Я остановил машину на Амстердам-авеню, вышел и свернул за угол на Западную 72-ю улицу. Стояла жара, и я помянул добрым словом управление полиции, разрешившее своим ребятам летом носить рубахи с короткими рукавами и расстегнутым воротом, но вот без груза, притороченного к моему поясу, я вполне мог бы обойтись: пистолет, кобура, портупея, фонарик — все это, вместе и по отдельности, тянуло вниз мои штаны, и они собирались в противные складки, врезавшиеся в бока. Я бы сейчас с удовольствием остановился посреди улицы, стащил с себя всю одежду и почесался. Но в каком-то смысле это было бы даже более грубым правонарушением, чем то, что я задумал.

На углу Амстердам-авеню и 72-й улицы стоит отель «Люцерн», где живут мушки из баров, околачивающиеся на Бродвее. Бродвей между 72-й и 79-й улицами представляет собой вереницу таких маленьких баров, ничем не отличающихся один от другого: везде орут музыкальные автоматы; везде одинаковые стойки из шершавого пластика; везде подделки под испанские орнаменты; везде одинаковые молодые пышногрудые пуэрториканки за стойками. Все отребье из холостяцких ночлежек округи проводит ночи, уперев локти в эти стойки и пяля на буфетчиц затуманенные глаза. Дальше по Бродвею, в квартале от «Люцерна», расположена горстка старых домов. В первых этажах ютятся мелкие лавчонки, а над ними живут пенсионеры: вдовы школьных учителей, зеленщики на покое, стареющие портные. Тут же несколько баров, химчистка и винная лавка, обычный набор под красными неоновыми вывесками. Была половина одиннадцатого вечера, и почти все уже закрылось, за исключением баров и винной лавки, но и там едва теплилась жизнь. Неудивительно, если учесть, что стоял душный вечер буднего июньского дня.

Народу на улицах было негусто. По тротуарам бегало несколько ребятишек; такси со скоростью сорок миль в час носились туда-сюда в поисках пассажиров. Водители дружно выставили наружу левый локоть: все же прохладнее. А все остальные граждане сидели по домам, перед жужжащими вентиляторами.

Винная лавка находилась на полпути к Бродвею. Покупателей внутри не было, только продавец-пуэрториканец читал испанскую книжку с картинками, да два алкаша-подсобника расставляли по полкам бутылки.

Я толкнул дверь, и все трое посмотрели на меня. Алкаши тут же возобновили работу, но парень у кассы продолжал глядеть на меня с ничего не выражающей физиономией. Впрочем, на полицейских все так смотрят.

В тот день их смена начиналась в восемь утра. Это означало, что им придется ползти в утреннем потоке машин по лонг-айлендской автостраде. Автомобильные пробки в часы «пик» были непременным атрибутом жизни обитателей пригородов Нью-Йорка.

Тридцатидвухлетний Джо Лумис и тридцатичетырехлетний Том Гэррити служили в пятнадцатом полицейском участке Манхэттена и жили на Мэри Эллен Драйв в Монкьюоизе, Лонг-Айленд. Джо был полицейским и вместе со своим напарником Паулем Голдбергом патрулировал улицы Вестсайда. Том, детектив третьей категории, ходил в штатском и обычно работал в паре с Эдом Дантино.

Если смены совпадали, в город они ехали вместе, в машине одного из них, на этот раз в «плимуте» Джо. Он сидел за рулем в полной полицейской форме, если не считать фуражки, лежащей на заднем сиденье. Том, в коричневом костюме, белой рубашке и узком желтом галстуке, расположился рядом.

Внешне они напоминали друг друга, хотя не требовалось большого труда, чтобы отличить одного от другого. Рост обоих превышал шесть футов, оба весили чуть больше нормы, Том — фунтов на двадцать, Джо — на пятнадцать. У Тома лишний жир скапливался на животе и пониже спины, у Джо — растекался по всему телу, как у младенца. Ни один из них не хотел признавать, что толстеет. Несколько раз они пытались сесть на диету, но добиться желаемого результата не удавалось ни тому, ни другому.

Черные, очень густые волосы Джо отросли чуть длиннее, чем следовало. Не то чтобы Джо следил за модой, просто он не любил ходить в парикмахерскую.