Меня задержали кое-какие дела в Ченсери-Лэне, так что я освободился лишь к девяти часам вечера — и с головной болью, которая отнимала у меня всякую охоту заняться еще чем нибудь или пойти искать развлечении. Узкая полоса неба, видневшаяся между громадными домами, окаймляющими эту улицу, похожую на горное ущелье, указывала на ясный, погожий вечер, и я решил спуститься к набережной, чтобы прохладить свою усталую голову, любуясь на огоньки, мелькавшие по реке. Самое благоприятное время для этого места именно вечер: благодатная темнота скрывает от глаз загрязненную воду, а огни всех переходных степеней освещения, начиная от керосина с его оранжевым пламенем, до желтого газа и синевато-белого электричества, принимают, среди мрака, разные фантастические оттенки, от зеленовато-серого до темно-багрового. Сквозь арки Ватерлооского моста виднеются сотни огоньков, очерчивая собою изгибы реки, а на парапетом ея высятся башни Уэстмюнтера, резко выделяясь своею томною массою на звездном небе. Черные волны катятся медленно, нарушая лишь случайным всплеском общую тишину и правильное отражение огней в воде…

— Теплая ночь, — сказал кто-то возле меня.

Я оборотился и увидал рядом с собой, человека, облокотившегося тоже на парапет. Лицо у него было благородное, довольно красивое, хотя бледное и исхудалое. Застегнутый до верху сюртук с приподнятым воротником, уже очень поношенный, указывал на светское положение этого незнакомца лучше всякого мундира. Я понял, что если только заговорю с ним, то присужу себя заранее к уплате известной суммы на ночлежный приют и на завтрак.

Я смотрел на него с любопытством, желая угадать, расскажет ли мне этот человек что нибудь стоящее такой платы или же передо мною, просто, один из глупцов, не умеющих ни за что взяться, и даже рассказать занимательно о своих неудачах? Но такие глаза и лоб не могли принадлежать тупому человеку, и нижняя губа его вздрагивала так, что вызывала во мне желание узнать его поближе.

— Да, ночь теплая, — сказал я, — но тут становится уже немного прохладно.