В полночь его разбудил долгий стук в ворота. Когда Анвар вышел во двор, посыльный прокричал, чтобы он, не мешкая, ехал в райком, где его ждут Амонов и начальник милиции.

Из густой темноты падал редкий весенний дождь, и Анвар помедлил у крыльца, запрокинув голову и ловя лицом теплые, крупные капли.

Запахи дождя, ранней зелени и пробуждающейся земли ощутила тетушка Соро, мать Анвара, когда он вошел в комнату, скинул с плеч и повесил на гвоздь полосатый халат.

— Кто это так поздно? — тихо спросила она.

В тусклом свете керосиновой лампы Анвар увидел тревогу в материнских глазах.

В халате из зеленого бархата, искусно расшитом по краям, в голубой пешаварской чалме Усмон Азиз, сидя на седле и красивом седельном покрывале неподалеку от столетней арчи, рассеянно смотрел на ущелье, которое растянулось примерно на один санг

[1]

и, постепенно расширяясь, соединялось с долиной Гардон. Чуть ниже, в десяти шагах, стоял покрытый попоной темный тонконогий конь и, навострив уши, не отводил глаз от снежных вершин горы Чилчарог. Иногда, встряхнув блестящей, с красно-коричневым отливом гривой, он принимался стремительно кружить вокруг походного железного колышка, к которому был привязан. Но очень скоро он вновь застывал на месте и неотрывно глядел ввысь, на острые пики вершин. И тогда казалось, что на бездонные прекрасные его глаза набегают слезы.

Что вспоминал он в эти минуты? Быть может, ту счастливейшую пору, когда в своем табуне был он беззаботен и свободен и под голубым небом и жарким солнцем в бескрайней зеленой степи как на крыльях порхал вокруг юной кобылицы… Где она теперь, его легконогая, словно ветер, подруга? В долинах не было ее; он не видел ее в долинах! Может быть, туда, в высокие горы умчалась она. И в этот миг подобно стрела летит над таинственными вершинами — как в сновидениях случалось летать и ему… А табун? Где ныне многоголосый, кипящий табун, охваченный всепожирающим огнем великой страсти? Где табун, на топот которого счастливым гулом отзывалась земля? Где табун — вольный странник, радость мира, дитя и любимец просторов? Ах, не видали горя его глаза…

Усмон Азиз вздохнул и перевел взгляд на вороного. Всхрапнув, конь вновь закружил возле вбитого в землю железного колышка.

Глубокую печаль ощутил вдруг Усмон Азиз и сам себе сказал, не отводя взора от вороного: «Ты вроде меня — такой же скиталец. Сердце тоскует о крове, хочет стойла и высокой кормушки с ячменем — но тебе досталась иная доля. Переходя от селения к селению, от ущелья к ущелью, изнемог ты под седлом своего несчастного всадника. Где кров, о котором ты тоскуешь, и пристанище, которое наградит тебя отдыхом? Нет и не будет. Мы странники, мы бездомные скитальцы — мы чужие в этом краю».

И снова застыл на месте вороной. Но затем передним копытом разгреб влажную каменистую почву и громко заржал. Усмон Азиз встал и, заложив руки за спину, медленно направился к легкой зеленоватой английской палатке, стоявшей среди высоких арчовых деревьев.

Всю ночь в сладких мечтах трепетало ее сердце, и всю ночь, пока наконец она не уснула, шел дождь. То стихая, то вновь набирая стремительную силу, он лил и лил, однако проснувшись, Таманно сквозь маленькое оконце увидела, что небо очистилось.

Обрадованная, она поднялась с постели и легко выбежала на айван. Наполнив офтобу

[9]

водой из большего глиняного кувшина, она присела на краю суфы

[10]

у айвана и с наслаждением стала умываться.

Студеной была вода, холодный воздух напитан был влагой ночного дождя. С запада, оттуда, где двенадцать месяцев в году блистали снежными шапками семь вершин горы Хафтсар — Семиглавой, прилетал легкий ветерок, приносил свежий запах высоких, никогда не тающих снегов. По прозрачным лужицам возле суфы от его дуновений пробегала рябь, и дрожали отражавшиеся в них бездонное голубое небо и ветви деревьев с только что распустившимися листьями.

Капли дождя сверкали на изумрудной зелени, ковром устлавшей маленький дворик.

В углу айвана с веревкой на шее, низко опустив морду и свесив уши, стояла комолая коза с белыми отметинами на лбу и боках. Изредка она жалобно мекала и посматривала на Таманно — то ли мерзла, бессловесная тварь, то ли, ощущая прилившее к сосцам молоко, подзывала своих детенышей.

Утренняя звезда еще не взошла, когда они впятером явились в милицию.

Самым опытным среди них был Мурод, рослый плечистый мужчина лет тридцати, еще юношей воевавший против басмачей в долине Гардон, не единожды раненный и снова вставший в строй. Он славился в округа как бесстрашный воин и хороший кузнец. У Мурода был конь, заработанный тяжким трудом, и наган с дарственной надписью, который в двадцать четвертом году перед строем красноармейцев вручил ему командир эскадрона за героизм и мужество в борьбе с врагами нового строя. Глубокой ночью разбудил его Анвар, объяснил, что случилось, и безотказный Мурод без лишних слов стал собираться.

Двадцать патронов выдал ему Каримов, наказав попусту не стрелять.

Без всяких колебаний согласились на это опасное задание и трое других: Саид, Санджар и Хасан.

— Я места себе не находил, — сказал Саид, — когда узнал, что Ибрагимбек перешел границу. Тревожился, что нагрянут и в наши края… Проклятые.

Едва забрезжил рассвет, волчица вышла из пещеры.

Три голодных волчонка остались в логове, и она мечтала об удачной охоте. Хотя бы несколько сурков ей попались… Она словно бы почувствовала на языке живительный вкус мяса, свежий запах крови и сглотнула слюну.

Четыре дня не было во рту ни крошки — ни у нее, ни у детенышей. Но не о себе была главная ее забота — о волчатах, которых, оставшись теперь одна, она должна вырастить. О, скорей бы они повзрослели! Скорей бы стали такими же бесстрашными и сильными, каким был их отец! Чтобы можно было бок о бок с ними отправиться в ночной набег, одним сильным прыжком сбить глупую корову, в худшем случае… козу, растерзать ее и, опьянев от сладкого запаха крови, плотно набить утробу. И чтобы не было от них ни днем ни ночью покоя людям, живущим в этом дивном ущелье; и при мысли о беспощадной стае овладевала бы ими дрожь. И конечно же, мстили бы пастухам, пулей которых сражен наповал за этими высокими горами отец ее детей.

Волчица торопилась, выбирая дорогу меж столетних арчовых деревьев. Минуло четыре дня с тех пор, как, с величайшим трудом перетащив волчат на эту сторону горы, она спрятала их в затхлой пещере. Бедные сосунки! Теперь ей одной надо заботиться о них — одной, без верного ее спутника и друга.

С разорванным то ли собакой, то ли волком ухом, осенью прошлого года он появился в их стае, в жестокой схватке одолел вожака и увел за собой волчицу. Почти три месяца совершали они набеги на стада овец и коз — неуловимые и оттого приводящие в бешенство пастухов. Свирепый — так назвала его волчица после кровавой битвы с вожаком стаи — был много повидавшим, умным и дерзким волком. Дважды подряд он никогда не охотился на одном и том же пастбище. И горе пастуху, оплакавшему растерзанных овец, но десять дней спустя успокоившемуся и потерявшему бдительность! Вновь нападал на его стадо Свирепый; словно божья кара, вдруг нападал он, а вслед за ним на кровавый пир поспевала волчица. И пока не появлялись пастухи со своими трусливыми собаками — великое побоище, страшный суд устраивали на пастбище или в кошаре Свирепый и его подруга. И в самый последний, пронзительный и тревожный миг, когда опасность подступала совсем близко, стремглав уносились прочь, спасались и благодарили создателя за то, что дал им не знающее усталости сердце и крепкие ноги. Позади оставались яростный крик пастухов, лай собак, звук выстрела и острый запах пороха. Только пуля, просвистев, могла перегнать их.