Посетив Сент-Луис, я возвращался на запад; мы только что пересели на другой поезд в Индиане, как на одной из станций вошел в вагон пожилой джентльмен лет пятидесяти, очень почтенной наружности, и занял место рядом со мной. Как водится, мы сейчас же познакомились. Целый час мы протолковали с ним о том, о сем; я нашел его чрезвычайно умным и интересным собеседником. Узнав, что я из Вашингтона, он стал расспрашивать меня про общественные дела, про конгресс, и я вскоре убедился, что он близко знаком с политической жизнью столицы, и далее изучил до мелочей привычки и характеры сенаторов и представителей палат. На следующей станции двое каких-то людей остановились, разговаривая у окна нашего вагона, и один из них проговорил между прочим:

— Ну, Гаррис, голубчик, если ты это для меня сделаешь, я весь век тебе буду благодарен!

Глаза моего спутника радостно заблистали. Очевидно, эти слова пробудили в нем какое-то приятное воспоминание. Но скоро лицо его омрачилось, глаза задумчиво уставились в даль.

— Позвольте мне рассказать вам одно происшествие, замечательный эпизод из моей жизни. Слушайте внимательно и обещайте не перебивать меня.

Я, конечно, обещал, и он рассказал мне следующее странное приключение; говорил он с воодушевлением, порою с оттенком грусти, но вообще речь его была проникнута торжественной серьезностью.