Яреющий ветер сбирал морщины на лице моря и подгонял крутобокие джонки к берегу. Тот имел облик пустынный, лишь коло кромки воды, в обширных лужах копошились пернатые, выискивая мелкую морскую живность, хиреющую на суше после отлива. Чуть поодаль, над невысокими скалами иные птицы хороводили в воздухе, но, в основном, важно стояли на часах подле своих гнезд. Чайки и гагары уже не суматошились, ибо свыклись с непрошенными, но смирными гостями. Те стыли на скалах почти не шевелясь, стараясь не громыхать доспехами и оружием. Лишь изредка доносился смущенный чих или виноватый кашель. Однако птицы относились к этим нездешним звукам как будто с пониманием.

Участок берега, к коему стремились корабли, образовывал вместительную бухту, защищенную от волн, с довольно узким проходом меж двух отмелей. Саженях двадцати от берега первая джонка бросила якорь, и прямо в воду с ее бака посыпались нездешние люди. Одновременно с бортов спускались ялики, протягивались длинные сходни, слетали бревна, из которых умелые руки вязали пристань. И вот уже крепкие кривые ноги моряков стали месить прибрежную грязь. И щебечущие звуки голосов, и халаты, и круглые шапки, и сапоги с загнутыми носами выдавали в них воинов владыки катаев Вынь Шэня.

Корабли приставали к берегу один за другим. Под скудными утренними лучами двух солнц носились и заполошно кричали птицы, пара грязных песцов, злобно кашлянув, почесала в болотистую даль. Никогда еще сей брег не знал столь кипучего движения двуногих. Здесь были и ратники в узорчатых шипастых панцирях, с мечами-секирами «квандо» в руках, и стрелки с большими щитами и длинноствольными ружьями на сошках, и легкая пехота с пиками-многозубцами, в когтистых перчатках и остриями на сапогах. На древках трепыхались стяги с иероглифами Шэнь — жизненного духа, каковой наполняет недолговечные сосуды человеческих тел. На те же древки насажены были высохшие головы могучих врагов, чья сила Ци теперь служит победителям. По чертам сморщившихся мертвых лиц, по обрывкам головных уборов угадывались и жители австралийских островов, и эбеновокожие гиганты Африки, и неукротимые туркийские воины, и даже ландскнехты верхнегерманского кайзера.

Погонщики выводили из воды на песок приземистых волосатых слонов; выплывали к берегу на мохнатых носорогах, чьи схожие с глыбами головы были защищены щитками, а рога окованы железом; по шатким мосткам силачи-звероводы направляли своими твердыми руками рыкающих саблезубых тигров, облаченных в кольчуги.

И вот уже на прибрежной полосе скопилось не менее трехсот воинов, вглубь суши двинулись следопыты на быстрых конях-единорогах, на скалы стали карабкаться разведчики, используя для камнелазанья «кошачьи когти» и цепы с якорьками.

Взгляд летел над болотами и негде ему было приткнуться, не на чем было задержаться. Сумели княжие холопы оторваться в сумерках от рейдеров, но к утру устали без седел, и бараны выдохлись от бешеной скачки. К тому же все более чахлой и зыбкой становилась почва под ногами. Грязной свалявшейся сделалась шерсть и у взмыленного Барона. Закопошились в ней болотные пиявицы, некоторые из них добрались и до кожи Адаптида.

Конектид молвил ему, что видел князя уже неживым. С неба-де стала опускаться какая-то штука, вроде большой миски; Петролий вскочил, словно ждал ее и тут рейдер отсек ему голову с одного маха.

Семь лет, с самого отрочества, Адаптид жил умом и чувствами своего господина, который заменял ему отца, мать, а может даже сына — токмо к князю одному имел холоп заботу. Сейчас разом были обрублены путеводные нити, и Адаптид словно погрузился в зябкую томящую пустоту.

Потом он попробовал вынырнуть из мрака, утвердиться на том единственном, что у него оставалось — ненависти к погубителям князя. А ведь президент изшайтанился, — подумалось Адаптиду. Не зря в кабаках его кличут — Фискал Загребущая Рука.

Кроме как Адаптиду и Конектиду некому будет поведать правду-истину об убиении светлого князя.

Каморка остановилась. Прямо на пороге валялся раненный бес. Неподалеку от него шевелилось несколько змеев, порубленных как колбаса, из них лениво давилась прозрачная гуща. Вспоминая общение с предыдущим хозяином подземелья, Адаптид нацелил трубку на голову лежащего беса. Но приметив, что руки раненого пусты, спрятал трубку в сапог и вытащил меч из ножен.

— Убьете меня, вам же хуже будет, — смирно молвил лежащий бес, поднимая глаза.

— Что еще хуже? — огрызнулся Адаптид. — Моего князя сгубили президентские рейдеры, они искали и моей смерти словно я собака бешенная. И здесь лысый бес давал мне прикурить, он и в разрубленном виде угомониться не мог, чертяка злая. Сие называется «цивилизованный квибсер». А что тогда «нецивилизованный»?

Раненный бес, хотя и выглядел бледным да измученным, изрядно оживился.

— Так вы дикарь… извиняюсь, землянин. Действительно интересно, как вы попали сюда. Вам сильно повезло, раз вы живы до сих пор. Но будьте уверены, протянете вы не дольше, чем обезьяна за штурвалом коптера, если прикончите меня сейчас. Я ваша последняя надежда.

«Ты помнишь как все начиналось. Потоки зеленой валюты затопили мир, кто-то жрал в три горла, кто-то глодал колбасу из нанотехнологично переработанных фекалий, но, в целом, одни были страшно довольны, другие не вякали. Только однажды мыльный пузырь лопнул. Оказалось, что ресурсов на всех не хватает, что мозгов не так много.

Войну «грязных ног» заметили все. Она стала для нас точкой отсчета. Тогда бубухнуло криминальное городское «дно», обернувшись скопищем бандгруппировок. К ним присоединились толпы обездоленных и озлобленных, короче, урки непричесанные, которые вместе со своими бабами и детишками рванули из перенаселенных раздираемых бандитизмом стран к сытой жизни. У них были чумовые паханы, что поставили на террор и прочий беспредел. Кое-какие внешние силы вложили в руки всего этого хулиганья сверхмодерновые и вдобавок портативные средства поражения: ракеты, бинарные газы, ядерные боеприпасы, штаммы патогенных микробов. Кто-то хотел половить рыбку и сверхприбыли в мутной воде. Но мировое «дно» замахнулось на то, чтобы стать мировой «крышей», поэтому имело свою идею — очистительного Джихада: карающий Бог поможет-де перевернуть мир и освободить зажравшихся безбожников от лишних деньжат, побрякушек, длинноногих шмар, домов и гордыни.

Солдафоны развитых стран, намастачившиеся на борьбу с бронетанковыми дивизиями противника, стали метать икру, когда началась партизанщина и прочий террор. Месяцами шла мочиловка, бои то затухали, то вспыхивали по новой, десятки городов были раскурочены, тысячи и тысячи народа врезали дуба. Когда война стихла, даже последний лох стал въезжать, что человек не способен по-умному управлять сам собой и все руководство было передано информационным технологиям. Ну, а элиты поняли, что мир надо разделить на две части — полных чурбанов, у которых не должна варить голова, и специалистов, хорошо соображающих в технике. Первая часть — чурбанская — должна быть полностью отделена от второй, лучше всего космическим пространством.

Информационные технологии, то бишь кибероболочки, помогли чурбанской части народа скинуть все мозговые заботы. Облегчившись, человек разумный в два счета стал неразумным чуркой, который был на полную катушку использован паразитами кибероболочек — плутонами.

Когда информационные технологии на Земле были загашены, то народ там опустился, впал в дикость и всё развитие застыло близко нуля. Мы, космики, соблазняем их властителей, феодалов и типа президентов своими кунштюками, разжигаем их алчность, мол «возлюби самого себя», организуем распри и войни, чтобы они не смогли двинуться вперед и взять нас за задницу. Мы даже придумали для землян древесную веру, чтобы они боялись машин и всякой техники, как черт ладана. Мы — типичные колониалисты и ничем не отличаемся от тех гадов, которые сосали соки из Индии, Африки и Китая.

Достославный мэрин, главарь магистратуры Гавриил Общак катил в стольный град из подначального Самотлорского мэрства. Путь лежал по Новому Теменскому шляху, где было не страшно, даже в сей предвечерний час, буде на землю уже легли длинные тени. Потому и охрана большая не требовалась — токмо два десятка ратников. Головы воров и татей были насажены на колья, каковые отмечали версты — дабы служить назиданием любому, кто поддастся бесовскому искушению.

Общак удовлетворения ради вспоминал, насколь удачно исполнял он поручения президентские в своем мэрстве — скорый суд над бродягами и разбойниками чинил; подати брал и с сохи, и с лавки; сторожевые полки исправно содержал, гоняя дворян на ратную службу; их жен на ассамблеи сзывал — где политесам, танцам и питью кофе обучал; засечные черты, оборонительные валы, мосты да дороги строил, ладил и вовремя починял. Зерно в житницы засыпал; сколько надо — на голодный год и вольную торговлю оставлял; остальное давал в хлебное жалованием служилым — защитникам земли. Да еще превратил запущенные вотчины князя Самотлорского в образцовые поля, там уже не дворовые девки с задранным подолом бегают, а крестьяне сеят озимь. Не со стыдом мэрин появится пред очи государя.

Общак заглотил чарку заморского лошадьяка, запил из жбана шампуньского, доставленного через опасно-плесневые уральские горы, с кряканьем закусил хреном… и почувствовал недомогание в животе своем — неприятную тяжесть, напор гнилых ветров и шевеление дурных веществ. Он махнул рукой клерку, сидевшему рядом на низкой скамеечке, тот проворно высунулся в окно возка и крикнул кучеру, чтобы остановился — мистеру господину сойти надоть.

Общак спустился по мигом приставленным ступенькам, зыркнул по сторонам и вперед — шагах в десяти подле обочины шелестели малиновые кусты, поглядывая веселыми темно-красными глазками. Туда мэрин и направил стопы свои, оставя легкую летнюю шубу на куньем меху в коляске. Несколько ратников двинулось было следом, но Общак обронил, не оборачивая головы: «А вот глупости не надо. Человек хочет, чтобы никто у него над душой не торчал.»

Мэрин, хрустя сучьями, протиснулся вглубь кустов, и когда воинов не стало видно, спустил панталоны из катайского шелка, сел орлом, сунул в рот несколько сочных ягод и опростался. Сразу стало хорошо и приятно…

Следующим днем, когда стало ясно, что участники президентской охоты сами уже не вернутся, по приказу президента в Бульонском лесу высадилось три сотни стрельцов. Они огнем и острием уничтожили волков и собрали изъеденные останки охотников, загонщиков, надсмотрщиков. От президентши ничего не осталось кроме обрывков одежды, будто волки полностью растерзали ее. Фискалий Чистые Руки не очень опечалился ее кончиной. Марина давно тяготила его своими придирками и зудежом, да и мало чем отличалась от всех остальных женщин. (Фискалий с юности своей считал, что лучшая сторона женщины — нижняя, а снизу не видно, президентша ты или кухарка.) Но господин Лучший Президент был не на шутку обеспокоен и встревожен дурным оборотом забавы, которой баловался еще его родитель — морской разбойник Папа Танкер.

Происшедшее никак не укладывалось в голове. Фискалий, уединившись вместе с кувшином легкого полусухого вина в палате Небесного Спокойствия, чьи стены были из прозрачно-голубого лазурита, мыслил и мыслил о неприятном. Пропала волчья стая из подземелья, все погибшие в Бульонском лесу были растерзаны волками.

Звери-то явно одни и те же. А ведь волчары взбесились после того, как к ним сброшен был мэрин Общак! Который тоже куда-то исчез.

Фискалию от огорчения расслабило живот и лучший президент лишний раз посетил Покой Задумчивости, то бишь нужник. Там стоял массивный серебряный горшок, опорожнить который могли только четверо сортирных холопов, и там же играли лучшие скрипачи. Задушевный «концерт для попы с оркестром» помог президенту принять важное решение.

Он срочно вызвал к себе несколько лекарей-трупорезов, повелел им спуститься в подземелье, дабы удостовериться — есть ли там останки мэрин. Старший лекарь, именующий себя Докторус Магнус, с приторной улыбочкой осведомился об особых приметах преступника, и думный клерк Егорка, найдя в хранилище памятные бумаги на Общака, прочел, что на лбу у того имелся шрам, вернее вмятина в виде подковы — от сильного удара каблуком. Президент еще, поворошив память, точно вспомнил в коем наряде явился к нему дерзкий мэрин.

После взрыва в Пороховой Башне Детинца, почти весь столичный град не спал. Были подняты на ноги и рейдеры, ночевавшие в своей казарме в Детинце, и омонцы на своих дворах, и стрельцы из пригородной слободы. Многие люди, даже не слишком одетые, в одних портах и рубахах, скопились на Дворцовой площади, ожидая известий о президентском здоровье.

Тем временем ратники оцепили Детинец, омонцы окольцевали дворец, а рейдеры вошли в него. Каково же было удивление их, когда они обнаружили во многих местах сильно изъеденные стены, осыпавшиеся фрески и мозаики, обрушившиеся перекрытия и кровли, будто дворец стоял заброшенным уж не менее сотни лет.

Из дворцовой гвардии и ближних слуг оказалась найдена едва ли половина — да и то в каком-то обалдении, в полусне и полном беспамятстве на предмет истекшей ночи. Остальные же как в воду канули.

Но к великому облегчению и радости сам президент обнаружился в своей опочивальне. Был он немного смурной, ничего не знающий — не ведающий о ночном происшествии. А после личного осмотра дворца и башни возжелал Фискалий молвить слово народу, скопившемуся на площади.

И говорил он с людьми, после чего некоторые теменцы впервые сказали, что президент — подмененный.