Случилось это в доисторические времена, не сохранившиеся в человеческой памяти, во времена, когда можно было, не замочив ног, пройти из Франции (как мы теперь ее называем) в Англию и когда широкая Темза лениво несла свои воды меж топких берегов навстречу отцу своему, Рейну, пересекавшему обширную равнину, которая ныне находится под водой и известна нам как Северное море. В те далекие времена низменности у подножия меловых холмов Южной Англии еще не существовало, а на юге Сэррея тянулась гряда поросших елью гор, чьи вершины большую часть года были покрыты снегом. Остатки этих вершин сохранились и по сей день — это Лейс–Хилл, Питч–Хилл и Хайндхед. На нижних склонах за поясом лугов, где паслись дикие лошади, росли тисы, каштаны и вязы, и в темных чащах скрывались серые медведи и гиены, а по ветвям карабкались серые обезьяны. У подножия этой гряды, среди лесов, болот и лугов на берегах реки Уэй и разыгралась та маленькая драма, о которой я собираюсь рассказать. Пятьдесят тысяч лет прошло с тех пор, пятьдесят тысяч, если подсчеты геологов правильны.

В те далекие дни, как и сейчас, весна вселяла радость во все живое и заставляла кровь быстрей струиться в жилах. По голубому небу плыли громады белых облаков, веял теплый юго–западный ветер, мягко лаская лицо. Взад–вперед носились вернувшиеся с юга ласточки. Берега реки были усеяны лютиками, на болотистых местах, всюду, где опустив свои мечи, отступали полчища осоки, сверкали звездочки сердечника и горел алтей, а в реке, неуклюже барахтаясь, играли откочевывающие к северу лоснящиеся черные чудовища — бегемоты, сами не зная, чему радуясь, охваченные только одним желанием — взбаламутить до дна всю реку.

Выше по течению, неподалеку от бегемотов, в воде плескались какие–то коричневые зверята. Между ними и бегемотами не было соперничества, они не боялись друг друга, не питали друг к другу вражды. Когда, с треском ломая тростник, появились эти громадины и разбили зеркало реки на серебряные осколки, маленькие создания закричали и замахали руками от радости: значит, пришла весна.

— Болу, — кричали они. — Байя, Болу!

Это были человеческие детеныши — над холмом у излучины реки поднимались дымки становища. Эти малыши походили на бесенят — спутанная грива волос, приплюснутые носы, озорные глаза. Их тела покрывал легкий пушок (как это и теперь бывает у детей). Бедра у них были узкие и руки длинные, лишенные мочек уши заострялись кверху, что изредка встречается и теперь. Совершенно голые коричневые цыганята, подвижные, как обезьянки, и такие же болтливые, хотя им и не всегда хватало слов.

В те дни, когда Эвдена и Уг–Ломи бежали от племени Айи через леса сладкого каштана и покрытые травой меловые холмы к одетым елью горам Уилдна и скрылись наконец у реки, зажатой между крутыми белыми берегами, людей еще было мало, и их становища лежали далеко друг от друга. Ближе всего к беглецам находились люди их племени, но до них был целый день пути вниз по реке, а в ее верховьях среди гор людей не было вовсе. В те отдаленные времена человек еще только начал появляться в этих местах и медленно, поколение за поколением двигался вдоль рек, перенося свои становища все дальше на северо–восток. Звери, которые владели этими землями, — бегемоты и носороги в речных поймах, дикие лошади на покрытых травой равнинах, серые обезьяны на ветвях, олени и кабаны в лесных чащах, быки предгорий, не говоря уже о живших в горах мамонтах или слонах, которые приходили сюда на лето с юга, — нисколько не боялись человека. И у них не было причин для страха: ведь его единственным оружием против копыт и рогов, зубов и когтей были грубо обработанные кремни, которые он в то время еще не догадался насадить на рукоятку и кидал не слишком метко, да жалкие заостренные палки.

Энду, уважаемый всеми громадный, мудрый медведь, обитавший в пещере там, где река скрывалась в теснине, ни разу в жизни не встречал человека. И вот однажды ночью, рыская в поисках добычи у края обрыва, он увидел яркое пламя костра на уступе, Эвдену в красных отблесках огня и Уг–Ломи, который, встряхивая гривой волос и потрясая топором — Первым Каменным Топором, — расхаживал по уступу, повествуя, как он убил Айю, а на белой стене утеса плясала гигантская тень, повторяя все его движения. Медведь стоял далеко, у начала ущелья, и эти неведомые существа показались ему скошенными и приплюснутыми. От удивления он застыл на краю обрыва, втягивая носом незнакомый запах горящего папоротника и раздумывая, не занимается ли нынче заря на новом месте.

Он был властелином скал и пещер, он — пещерный медведь, как его младший брат, серый медведь, был властелином густых лесов у подножия гор, а пятнистый лев (шкуру львов в те времена украшали пятна) — властителем колючих кустарников, тростниковых зарослей и открытых равнин. Он был самым крупным из хищников и никого не боялся; на него никто не охотился, никто не осмеливался с ним сражаться; с одним только носорогом справиться ему было не под силу. Даже мамонт избегал его владений. И появление этих существ привело его в недоумение. Он заметил, что они по виду напоминают обезьян и покрыты редкими волосами, наподобие молочных поросят.

— Обезьяна и молодая свинья, — сказал пещерный медведь, — должно быть, недурно на вкус. Но это красное прыгающее чудище и черное, которое прыгает вон там вместе с ним! Никогда в жизни я не видел ничего подобного!

Он медленно пошел к ним по краю обрыва, то и дело останавливаясь, чтобы рассмотреть их получше и втянуть носом воздух: неприятный запах от костра становился все сильнее. Две гиены были тоже так поглощены этим зрелищем, что Энду, ступавший легко и мягко, подошел к ним вплотную, прежде чем они его заметили. Они с виноватым видом шарахнулись в сторону и кинулись бежать.

До того как на свет появился Уг–Ломи, у диких лошадей не бывало с людьми никаких недоразумений. Жили они далеко друг от друга: люди — в чащах и в низинах по берегам рек, лошади — на открытых пастбищах, где росли каштаны и сосны. Случалось, лошадь, отбившись от табуна, попадала в трясину, и скоро кремневые ножи уже кромсали ее тушу, случалось, люди находили растерзанного львом жеребенка и, отогнав шакалов, пировали, пока солнце стояло высоко. Эти древние лошади были серовато–коричневой масти, с тяжелыми бабками, большой головой и жесткими хвостами. Каждую весну, когда равнины покрывались сочной травой, они приходили сюда с юго–востока, вслед за ласточками и перед бегемотами. Приходили небольшими табунами: жеребец, две–три кобылы и один или два сосунка; и у каждого табуна было свое пастбище, которое он покидал, когда начинали желтеть каштаны и с гор Уилдна спускались волки.

Паслись лошади обычно на открытых местах, прячась в тень только в самое жаркое время дня. Они избегали зарослей боярышника и бука, предпочитая отдельные группы деревьев, где можно было не опасаться засады и приблизиться к ним незаметно было очень трудно. Они не вступали в бой с врагом — копыта и зубы пускались в ход только в схватке между соперниками–жеребцами, — но на открытых равнинах их не мог догнать никто, кроме, пожалуй, слона, если бы ему вздумалось за ними погнаться. А человек в те дни казался совершенно безобидной тварью. Ничто не предсказало предкам нашей лошади, какое тяжкое рабство предстоит ее потомкам, им не являлись пророческие видения хлыста, шпор и вожжей, тяжелых грузов и скользких мостовых, вечного голода и живодерен — всего того, что ожидало их вместо широкого раздолья лугов и полной свободы.

В болотистых низовьях Уэй Уг–Ломи и Эвдене никогда не случалось видеть лошадей близко, но теперь они каждый день встречали их, когда выходили на охоту из своего убежища на уступе. Они вернулись на уступ после того, как Уг–Ломи убил Энду: медведицы они не боялись. Медведица сама боялась их и, когда чуяла поблизости, сворачивала в сторону. Они повсюду ходили вместе; с тех пор как они ушли от племени, Эвдена стала не столько его женщиной, сколько его подругой; она даже научилась охотиться — в той мере, конечно, в какой это доступно женщине. Да, она была несравненной женщиной. Уг–Ломи мог часами лежать, подстерегая зверя или обдумывая какую–нибудь новую уловку, а она сидела рядом, устремив на него блестящие глаза и не надоедая ему глупыми советами, — безмолвно, как мужчина. Необыкновенная женщина!

Над обрывистым берегом расстилался луг, дальше начинался буковый лес, а за ним тянулась холмистая равнина, где паслись лошади. Здесь, на опушке леса, в папоротнике было много кроличьих нор. И Эвдена с Уг–Ломи часто лежали под перистыми листьями, держа наготове метательные камни и дожидаясь заката, когда зверьки покидают норы, чтобы щипать траву и играть в лучах заходящего солнца. Но если Эвдена, вся внимание, молча смотрела на облюбованную нору, Уг–Ломи то и дело переводил взгляд на удивительных животных, пасшихся на зеленой равнине.

Сам того не сознавая, он восхищался их грацией, быстротой и ловкостью. Вечером, на закате, когда дневная жара спадала, они, повеселев, с громким ржанием, потрясая гривами, принимались гоняться друг за другом и порой проносились так близко, что топот копыт звучал, словно частые раскаты грома. Это было прекрасно, и Уг–Ломи хотелось самому поскакать вместе с ними. Иногда какая–нибудь из лошадей начинала кататься по земле, брыкаясь всеми четырьмя ногами, что выглядело, конечно, куда менее привлекательно, скорее даже страшно.

Старому льву повезло. Племя даже гордилось своим властелином, но этим и ограничивалась вся радость, которую они от него получали. Появился он в ту самую ночь, когда Уг–Ломи убил Айю–Хитреца, и поэтому они дали ему имя Айи. Первой назвала его так старуха Хранительница Огня. В ту ночь ливень почти погасил костер, и стало совсем темно. И вот, когда люди переговаривались, вглядывались в темноте друг в друга и со страхом размышляли о том, что сделает умерший Айя, явившись к ним во сне, вдруг где–то совсем рядом заревел лев. Потом все стихло.

Они затаили дыхание: теперь слышен был только шум дождя да шипение капель на углях. А затем, через целую вечность — треск, крик ужаса и рычание. Они вскочили на ноги и с визгом и воплями заметались взад–вперед; но головешки не разгорались, и через мгновение лев уже волок свою жертву через папоротник. Это был Ирк, брат Вау.

Так пришел лев.

На следующую ночь папоротник еще не успел просохнуть после дождя, а лев явился снова и унес рыжего Клика. Льву хватило его на две ночи, а затем во время новолуния лев приходил три ночи подряд, несмотря на то, что костры горели хорошо. Лев был старый, со сточенными от времени зубами, но опытный и хладнокровный охотник; с кострами за свою долгую жизнь он встречался и раньше: сыны Айи были не первыми людьми, которые питали его старость. Он прошел между двумя кострами, перескочил через кучу кремней и сбил с ног Ирма, сына Ирка, который, судя по всему, мог стать вождем племени. Эта ночь была страшной, они зажгли большие пучки папоротника и носились с пронзительными криками, так что лев даже выпустил свою жертву. При свете костра они увидели, что Ирм с трудом поднялся на ноги и пробежал несколько шагов им навстречу, но в два прыжка лев настиг его снова. И не стало Ирма.

Так пришел страх, и весна перестала их радовать. Племя уже не досчитывало пяти человек, а через четыре ночи было покончено еще с тремя. Поиски пищи потеряли для них всякий интерес, никто не знал, чья очередь завтра. Весь день женщины, даже любимые жены, без отдыха собирали ветки и сучья для костра. Охотники охотились плохо, и теплой весной к людям подкрался голод, словно все еще стояла зима. Будь у них вождь, они бы ушли с этого места, но вождя не было, и никто не знал, куда уйти, чтобы лев не нашел их. Старый лев жирел и благодарил небо за вкусное людское племя. Двое детей и юноша погибли еще до полнолуния, и вот тогда–то сгорбленная старуха Хранительница Огня в первый раз вспомнила во сне об Эвдене и Уг–Ломи и о том, как был убит Айя. Всю жизнь она жила в страхе перед Айей, а теперь — в страхе перед львом. Она не могла поверить, чтобы Уг–Ломи тот самый Уг–Ломи, который родился на ее глазах, — совсем убил Айю… Лев — это Айя, он рыщет в поисках своего врага!

Уг–Ломи лежал, привалившись спиной к стволу ольхи, и на его бедро — сплошное кровавое месиво — страшно было смотреть. Ни один цивилизованный человек не выжил бы, получив такие тяжелые ранения. Но Эвдена дала ему шипы, чтобы стянуть рану, и сидела возле него, днем отгоняя мух пучком тростника, ночью топором отпугивая гиен. И скоро Уг–Ломи стал поправляться. Лето было в самом разгаре, и дожди давно не выпадали. В первые два дня, пока раны Уг–Ломи еще не затянулись, они почти ничего не ели. В низине, где они укрылись, не было ни съедобных корней, ни маленьких зверьков, а река, в которой водились улитки и рыба, протекала на открытом месте, шагах в ста от них. Отойти далеко Эвдена не могла, так как днем боялась людей племени, своих братьев и сестер, а ночью — диких зверей, угрожавших жизни Уг–Ломи. Поэтому они делили со стервятниками останки льва. Зато поблизости пробивался из земли родничок, и Эвдена поила Уг–Ломи водой из пригоршни.

Место, где они нашли себе приют, было надежно укрыто от племени густым ольховником и окружено высоким тростником. Мертвый лев лежал на истоптанной траве у своего логова, в пятидесяти шагах от них, и они видели его сквозь стебли тростника. Стервятники сражались над трупом за лучшие куски и не подпускали к нему шакалов. Скоро над ним нависло облако огромных, с пчелу, мух, и до слуха Уг–Ломи доносилось их гудение. И когда раны Уг–Ломи начали заживать — а на это понадобилось не так уж много времени, — от льва осталась только кучка отполированных белых костей.

Днем Уг–Ломи то неподвижно сидел, глядя в одну точку, иногда часами бормоча что–то о лошадях, медведях и львах, то ударял по земле своим Первым Топором, называя имена людей своего племени, — он, казалось, ничуть не боялся, что это привлечет их сюда. Но большую часть дня он спал, почти без сновидений, — из–за потери крови и скудной пищи. Короткие летние ночи оба они бодрствовали. И пока не наступал рассвет, вокруг них двигались какие–то существа — существа, которых они никогда не видели днем. Гиены первое время не появлялись, а затем в одну безлунную ночь их пришло сразу около десятка, и они устроили драку из–за костей льва. Ночь наполнилась воем и хохотом, и Уг–Ломи с Эвденой слышно было, как трещат кости у них на зубах. Но они знали, что гиены осмеливаются нападать только на мертвых и спящих, и поэтому не очень боялись.

Днем Эвдена иногда пробиралась к излучине реки по узкой тропе, проложенной старым львом в тростниках, и, спрятавшись в зарослях, смотрела, что делается в становище. Она лежала неподалеку от дерева, к которому ее привязали, отдавая в жертву льву, и видела маленькие фигурки у костра так же отчетливо, как и в ту ночь. Но она редко рассказывала Уг–Ломи о том, что видела, так как боялась привлечь людей в свое убежище. В те дни верили, что назвать живое существо — значило позвать его.

Она видела, как на следующее утро, после того как Уг–Ломи убил льва, мужчины готовили копья и метательные камни и затем ушли на охоту, оставив женщин и детей в становище. Когда охотники, вытянувшись гуськом, во главе с Сиссом–Следопытом двинулись к холмам на поиски Уг–Ломи, они и не подозревали, что он совсем рядом. Эвдена смотрела, как после ухода мужчин женщины и старшие дети собирали ветки и листья для костра, как играли и резвились мальчики и девочки. Но при виде старой Хранительницы Огня ей становилось страшно. Незадолго до полудня, когда почти все спустились к реке, она вышла на обращенный к Эвдене склон холма и стояла там — скрюченная коричневая фигура, — размахивая руками, так что Эвдена решила было, что ее заметили. Эвдена лежала, как заяц в ложбинке, не отрывая блестящих глаз от сгорбленной ведьмы, и в конце концов смутно поняла, что старуха возносит моленья льву — тому льву, которого убил Уг–Ломи.

Моравия любит солнце и вся тянется навстречу ему. Самые высокие горы — на севере, самая большая низменность — на юге. Посредине — удивительно живописный горный кряж Крас с зияющими бездонной глубиной пропастями и сталактитовыми пещерами.

Все воды ее по склонам гор устремляются на юг, лишь у самой границы сливаясь в один могучий поток. Это Крас не давал им объединиться раньше. Это он разделяет Моравию: в западной половине все воды вбирает в себя своенравная Дыя, восточная — отдает их реке Мораве. Обе реки сливаются далеко на юге, в краю болот. Древнее слово «морава» означает «трясина».

Там, где мощная Дыя последней большой дугой обнимает известняковые Павловские горы, находится поселение Дольни Вестонице — поселение, известное сегодня всему миру. В слое желтой гончарной глины, на котором оно стоит, в 1924 году было найдено множество костей мамонтов и других давно вымерших животных и обломки кремневых орудий. Так ученые узнали о том, что здесь, под Павловскими горами, на берегу реки, в далекие–далекие времена было большое становище древних охотников.

МОЛОДЫЕ ОХОТНИКИ

Солнце уже взобралось на вершину гор, и его теплые лучи купаются в озерках и заводях огромной низменности.

В ПОИСКАХ НОВОГО ПРИСТАНИЩА

На следующий день отряд преследователей добрался до устья Чесавы, до того места, где она впадает в Свратку. Охотники поднялись на холм, который возвышался на левом берегу реки, и перед ними открылась равнина, разделенная холмом на две части.

С севера из неоглядной дали течет сюда спокойная Свратка. Прямо под холмом, в самом узком месте низины, с востока заворачивает сюда Чесава и вливается в Свратку. Низина между обеими реками вся в болотцах и озерках. Конечно, вестоницкое племя, решили преследователи, выберет для отступления более удобный путь — через холмы. Однако они увидели, что беглецы уже переправились через Чесаву и скрываются в зарослях за рекой. Это привело пришельцев в ярость. Им не удалось настичь вестоницкое племя, они не перебили этих трусов, как приказал им вождь, а теперь те бегут, и у охотников совсем нет желания их преследовать. Они и так слишком далеко ушли от своего племени, от великой охоты на мамонтов, ушли от огромного костра, на котором теперь жарилось вкусное, пахучее мясо. Собственно, почему они должны преследовать этих несчастных, которые уже не могут помешать им быть хозяевами всего края? Вполне достаточно и того, что они отогнали их за реку.

Сперва они посмотрели на север, вслед беглецам, потом на юг, туда, где высятся горы, а потом друг на друга. Пора возвращаться. Уговаривать никого не пришлось. Все хотят одного: спуститься с холма и отправиться в обратный путь. Пусть вождь останется недоволен. Им здесь тоже делать нечего, тем более что остальные пируют в становище. К тому же их поход не так уж и безуспешен. Одного раненого охотника из вестоницкого племени они добили, а из болота вытащили плачущего ребенка и прихватили с собой. Их племя вырастит его — оно в состоянии прокормить много таких сверчков. Глядишь, из этой грязной девчонки вырастет трудолюбивая женщина…

Только холмы приостановили паническое бегство вестоницкого племени. Осмотрев с самой высокой горы окрестные холмы и равнину, расстилающуюся перед ними, охотники вздохнули с облегчением. Даже самые зоркие из них не смогли обнаружить никаких следов преследователей. Племя устроило привал. Решено было задержаться здесь на несколько дней, чтобы отдохнуть и поохотиться.

ПЕРЕД МОРАВСКИМИ ВОРОТАМИ

Племя зимовало в пещере. И хоть огонь весело потрескивал в очаге, людям было холодно и голодно. Часто после многодневных поисков охотники ни с чем возвращались в пещеру, и тогда дети жевали старые шкуры, чтобы хоть как–то обмануть желудок. А где голод, там и болезни. Измучившиеся люди с нетерпением ждали весны, а когда она пришла и все кругом зазеленело, Крепыш решил, что пора двигаться в новые края. На вечерних советах у очага охотники часто вспоминали, что на востоке лежит равнина, где наверняка пасутся богатые стада оленей, коней, а может быть, даже и мамонтов. Земля, похожая на богатую зверьем и дичью долину Дыи, о которой люди не могли забыть до сих пор.

Во время охоты, взобравшись на холм, охотники обращали свои взоры на восток. Что–то неодолимо влекло их туда.

Женщины плели из лыка корзины, из нескольких мягких шкур сшили мешки. Все это должно было пригодиться в пути. Их радовала возможность побыть на воздухе. Зимой женщины почти не покидали пещеру, и глаза их от пыли и дыма покраснели и затекли.

Копчем и Бельчонок тоже сшили себе мешки. Продырявили острым кремнем отверстия по краю кожи. Прошнуровали их со всех сторон, одну короткую сторону они оставили открытой. Эту сторону они свяжут ремешком.

ПОХИЩЕННАЯ ДЕВУШКА

Космач — лучший следопыт в племени Сына Мамонта. Уже третий день он преследует стадо оленей, которое переселяется с полабских болот на летние пастбища, в более высокие места Южной Чехии. Прозвище «Космач» он получил потому, что все его тело покрыто длинными густыми волосами. Перебегая от куста к кусту, скрываясь среди ветвей, охотник внимательно наблюдал за встревоженными чем–то животными.

Каменная дубина дрожала в его руках. Космач от возбуждения сильно моргал, а лицо его постоянно ухмылялось, рассеченное глубоким шрамом. Это была память об отчаянной схватке с пещерным медведем, который чуть было не снес охотнику голову. Космач причмокивал губами, будто пережевывал вкусное мясо. В этот день в племени еще никто ничего не ел… Олени чем–то были напуганы. Только начали пастись — и вдруг отошли вдаль. Вожак все время стоял, напряженно принюхиваясь, и не щипал траву. Космач таращил глаза, переступал с ноги на ногу. Добыча была так близка! Если бы рядом оказались остальные охотники! Чем только занимаются эти лентяи? Если они не придут вовремя, рогатые уберутся за реку, и снова племя будет голодать.

Всего несколько дней назад племя лишилось богатой добычи. Большое стадо оленей поднималось по Лабе, преследуемое тучами назойливых комаров и мух. Космач обнаружил стадо и успел сообщить об этом охотникам. Однако более сильное племя опередило их.

Отогнав Космача и его друзей, чужаки тяжело ранили двух охотников. Космач сам видел, как во время бегства они упали и уже не смогли подняться. Оставив раненых на растерзание волкам, племя отступило, ибо кому нужен охотник, который не может бежать? Он только обуза. Так племя лишилось двух воинов и добычи…

МАЛЬЧИК И МАМОНТ

Преследуемый разъяренными пчелами, мальчик бежал к соснам на Черной скале.

Бельчонка уже и след простыл. Он боялся пчел куда больше, чем Копчем!

Вот уж Копчем над ним посмеется вечером у костра!» Спущусь вниз и там искупаюсь в озере «, — решил Копчем, почесывая покусанные места. Раздвинув ветки, он от удивления застыл на месте. Прямо перед ним был огромный мамонт с трехметровыми, загнутыми вверх бивнями. Копчем стоял в нескольких шагах от мохнатого толстокожего гиганта, сжимая в руке ветку, будто желая этим оружием остановить грозного великана. Оба, не двигаясь, смотрели друг на друга. Мальчику казалось, что мамонт смотрит на него вовсе не зло. Но возможно ли это? Какие у него ноги! Как дубы, ствол которых не в состоянии обхватить даже взрослый охотник! Они передвигаются по земле, уничтожая все, чего ни коснутся. Копчем мгновенно вспомнил, как охотники у костра рассказывали об ужасной гибели своих соплеменников, раздавленных взбесившимся мамонтом…

Однако этот мамонт совсем не злой, он ничего плохого не сделает Копчему. Глядит добродушно, как барсук.