Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Джейк Рейли, ночной сторож, совершал обычный обход. Он не чуял опасности и даже зевал. Покинув лабораторное крыло, он зашел в главный монтажный цех. На пороге он на мгновение остановился, глядя на сооружение в центре и смутно гадая, как же продвигается строительство. Судя по всему, создание подобной машины — дело весьма долгое. На его взгляд, ее внешний вид уже много месяцев не менялся.

Но видел-то Джейк немногое. Высящийся посреди цеха корабль так тесно окружали строительные леса, что тусклый свет, пробивающийся между опорами, лишь кое-где отражался от полированной металлической поверхности.

— Надо думать, теперь работают, в основном, внутри,— сказал он самому себе.

Он включил фонарик и с любопытством провел белым лучом туда-сюда. Центральная часть здания была круглой. Вдоль стены располагались токарные и другие легкие металлорежущие станки. Сооружаемая конструкция загораживала противоположную стену, и сторож двинулся в обход, старательно осматривая помещение. Луч его фонаря метнулся вверх, пробегая по узкой галерее, протянувшейся вдоль стены. Все выходящие в зал двери оказались закрыты. Он направил луч выше уровня тускло светящих, затененных ламп. Там перекрещивались идущие в разных направлениях тяжелые валки, с которых свисали огромные тали. Соединенные с ними тросы и цепи провисали, закрепленные на железных крюках в стенах. Сторож накренил фонарь так, что яркий круг света снова пробежал вниз по выпуклой металлической стенке.

— Все равно как оказаться внутри этакого газгольдера, вот на что это похоже,— не в первый раз сказал он себе.— Эта штука, должно быть, стоила кучу денег, и, по-моему, она так и не взлетит.

Дейла Кертенса нельзя было назвать бесстрашным человеком. И не только потому, что бесстрашный человек — это человек, лишенный воображения, но и потому, что со старыми страхами трудно расстаться. Но, глядя на Дейла, на его шестифутовую, широкоплечую фигуру, на длинные руки с сильными веснушчатыми кистями и голубые глаза, холодные и твердые, как лед, могло показаться, будто перед тобой настоящий герой. Воин скандинавского происхождения с чередой предков: суровых бойцов, которые с мечом в руке не страшились ничего в этом мире и мало чего в мире ином — ибо они чтили Одина только для того, чтобы обеспечить себе вечное сражение среди защитников Валгаллы. О Дейле же, их потомке, обитающем в мире, где сильным нет необходимости сражаться, как и быстроногим — бегать, можно было сказать, что он менее труслив, чем его собратья.

Дейлу не следовало бы жениться, по крайней мере, не следовало жениться на такой женщине, как Мэри. И Мэри в глубине души сама это понимала.

Ему бы следовало покорить одну из тех девочек, которые увивались за ним в прошлом. Следовало поселить в своем доме одну из тех хорошеньких златовласок, которые только на это и надеялись. Супруга испытывала бы вечную радость, что она избрана и находится ближе всех к герою, которому аплодируют миллионы. Ее бы постоянно питала зависть этих миллионов, она бы жила в отраженном блеске его триумфа. Супруги могли бы жить долго и счастливо, пока Дейл голову не сломит.

Мэри не преклонялась перед мужем. Не тот у нее был темперамент, хотя вначале и она не смогла остаться нечувствительной к очарованию его успеха. Возможно, что как раз ее спокойствие по контрасту с бурным восторгом других и привлекло Дейла при первой встрече. Быть может, он устал от триумфа в обществе и легких побед. Так или иначе, он влюбился в нее. А Мэри любила его на свой лад.

Нынешним утром, сидя в постели с развернутой газетой над нетронутым подносом с завтраком, она мысленно окинула взглядом их совместную жизнь.

Во вторник вечерние газеты подняли изрядный шум вокруг Дейла, но читающая публика, закаленная примерами того, как сегодняшние сенсации на следующий день опровергаются, в среду утром восприняла это сообщение как новинку. Игнорировать извергнутые с Флит-стрит заголовки было невозможно.

«КЕРТЕНС ОТВАЖИВАЕТСЯ НА СМЕРТЕЛЬНЫЙ РЕЙС» -

вопила «Дейли Хейл».

В цех Кертенса, где в окружении лесов покоилась огромная ракета, проникали лишь слабые отголоски общественного волнения. Хотя Дейл достаточно охотно давал интервью алчущим труженикам прессы, он Категорически отказывался нарушить нормальный ход работ в своих мастерских. Тех немногих журналистов, которые, прибегая к разным уловкам, пытались проникнуть в цеха, принимали отнюдь не вежливо. Увеличенный штат сторожей охранял двери с помощью полицейских собак, и работа продолжалась с той же неспешной эффективностью, что и раньше, до того, как тайное стало явным. Самым наглядным результатом всемирного интереса к этой работе было новое здание для разросшегося секретариата Дейла.

О расследовании по делу о проникшем на завод незнакомце сообщалось со всеми подробностями, сообщения эти изучались самым внимательным образом, но никаких сенсационных откровений не появлялось, тело так и оставалось неопознанным. Главный свидетель дал показания, получил от коронера поздравления с тем, что уцелел, побывав на волосок от смерти, и покинул суд с репутацией смельчака.

Два дня спустя «Чикаго Эмблем» объявила, что покойный был- американским гражданином По фамилии Фордер. И негодующе потребовала более тщательного расследования обстоятельств дела, намекая, что тогда Дейл, возможно, станет выглядеть далеко не так красиво. Передовая статья заканчивалась воинственным требованием провести через конгресс специальный закон, дабы помешать Призу Кейнца уплыть за границу.

— Вот В этом-то и вся соль,— объявил Фуллер, показав статью Дейлу.—Держу Пари, за этим делом стоят «Мастерские Кейнца». Они боятся, что ты уведешь приз.

— Похоже на то,— кивнул Дейл.— И все же это в некотором смысле хорошая новость. Она предполагает, что американцы не делают ракету с целью попробовать самим получить приз.

Те немногие упорные люди, которые решили провести ночь под открытым небом на негостеприимной солсберийской равнине утром на двенадцатое октября 1981 года, спали только до зари, потому что с первыми лучами солнца начался приток публики, который продолжался весь день.

Истерическая шумиха, скоординированная по времени так, чтобы достичь пика в этот день, поддерживалась непревзойденной степенью искусства журналистики. Рождение сына Дейла оживило интерес, и все читатели газет в стране познакомились с несколько тестообразными чертами лица Виктора Кертенса. Обнародование фамилий спутников Дейла по межпланетному рейсу открыло миру трех неизвестных людей и одну более знакомую общественности фигуру. Всякий, кто мог добраться до телевизора, увидел и услышал, как принц королевской крови говорит:

— Нарекаю этот корабль именем «Глория Мунди»

[3]

. Да направит путь его Бог и да приведет Он его к нам обратно целым и невредимым.

Фильм об этом событии показывали во всех кинотеатрах. Нелегкий подвиг транспортировки «Глории Мунди» из цехов в Кингстоне, где она родилась, на подходяще пустынную часть солсберийской равнины, где она должна стартовать, отслеживался во всех подробностях. Когда открылось, что часть дороги заминирована, поднялась волна народного негодования, и атмосфера в обществе дошла до лихорадочного накала. Все наперебой гадали, кому это понадобилось. Заверения, что самого Дейла постоянно охраняли двое или более вооруженных полицейских детективов, общественность встретила с огромной признательностью. Написанная во время первого экваториального рейса песня «Керти, Король Облаков» вновь обрела популярность и уступала по частоте исполнения только национальному гимну. В последние две недели пресса действительно разошлась во всю, и публика, преданно откликаясь на ее усилия, готовилась вторгнуться на равнину в масштабах, вызывавших у властей тревогу.

Первым активным признаком подготовки к старту в сером свете того исторического понедельника стал подъем более дюжины маленьких управляемых аэростатов, выкрашенных в ярко-желтый цвет. Они расположились кольцом вокруг места действия. В пределах отмеченного ими периметра не разрешалось появляться никаким судам, кроме полицейских патрулей, и считалось, что этот пятимильный круг с избытком гарантирует безопасность. В воздух поднялось полдюжины полицейских гирокертов, они зависли в стратегических точках, откуда могли контролировать движение и на земле, и в воздухе. С запада прилетел, громыхая, первый в тот день огромный хараплан. Он приземлился и высадил своих пассажиров, а через пять минут улетел за новой партией. Со всех сторон начали пребывать машины всех видов: от изящного флипа до массивного гиробуса, все под кружащимися белыми парусами с отражающимися лучами утреннего солнца на ярко раскрашенных корпусах. Их парковка стала серьезной задачей. Через полчаса перегруженное дорожное движение замедлилось до утомительного переползанья с черепашьей скоростью на самой низкой передаче.

Солнце, которому за миллиарды лет довелось повидать множество удивительных вещей на планетах своей системы, несколько часов назад взошло над экваториальной областью Марса. День только начинался. Косые утренние лучи освещали красноватые дюны и острые скалы, бросавшие на песок резкие тени. Песчаные дюны и скалы покрывали почти всю поверхность Марса. Солнце взошло еще выше, и тени пропали; унылый, залитый холодным светом ландшафт простирался во все стороны на сотни миль, пустынный и неизменный на протяжении многих столетий.

Все планеты когда-нибудь умирают. Некоторые — например, ледяной Плутон на свой отдаленной орбите — никогда и не были живыми. Они были рождены в огне, и их ожидает ледяная смерть, но они слишком отдалены от Солнца, чтобы породить жизнь. Совсем другое дело — внутренние планеты. В их число входит и Марс. Но в звездной системе не может быть ничего вечного. Жизнь возникает только на короткое время, пока на планете существуют подходящие условия. А на Марсе время, выделенное жизни, подходило к концу.

На самом деле это время истекло уже несколько тысячелетий назад, но жизнь упорно отказывалась отступать. Планету опоясала сеть каналов, что позволило ненадолго задержать катиск пустыни. Если бы не подобные отчаянные усилия, то на Марсе вскоре остались бы только низшие формы жизни, погибая на узкой полосе между ледяными шапками на полюсах и наступающими песками.

Но даже каналы не могли предотвратить неизбежное. Они отложили гибель на несколько столетий, но это была всего лишь отсрочка. На песчаных берегах кое-где еще виднелась растительность: сухие, рыжеватые кустики с полупрозрачными листочками. Когда из пустынь налетал слабый порыв ветра, кустики издавали жутковатый шелест и над берегами словно оживали голоса призраков. Увы, годы их существования были тоже сочтены. В каналах еще хватало воды, чтобы питать корни, но с каждым годом прибрежной растительности становилось все меньше. Небо, которое когда-то было голубым, стало пепельным. Воздух постепенно уходил из атмосферы в космос, а с ним уходила и жизнь. Пустыня подбиралась все ближе и ближе к берегам каналов...

Но, в конце концов, что мы подразумеваем под словом «жизнь»? Разве мудро с нашей стороны полагать, что жизнь — это только нечто на основе углерода и кислорода? Ибо в пустыне, в покинутых городах и кустах по берегам каналов копошились странные существа, которые, казалось, совершенно не страдали от недостатка воздуха. А в экваториальном поясе — регионе, еще пригодном для жизни, где в атмосфере пока хватало кислорода для дыхания,— имелись веские доказательства того, что всеобщий упадок пока остановлен.

Винский подошел к кораблю беспрепятственно. Многоногая машина расчистила пустыню от агрессивных механизмов. Некоторые убрались прочь, а прочие лежали бесформенными кучами. Винский забрался в корабль и встретился наконец с товарищами. Доктору Плотвинову тоже удалось добраться до корабля, но раненый Миклецкий погиб в пустыне: коленчатая рука одного из механизмов раздробила ему голову. Из восьми человек команды осталось только четверо. Они прилетели на Марс, чтобы исследовать природные условия планеты и, если будет возможность, войти в контакт с местным населением. За несколько часов команда сократилась вполовину, причем двое даже не успели покинуть корабль.

Новым командиром был единогласно избран Винский. Никто из четверых не был лидером по натуре, но в тот момент украинец, историограф экспедиции, оказался единственным человеком, способным взять бразды правления в свои руки.

Единственное, в чем по-настоящему разбирался Жаткин, киргиз с печальным и задумчивым взглядом,— это сложные вычисления. Когда дело доходило до менее отвлеченных вещей, он становился на удивление непрактичным.

Доктор Плотвинов имел научный склад ума. Он наблюдал, изучал, классифицировал; его интересовало множество вещей, но к вопросам власти он был равнодушен.

Оставался Гордонов, инженер. В те времена, когда он жил на берегах Клайда, его настоящая фамилия была Гордон. Двигатели и машины составляли радость и гордость его жизни. Некогда в его жизни был период, когда жгучее чувство социальной несправедливости и стремление к равенству возможностей заставили его стать советским гражданином. Но с тех пор его не интересовало ничего, кроме своих профессиональных обязанностей.

Внутри «Товарища» наступило напряженное молчание. Четверо космонавтов лежали наготове на антигравитационных ложах. Гордонов внимательно смотрел в небольшое круглое зеркало, закрепленное у него над головой; в руках он держал рычаги управления на длинном гибком кабеле. Страх перед предстоящим путешествием и возможной неисправностью корабля на время отступил. Кроме того, в зеркале можно было увидеть далекий силуэт второй ракеты. Вычисления Жаткина показали, что марсиане точно определили время, необходимое для подготовки корабля к старту. Люди неохотно пристегнулись к своим ложам: перспектива провести еще одиннадцать или двенадцать недель запертыми в тесном пространстве ракеты их не радовала.

Ремонтные машины, облепившие корабль, удалились на значительное расстояние. Они явно осознавали, что оставаться поблизости от сопла ракеты небезопасно. Теперь, судя по всему, все зависело от того, согласится ли «Глория Мунди» подчиниться приказу марсиан. Если да, то «Товарищ» также покинет Марс и направится к Земле; если нет, то он останется до тех пор, пока космонавты не выяснят, что случилось. В любом случае технические характеристики корабля давали им преимущество перед англичанами. Взгляд Гордонова ни на миг не отрывался от круглого зеркала. Старт корабля конкурентов мог произойти в любой момент. Расхождение в подсчетах Жаткина и временем, указанным марсианами, составляло несколько секунд. Пальцы инженера лежали на кнопке «старт», готовые нажать на нее, как только под английской ракетой вспыхнет пламя. Остальные ждали, нервно посматривая на его руку. Секунды тянулись страшно медленно. Затем момент настал.

Из сопла английской ракеты вырвалось пламя, и она стремительно рванулась в бледные марсианские небеса. «Глория Мунди» прочертила небо и исчезла, как метеор.

В тот же миг Гордонов нажал на кнопку. «Товарищ» задрожал и устремился вверх. На космонавтов внезапно, как удар, навалилась перегрузка и тотчас же исчезла. За окном завертелись песчаные холмы. Людей, привязанных к своим ложам, швыряло во все стороны. Ракета кувыркалась как безумная в течение нескольких кошмарных секунд, пока Гордонов не понял, что происходит, и не отключил подачу топлива. Ракета совершила последний рывок, качнулась и покатилась куда-то вниз все быстрее и быстрее. Затем после резкого толчка корабль остановился.

— Да уж,— произнес Гордонов с замечательным самообладанием, тихо покачиваясь вместе со своим ложем,— надо было все-таки взглянуть на дюзы.

Утренние лучи солнца бросили розоватый отсвет на белые стены Аилико. Город выглядел таким же прекрасным, как в день творения, словно время не коснулось его. Он возвышался в пустыне как утес с тысячами окон.

Машины, тащившие «Товарищ» через пустыню, остановились в полумиле от белых стен. В песках остался глубокий след, словно от громадного плуга. Одна из машин постучала щупальцем по стеклу иллюминатора. Вскоре люди в кислородных масках, каждый из которых нес оружие и разнообразную амуницию, покинули корабль. Винский и Плотвинов, кроме того, несли кинокамеры, катушки с пленкой и коробку с экраном для связи с Соантином. Их встретила машина, которая, не теряя времени, повела их за собой в узкую арку между зданиями. Люди шли за ней неуклюжей подпрыгивающей походкой — результат слабого тяготения.

— Хотел бы я знать,— сказал Гордонов негромко, словно сам себе,— хотел бы я знать, как устроена эта штука. Судя по металлическому корпусу, это должна быть машина. Но машина ли это? Может быть, внутри этого механизма находится живое существо, которое им управляет? Может, это что-то вроде водолазного костюма, только для пустыни?

— Не думаю,— ответил Винский.— Скорее мы имеем дело с чем-нибудь более необычным для землянина — например, с симбиозом: наполовину машиной, наполовину живым существом.

Инженер задумался.

Винский вошел в центральную комнату. Гордонов мельком взглянул на него и снова обернулся к видеоэкрану, на котором машины занимались ремонтом «Товарища». Сняв на ходу стеклянный шлем, Винский положил его на стол, отстегнул с плеч кислородный баллон и стянул серебристый скафандр. Затем он подошел к стене, нажал на кнопку и произнес марсианское слово. В окне вскоре появилась миска с жидкостью. Винский взял миску и уселся на диван рядом с инженером.

— Как у них продвигается работа?

— Неплохо, неплохо,— сказал Гордонов.— Они закончили ремонт дюз и теперь что-то делают в кают-компании. Похоже, им осталось трудиться не больше двух дней.

— Отлично,— произнес Винский, устремив взгляд на экран.— Чем быстрее мы выберемся из этого морга, тем будет лучше для нас всех.

Гордонов кивнул. Ему пребывание в Аилико тоже действовало на нервы. Этот опустелый город, казалось, был пропитан чувством уныния и безнадежности. Первые дни они были слишком заняты, чтобы обращать внимание на свои ощущения. Каждое новое открытие заставляло забыть о тоске. Но когда космонавты свыклись со своим положением и освоились, чувство безнадежности вернулось. В этом была одна из причин, почему Гордонов с каждым днем проводил все больше времени у экрана, наблюдая за работой машин: починка «Товарища» была практической деятельностью, несущей надежду на избавление. Сосредоточась на этом плодотворном труде, Гордонов забывал об упадке вокруг.

За окном лаборатории ярко светило солнце. Был один из тех июньских дней, когда забываешь обо всех недостатках цивилизации и кажется, что все к лучшему в этом лучшем из миров. Мы с профессором Лестранжем проработали уже около трех с половиной часов и не предвидели никаких неприятностей.

Тогда, в 1945 году, Лестранж выглядел точно так же, как на портрете, сделанном десять лет спустя и украшающем обложки школьных учебников физики. В сорок лет у него был высокий лоб — отличительная черта человека выдающегося ума — и проницательные глаза, замечающие многое из того, что скрыто от обычных людей. И хотя в ту пору он еще не совершил ни одного из своих революционных открытий, его разработки уже принесли ему признание в научных кругах. Но время, когда его имя стали чтить наравне с именем Эдисона, а портреты появились на первых полосах миллионов газет, еще не наступило.

Подходил решающий момент нашего эксперимента. Я с :трудом пытался преодолеть растущее возбуждение и унять дрожь в руках. Лестранж же был холоден и абсолютно спокоен: во время работы его лицо хранило бесстрастное выражение как у хорошего игрока в покер, и ни одно поспешное движение не выдавало его беспокойства. Он по-|следний раз проверил, все ли подключено и настроено как надо, и велел мне отойти в сторону. Когда я выполнил его указание, Лестранж положил руку на рубильник. Я буквально впился взглядом в сложную конструкцию: через несколько секунд станет ясно — стоим ли мы на пороге удивительного открытия или же перед нами плод потраченных впустую долгих месяцев работы.

Грохот, внезапно раздавшийся за нашими спинами, ударил по моим натянутым нервам как разряд молнии. Я подскочил от неожиданности и резко обернулся. Лестранж медленно опустил руку и от удивления разинул рот. В любой другой ситуации подобное проявление изумления со стороны обычно хладнокровного профессора смутило бы меня, но тогда я сам был слишком поражен увиденным. Посреди комнаты валялся какой-то странный механизм, а в нескольких футах от него на полу неподвижно распласталось тело какого-то человека.

Через несколько секунд незнакомец пошевелился и сел. На нем был облегающий темный костюм из материала, текстурой и отделкой напоминающего кожу, и, очевидно, скроенный из одного куска. Мужчина был высок и атлетически сложен, а его лицо свидетельствовало о твердости характера, хотя в тот момент на нем отражалась явная растерянность. Несколько секунд незнакомец оглядывал лабораторию, изучая обстановку. Было совершенно очевидно, что он чем-то изрядно обеспокоен, но, когда он обратился к нам, голос прозвучал твердо и даже повелительно:

Мир, в котором я жил, совсем не такой, каким представляют себе будущее люди XX века. Герберт Уэллс был бы разочарован. Освоение тех научных достижений, которые уже были сделаны в физике, химии и технике, свело прогресс в этих областях знаний к минимуму. К концу XX века наука продвинулась так далеко вперед, что цивилизации пришлось претерпеть серьезные изменения, чтобы дать возможность природе восстановить нарушенный прогрессом баланс. Полагаю, вы уже и сейчас замечаете, как начинают рушиться политические и социальные устои, позволяющие вести более простой образ жизни. Война перестала решать все вопросы — она могла лишь искоренить старые порядки, но никак не преобразовать их. Таким образом, сами видите, что наши эпохи отличаются скорее лишь своими общественными институтами, а никак не уровнем технического развития. С 2000 года почти единственной формой двигателя для любых форм механизмов стал тот самый аккумулятор Лестранжа, о котором я уже упоминал. Двигатель внутреннего сгорания исчерпал свои возможности. Поезда, корабли, самолеты — все, кроме самой тяжелой техники, со временем будет приводиться в действие с помощью вашего изобретения.

Конечно, довольно странно рассказывать человеку о результатах его открытия еще до того, как он его совершил. Но уверяю вас: ваша маленькая аккумуляторная батарея повлияет на будущее планеты так, как еще не влияло ни одно изобретение в истории человечества. Даже машина, на которой я сюда прибыл, питается от усовершенствованной формы вашего аккумулятора. Диапазон ее действия — почти полмиллиона лет.

— Постойте, но ведь вы говорили...

— О, да, конечно, я совершил на ней лишь маленькое путешествие. Просто увлекательную поездку на пару столетий назад.

Оглядываясь назад, я вижу, что предвестники бедствия, с которым мы столкнулись, появились уже около года назад, по-моему, в 2144 году. Газеты опубликовали статью о крушении товарного поезда (тяжелые и непортящиеся грузы у нас все еще находят более выгодным перевозить по железной дороге). Следствие так и не выяснило причину аварии. Но на месте происшествия был найден остов какой-то машины очень странной формы. Ее каркас из какого-то неизвестного золотистого металла хотя и был покорежен ударом, однако выдержал огромную нагрузку. Хотя этот неизвестный золотистый металл уже и сам по себе явился настоящей загадкой, еще большее недоумение вызвало тело, найденное лежащим у железнодорожного полотна. Не было ни малейших сомнений, что оно принадлежит человеку. Однако нам, чьи стандарты красоты восходят еще к античным временам, это человеческое существо показалось скорее жалким уродцем. Рост его составлял пять футов, объем черепа в два раза превышал нормальный за счет необычайного увеличения лобной части. Шея была необычайно толстой — явно чтобы выдерживать тяжесть головы, а плечи узкими и едва заметными. Слабые руки заканчивались маленькими кистями с короткими пальцами без ногтей, а ступни ног казались чересчур нежными. Когда тело изучили патологоанатомы, они заметили и много других отличий: на удивление маленький кишечник, отсутствие слуховой системы и атрофированные зубы.

Примерно через три четверти часа теперь уже хорошо Ц знакомый нам голос лаконично произнес: — Приземляемся.

Внизу, почти прямо под нами, мы увидели сверкающее золотом сооружение. Корабль беззвучно приземлился, двери открылись, и мы вышли наружу. На фоне блестящей гладкой стены мы заметили фигуру встречающего. Возглас удивления вырвался у нас, когда мы вдруг поняли, что перед нами живая копия тех самых существ, которые так озадачили медицинский мир около года назад. Та же широкая шея, та же голова с массивным выступающим лбом. Два умных глаза внимательно изучали нас. Этот человек не носил ничего, кроме темной бесформенной туники и пары мягких туфель.

Голос продолжал отдавать нам приказания, но, присмотревшись, мы обнаружили, что губы незнакомца неподвижны. Он провел нас в просторный зал, освещенный мягким, льющимся со всех сторон, светом. В зале имелся ряд стульев, сразу же напомнивших нам далекие студенческие годы. Наш маленький провожатый занял кресло напротив нас. Удивительно, но его уродливая внешность не вызывала у меня ни малейшего отвращения. Для меня уже перестало иметь значение то, что он такой малорослый, физически плохо сформированный, беззубый и глухой. Я воспринимал его просто как представителя другой расы, не более странного, чем африканские пигмеи или жители Тибета. Мы снова услышали голос, хотя его губы даже не шевельнулись:

— Люди двадцать второго века,— начал он официально,— очевидно, вы развиты еще менее, чем мы предполагали. Похоже, вы не приняли наше предложение не потому, что сознательно отклонили его, а просто потому, что не поняли его значения. Придется разъяснять вам все как малым детям, демонстрируя наши бесконечные возможности. Но сначала вы должны увидеть мир, который мы вам предлагаем.

В том месте, где только что была глухая стена, вдруг возникло изображение какой-то совершенно фантастической местности. Впрочем, это скорее было похоже не на изображение на экране, а на совершенно реальный пейзаж. Мы увидели город с отливающими золотом двух-трехэтажными зданиями, отличающимися удивительной красотой линий и пропорций.

На обратном пути в аэропорт профессор Тун предложил членам комиссии собраться в Париже и обсудить создавшееся положение прежде, чем каждый из нас начнет готовить доклад для своего правительства. Делегаты приняли это предложение единогласно, так как чувствовали себя довольно неуверенно и хотели получить хоть какие-нибудь рекомендации относительно отчета.

С общего согласия заседание открыл профессор Тун.

— Джентльмены,— начал он,— каждому из нас на днях предстоит дать отчет о нашем путешествии. В свете того, что мы узнали, вопросы, которые нам будут задавать, покажутся большинству из нас просто нелепыми. Однако еще более нелепыми покажутся наши ответы. Нас спросят, как устроен и за счет чего движется тот летательный аппарат, на котором мы путешествовали. Мы ответим, что не имеем об этом ни малейшего представления. Это покажется им очень странным. У нас поинтересуются, много ли карликов населяет тот мир. Мы ответим, что видели около пятнадцати. Когда же нас спросят, каким оружием располагают наши противники, мы вынуждены будем признаться, что, скорее всего, у них вообще нет оружия. Сколько там летательных аппаратов? Мы видели только один. Что собой представляет золотой металл? Тоже неизвестно. И так будет продолжаться до тех пор, пока им не надоест потешаться над нами. Короче говоря, мы попросту рискуем стать всеобщим посмешищем.

И если это случится, наши предостережения никто не воспримет всерьез. Редко, джентльмены, какая-нибудь комиссия приходила к менее конкретным результатам, чем наша. Вот если бы мы рассказали о сверхмощном оружии, неизвестных разрушающих лучах, новых смертельных газах — вот тогда бы нас выслушали внимательно. Вместо этого мы обнаружили угрозу такой силы, по сравнению с которой все вышеперечисленное просто детские игрушки.

Но если мы сами до сих пор не осознали все это до конца, то как мы сможем убедить в чем-то других? Все, что мы видели, это один странный летательный аппарат, одно не менее странное здание, нескольких карликов, несколько машин, про которые нам сказали, что они могут переносить людей во времени, и другие непонятные механизмы. Кроме того, нам показали весьма интересное кинематографическое шоу. Но вот наши ощущения мы передать не сможем. Как описать скептически настроенной аудитории охватившее нас тогда чувство потенциальной угрозы? И все же я убежден, что люди должны узнать о той силе, с которой столкнулись, о мощной интеллектуальной и духовной сущности, по сравнению которой мы едва ли вообще достигли уровня разумных существ. Нас должны услышать и нам должны поверить! На нас лежит огромная ответственность.

В установленный день в указанных карликами местах собрались огромные толпы людей. Кроме чудаков, и без того каждый день ожидающих конца света, да репортеров, пришедших сюда по долгу службы, остальные собрались из чистого любопытства. Повсюду царило приподнятое настроение в ожидании необычного шоу и возможности посмеяться над уродливой наружностью карликов.

Все, что произошло в этот день, смогли увидеть миллионы зрителей. Репортерам разрешили отправиться в будущее и вернуться, чтобы мы воочию смогли убедиться в простоте, с которой предстояло свершиться эвакуации, и последние наши опасения рассеялись. Мне довелось увидеть видеозапись лишь того, что происходило на одном из американских сборных пунктов, впрочем в других местах все происходило по тому же сценарию.

Вокруг сооружения, внешне похожего на огромных размеров машину времени, стоял полицейский кордон. Площадь огороженного пространства составляла около двух тысяч ярдов. Свидетели утверждали, что всего два часа назад здесь не было и следа этого сверкающего каркаса. Однако большинство людей готово было скорее поверить в чудеса моментального строительства, нежели в возможность путешествий через пятьсот тысяч лет. Люди парковали свои машины за полицейским ограждением и выходили, чтобы посмотреть на странное сооружение. Что бы они ни представляли по дороге, действительность превосходила все ожидания. Вопреки скептическому настрою, зрители явно были впечатлены огромной сверкающей золотом клеткой.

Гомон толпы, кажется, постепенно снял нервное напряжение: любопытство, поддерживаемое ощущением безопасности, заставляло людей дождаться начала представления. Без предупреждения охрана расступилась, образуя проходы. Вздох изумления вырвался у нас, когда мы увидели, что полиция, чьим долгом было охранять общественную безопасность, спокойно отошла в сторону, а некоторые полицейские даже двинулись по направлению к толпе. Мы не услышали ни звука, но увидели, как люди медленно, словно во сне, стали проходить внутрь огороженного пространства. Что это? Внушение? Гипноз? На всех лицах было одинаковое выражение: бессмысленное и торжественное одновременно. Старики и молодые, женщины и дети, даже собаки покорно заходили в металлическую клетку. Следом за зрителями туда же зашли и полицейские.

В темноте кинотеатра Мэри сжала мою руку.

Кордах, принц Гангистанский, находился не в настроении.

Его советники успели уже привыкнуть к его мрачному виду. Выражение неудовольствия в последнее время буквально не сходило с его смуглого лица. Советники заранее знали, что скажет принц, настолько часто им приходилось это слышать в последнее время.

— Для всех великих наций,— изрек он,— право — это сила. Сегодня много болтают о правах малых наций. И что результате? Да ничего. Разве что ветер поднимает пыль, и эта пыль запорашивает глаза тем, кто раньше хоть что-то видел.

Он окинул взглядом своих советников, расположившихся перед ним полукругом на подушках. Все они, казалось, были поглощены изучением мозаичного пола. Красота узора привлекла их взоры более, чем лицо властителя. Их ладони поглаживали густые бороды, дабы со стороны показалось, будто обладатель бороды погружен в глубочайшие раздумья.

Совет состоял из одних стариков. Не потому, что старики всегда мудры, но потому что им менее свойственна амбизиозность. Будь вы принц Гангистанский или крупная шишка в Чикаго, избыток амбиций в вашем окружении — всегда помеха. Амбиции же большинства советников заходили немногим выше, чем обилие еды и питья, да изредка — новый брак. Принц снова обратился к безмолвствующим бородатым истуканам:

Отец добродушно улыбнулся Ральфу Уэйту.

— Как хорошо, что ты опять дома, мой мальчик,— сказал он.— Интересно, долго ты сможешь у нас пробыть?

Ральф, здоровый светловолосый молодой человек, обернулся к нему.

— Боюсь, я только на выходные, папа.

Миссис Уэйт подняла голову и слегка поморщилась, огорченная и разочарованная.

Когда Ральф возвращался в Лондон, было очевидно, что очень скоро странные растения перестанут быть тайной. Они раздувались до громадных размеров со скоростью, которая делала никакую секретность просто невозможной. Уже два раздражительных джентльмена, считавших себя уникальными экспериментаторами, внезапно открыли, что они — соперники и принялись обмениваться чрезвычайно обидными замечаниями,

Пройдет совсем немного времени, и все двадцать, и еще множество других, пока не обнаруженных садоводов, прослышат об этом и выразят свое негодование. Таким образом, очередное письмо Дороти не удивило его.

«Когда наши с тобой отцы обнаружили, что являются соперниками,— писала девушка,— это уже само по себе было достаточно скверно. Но теперь, наверное, человек двадцать, а то и больше, рвут на себе волосы и грозят друг другу разными юридическими карами. И не только в Сент-Брайане. До нас доходят сообщения, что сотни садоводов, как в Корнуолле, так и в Западном Девоне, растят эту гадость. Наши уже тоже очень большие. Теперь они превышают четыре фута в диаметре и выглядят еще более зловеще, чем прежде. Я даже начинаю их немного бояться. Знаю, что это глупо, но ничего не могу с собой поделать. Я как-то сказала папе, что дело тут нечисто и я уверена что, у нас в Англии такого отродясь не растили, а он только рассмеялся и ответил, что то же самое когда-то говорили и о картошке. Все равно, думаю, эти шары — скверная затея. Я слышала, что где-то около Ньюквея мальчишки сорвали один такой и сбросили на скалы, а он как взорвется! Я бы то же самое и с нашими сделала, да только мне и думать противно до них дотронуться...Бр-р-р-р...»

Начало письма вызвало у Ральфа легкую улыбку — он хорошо знал, каков темперамент у садоводов-любителей, и догадывался, что зрелище военных действий, будоражащих нынче общину, могло бы немало позабавить стороннего наблюдателя. Но он сделался серьезней, когда вспомнил недобрый вид этих растений, достигших в его приезд еще едва ли двух футов в диаметре. А теперь они увеличились аж до четырех...

Какой бы беспричинной ни была неприязнь к ним у Дороти, Ральф обнаружил, что способен понять девушку и посочувствовать ей. Правда, ощущение это слегка его беспокоило: он предпочитал, чтобы у нелюбви к чему-либо имелись разумные основания.

— Чепуха! — подчеркнуто резко сказал майор Форбс.— Чепуха и вздор! Вам бы следовало все получше разузнать, молодой человек, а не являться ко мне со всякими старушечьими байками.

Ральф оставил попытки переубедить старика. Накануне вечером, после разговора с Арнольдом, он сел на ближайший поезд, направляющийся на Запад, и провел в дороге всю ночь. Нельзя было терять ни секунды. Насколько он знал, огромные шары могли лопнуть сами собой в любой час, не говоря уже об опасности, что один из них обо что-то случайно ударится, и споры разлетятся по окрестностям.

Ральф примчался в Сент-Брайан усталый и обеспокоенный, но оба старика — отец Дороти и его собственный — выслушали его рассказ с полнейшим недоверием. Тщетно он приводил в качестве доказательства случаи заболевания и пересказывал им услышанное от Арнольда. Никакого проку. Каждый из сельских джентльменов про себя решил, что это какая-то хитрая уловка садоводов-соперников, желающих устранить его с пути. А если это и гриб, какой стоящий мужчина способен испугаться каких-то там лопающихся шаров, пусть даже и необычайно больших.

— Нет,— твердо повторил майор Форбс.— Ты говоришь, что твоя мать и моя дочь хотят уехать. Ничуть не сомневаюсь. Женщины всегда рады рвануть в Лондон не из-за одного, так из-за другого. Возьми их с собой, им полезно сменить обстановку, но не пудри мне мозги.

Подобную же беседу он имел и со своим отцом. Миссис Уэйт попыталась умерить раздражение мужа.

— Да, мой мальчик,— сказал мистер Уэйт.— Мы, конечно же, весьма тебе обязаны. Ты, казалось, был так убежден насчет грозящей нам всем опасности, что я провел собственное небольшое расследование, некоторое время потолкавшись среди представителей местных властей. Ну и, конечно же, старый инспектор Робертс намекнул мне— он ведь всегда считал себя передо мной в долгу из-за этой истории с его сынишкой. «Мистер Уэйт,— сказал он,— вообще-то я не должен бы вам этого говорить, более того, я в сущности нарушу приказ, если скажу, но если вам нужен мой совет — выбирайтесь из здешних мест, и как можно скорее».

— Да, это был чертовски откровенный намек,— согласился майор.— Мне удалось кое-что услышать о том, что происходит в окрестных краях,— скверные новости. Какой-то дурак поднял панику в Лаунгестоне. Полгорода высыпало на улицу с палками, камнями и ножами, разбивая все желтые шары, какие им только попадались. Один человек мне сказал, что земля буквально побелела от спор — будто снежная буря пронеслась. Некоторые садоводы попытались вмешаться, и вспыхнуло нечто вроде сражения. Кажется, несколько подобных происшествий случилось и в Тавистоке, и в других горродках Западного Девона.

Ральф поднял глаза.

— Как бы там ни было, я выезжаю полуночным поездом — нужно вытаскивать оттуда Дороти. Который час?

Майор фыркнул.