Шагая по залитому солнцем причалу к «Осмотрительной», Келли в который раз порадовался, что хозяином этой красавицы посчастливилось стать именно ему. Сверкающая белизной сорокафутовая яхта, построенная на верфи «Нельсон и Олмен» в 1940 году, за время своего существования была изрядно модернизирована. Теперь на ней стояли двойные дизельные моторы GM 6-71, а вдобавок она была оборудована новейшими навигационными приборами и кондиционером. Келли владел «Осмотрительной» вот уже семь месяцев, живя на ее борту в добровольном затворничестве. Яхта была его убежищем, плавучим домом, где он мог спрятаться от окружающего мира. Сегодня это положение вот-вот должно было измениться, и в глубине души Келли этого побаивался.

Отчасти именно по этой причине он пришел сюда так рано — почти на час раньше назначенной на 13.00 встречи. Хотелось побыть в одиночестве, прежде чем в его жизнь и на его судно вторгнутся посторонние люди, а разработанные им планы перестанут быть просто безобидными мечтаниями и начнут воплощаться в жизнь, после чего пути назад уже не будет.

Келли — серьезного вида худощавый молодой человек в очках с пластиковыми солнцезащитными шторками, одетый в белую рубашку навыпуск, брюки цвета хаки и серые кроссовки, — осторожно перешагнул с причала на палубу и остановился, оглядываясь по сторонам. Насколько можно было судить, за ним никто не наблюдал. Флоридское солнце нещадно палило, и поблескивавшая свежей краской «Осмотрительная» внешне ничем не отличалась от множества других яхт, пришвартованных на якорной стоянке к югу от Майами-Бич. Разумеется, отличия были, причем весьма существенные, но об этом знал лишь один он.

Пригибаясь, Келли спустился по узкому трапу в кают-компанию — просторное помещение с застеленным зеленым ковром полом и обшитыми кленовыми панелями стенами. Здесь было жарко и душно, и перед тем, как снять с очков пластиковые шторки и войти в тесную носовую рубку — центр его тайной жизни? — он повернул рукоятку кондиционера на максимум. Затем щелкнул выключателем, улыбнулся машине, занимавшей почти всю комнатку, и тихо сказал:

— Привет, УМНИК.

Из огромного окна номера отеля открывался великолепный вид на Лас-Вегас. Однако Сэсси Манун была от этого отнюдь не в восторге, поскольку Лас-Вегас терпеть не могла и находиться здесь не желала. Она предпочла бы смотреть на него с совершенно иным чувством — например, зная, что ее вещи уже упакованы и пора ехать в аэропорт. Хорошо бы, конечно, при этом еще и вспомнить, куда она уезжает.

Сэсси Манун, тридцатидвухлетняя красавица, богатая, знаменитая и обожаемая миллионами кинозрителей, с огорчением была вынуждена признаться себе самой, что ей скучно, невыносимо скучно. И хотя Сэсси прекрасно отдавала себе отчет, что порой производит впечатление «скучающей богатой сучки», она ничего не могла с собой поделать. Да и что тут поделаешь, когда вся жизнь состоит из съемок в фильмах, бесконечных перелетов из одного города в другой и светских приемов? О, эти приемы! Все расфуфырены, все улыбаются, говорят комплименты… Бесконечные приемы, и ни один из них не стоит того, чтобы тащиться туда через полстраны.

Жизнь Сэсси представляла собой типичную историю кинозвезды. Сирота, удочеренная приемными родителями, она выросла на ферме в Северной Дакоте и точно так же, как и до этого ее многие коллеги, встала на путь к славе и успеху, в пятнадцать лет победив в местном конкурсе красоты.

Свою карьеру в кино Сэсси начала, снявшись в эпизодических ролях в трех второсортных боевиках, а затем — в десятке отвратнейших, с ее точки зрения, телесериалов. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы ее появление в «Порочном и неистовом» в роли проститутки — пикантной, острой на язычок, но в то же время необычайно трогательной — не принесло ей долгожданную популярность. После этого ее взял под свою опеку сам Макс Мэннинг, один из опытнейших голливудских агентов, который и добыл ей статус звезды. Теперь ее гонорар за картину составлял 850 тысяч долларов, и Сэсси без особого труда делала по полтора фильма в год. Она прекратила собирать журналы со своей фотографией на обложке, когда коллекция перестала помещаться в небольшом книжном шкафу, и в последний раз испытывала нечто похожее на восторг года четыре назад, когда на протяжении десяти дней всерьез размышляла над тем, не бросить ли все к черту и постричься в монахини.

Короче говоря, скука представляла для Сэсси серьезную, почти неразрешимую проблему. Не происходило ничего нового, не осталось вершин, которые надо было покорить, никакие неожиданности не подстерегали за углом… Впрочем, и углов-то никаких не осталось, ничего, кроме ровной прямой дороги, ведущей к очередному успеху, гарантированным гонорарам и всеобщему обожанию.

— Ну как, ты готова? — спросил майор Ффорк-Линтон.

— Почти, — ответила мисс Рашби, поправляя завязки кружевного воротничка платья.

В два часа пополудни порт Монтего-Бэй представлял собой весьма оживленное место. Яхты, клипперы и моторные катера рядами выстроились вдоль причала, словно машины на стоянке возле некоего морского супермаркета. Жара стояла невыносимая, однако в салоне «Грозной», принадлежавшей майору Ффорк-Линтону, царила прохладная, по-британски спокойная атмосфера. Викторианская мебель, пушистые ковры, и среди всего этого великолепия — пожилая пара: Аделаида Рашби в пышном платье с кружевным воротничком и сам майор — в твидовом пиджаке с кожаными заплатами на локтях и черными с сединой усами.

— Тогда можно идти, — сказал Ффорк-Линтон, и в этот момент в дверь постучали.

Майор и Аделаида быстро переглянулись.

Сэсси Манун, ведя на серебристых поводках своих афганских борзых, вышла из самолета под жаркое солнце Ямайки и ослепительно улыбнулась в хищно нацеленные на нее фотообъективы.

— Бенни, не вздумай лезть в кадр, — почти не шевеля губами, произнесла она — так, чтобы у подножия трапа ее никто не услышал. Бенни послушно кивнул.

Сэсси немного постояла на площадке трапа, махая рукой, улыбаясь и позируя фотографам.

На взлетной полосе состоялось нечто вроде импровизированной пресс-конференции.

Вдоль самолета выстроилась шеренга чернокожих полицейских в шортах, неподвижно застывших, словно опасавшихся, что их в любую минуту могут обвинить в неких нечистых помыслах, а потому боявшихся сделать лишнее движение. Чуть поодаль толпились зеваки. Небо было огромным, голубым и безоблачным, все самолеты вокруг сверкали на солнце, словно серебряные птицы, которым и положено сверкать, а жара стояла такая, что, казалось, еще чуть-чуть, и из кукурузных початков можно будет готовить поп-корн, не прибегая к помощи духовки. Сэсси почувствовала, что у нее начинает кружиться голова.