На двадцать третий день путешествия молодой человек заметил след ворчуна. Резко осадив механического скакуна и бросив его влево, он остановился в тени желтой стены каньона и легко соскочил наземь. Из-под ног фонтанчиками взвивалась пыль, каждый шаг оставлял глубокие отпечатки. А вот то, что он рассмотрел впереди, отпечатками назвать было трудно. По земле как будто проскребли костяными иголками, оставив длинные, тонкие полосы. Собственные следы странника были единственными человеческими проявлениями, попавшимися ему на глаза за последнюю неделю этого путешествия на запад.

Он опустился на корточки, притворившись, будто рассматривает царапины, но на самом деле больше прислушиваясь. И очень скоро сквозь шум безымянного ветра, постоянно дувшего по эту сторону Щели, ему удалось различить сухое постукивание, примерно такое, какое издают игральные кости, когда их трясут в чашке. Он выпрямился и посмотрел вправо вверх.

На высоте в четыре человеческих роста на выступе древней скалы сидел громадный, песочного цвета паук. И смотрел на странника множеством глаз, похожих на темные камешки. Тот застыл, глядя на паука. Ворчун был не самый крупный, видали и покрупнее, но все равно — ширины необъятной. Если прыгнет, у него будет лишь доля мгновения, чтобы выхватить нож или вызвать из Щели огонь. А если паук был здесь еще и не один…

С другой стороны каньона долетел резкий перестук. Второй, а потом и третий ворчун пластались по камням — уродливые шрамы на лике этого мира. Четвертого ворчуна странник запеленговал только по стуку жвал, настолько полно тот сливался с камнями.

Он-то и заговорил — медленно, так, чтобы человек его понял.