Близится утро. Небо начинает светлеть. Тротуары в эту пору безлюдны. А вымытый ночью поливалками асфальт блестит, переливаясь, будто проезжую часть улицы выстлали черным бархатом. В мокром асфальте отражаются гирлянды огней, пунктирной линией убегающие вдаль.

Мунира вывела трамвай из ворот парка и, хлестнув тишину пронзительным звонком, тем самым как бы оповещая сонных горожан, что движение городского транспорта началось, подкатила к первой остановке. В вагон вошел пассажир. Мунира узнала его. Она встречала его всякий раз, когда работала в первую смену. Это был мужчина средних лет, в форме железнодорожника. В руках у него всегда была одна и та же большая черная сумка.

— Салам алейкум, амаки! На работу? — приветствовала его Мунира как старого знакомого.

— Здравствуй, дочка, — ответил пассажир. — Припоздала немного? Сколько на твоих?

Мунира взглянула на часы:

Говорят же, муж и жена помирятся быстрее, чем кисейный платок высохнет. Говорят. А вот Рахим Саидов так не считает. Всякую ссору в семье он склонен сравнивать с короедом, подтачивающим дерево. Каким бы ни было дерево крепким, крошечный червь в конце концов свалит его или иссушит. Так и семья. Незаметно, от ссоры к ссоре, обиды вытесняют из сердец любовь.

Рахим Саидов старался, чтобы ссор в доме не было, но они случались все чаще и чаще. Говорят, нельзя луну прикрыть решетом. Их шумные пререкания с женой становились достоянием чуть ли не всего многоквартирного дома. В конце концов слухи достигли и его работы. И хотя хорошо знающие Саидова люди сочувствовали ему, легче от этого не становилось.

Стараясь с головой уйти в работу, он вскоре забывал о причинах, вызвавших скандал. Спустя день или два Рахим, не задумываясь над тем, кто из них прав, кто виноват, просил у жены прощения. Мунис оттаивала, и начинались обоюдные заверения и клятвы. В доме опять воцарялись мир и согласие. Вновь собирались у Саидовых друзья, и веселый смех и шумные разговоры доносились из открытых окон их квартиры. Соседки, что сидят по вечерам у подъезда на лавочках, многозначительно переглядывались. Одни осуждали Саидовых, другие сочувствовали им.

— Эх, послал бы бог Мунисхон ребенка, и успокоились бы они, — говорила какая-нибудь сердобольная женщина, и все охотно принимались рассуждать о том, какое значение имеет ребенок для укрепления семьи.

Невдомек было соседям, что Мунисхон сама не желает иметь ребенка. Не знали они и того, что Рахим смирился с этим.

Капитан милиции Сабир Алиев был не в духе. Завтра предстояло идти в отпуск, и вдруг это дело. Заранее, еще неделю назад, написал он заявление. Уже который год обещает жене, что поедет отдыхать с ней вместе, да так ни разу еще и не выполнил обещание. В этом году, казалось, все складывается как нельзя лучше. Он даже приобрел две путевки в Трускавец. И на тебе — как снег на голову новое дело! Уйди он в отпуск вчера, это дело поручили бы другому. А теперь… Вот и поехал в отпуск летом… По правде говоря, ему не столько было жаль летнего отпуска, сколько совестно перед женой. Живут они уже больше четырех лет, а так еще нигде вместе и не побывали. А сколько было обещаний… Собирался показать ей Ферганскую долину. Не получилось. Хотел как-то повезти в Самарканд — и этому не дано было осуществиться.

Он уже понял, что порученное ему дело непростое и потребует немалого напряжения. Вот и ломай теперь голову, как объяснить все жене. Он сидел в своем кабинете, не решаясь позвонить домой. А она-то уже собрала необходимые вещи…

Вошла секретарша, молоденькая девушка в мини-юбке, принесла чаю.

— Султанов не появлялся? — спросил капитан.

— Нет.

Взошло солнце. Комната наполнилась теплым золотистым светом. Рахим Саидов недвижно сидел, уставясь в одну точку. В опущенной руке, почти касающейся пола, была сигарета, о которой, он, видно, забыл — ни разу не затянулся. Сколько времени прошло с той минуты, когда ему принесли черную весть? Час, два или вечность? Дрожь в теле унялась, и он почти физически ощутил, как к нему постепенно возвращаются силы. Только внутри ощутил пустоту. Такую пустоту, точно из него все вытряхнули, оставили одну оболочку. Или выгорело все в нем. Притупились чувства. Он не плакал, не терзался, будто случилось то, что и должно было случиться, чего он ожидал давно. Ему и показалось, что все это произошло давно, так давно, что успело забыться. Только комната не изменилась. То же самое кресло. И на столе все то же, что было тогда, — чайник с голубыми цветами, две пиалы, половина тандырной лепешки. И сам он в той же одежде, в которой был тогда. Когда-то это уже было? Когда? Всегда, после каждой ссоры. Он так же усаживался в кресло и, подперев рукой голову, погружался в тяжелые думы. А вчера утром, ополоснув лицо холодной водой, он зашел на кухню. Есть не хотелось. Постояв минуту у окна, вернулся в гостиную и напился вот из этого чайника холодного чая. И с размаху опустился в кресло. Долго сидел недвижно. Ожидал, что Мунис выйдет из спальни и скажет что-нибудь. Он бы обнял ее, извинился и с легким сердцем ушел на работу… Жена не вышла. Из приоткрытой двери доносились ее всхлипывания. Потом она затихла. Рахим Саидов прислушался. Не выдержал и позвал:

— Мунисхон! Я ухожу.

В другое время, когда в доме мир, жена выбегала и, обняв мужа у порога, приникала к его груди. Сейчас не подала даже голоса.

Рахим Саидов взял портфель и, намеренно громко топая, дошел до двери. Постоял минутку. Нет. Мунисхон не появилась.

Чаще всего так и бывало: чем громче кричала жена, тем тише говорил он, Рахим Саидов. А то и вовсе не произносил ни слова. Стоял перед ней, потупив голову. И тем самым еще больше выводил Мунисхон из себя. «Ну, скажите же хоть слово!» — восклицала она и ударялась в слезы. И это было началом их примирения. Когда она в слезах исчезала в спальне, инициатива переходила к Рахиму. Он присаживался на край кровати и гладил плечи уткнувшейся в подушку Мунис. Жена постепенно успокаивалась, потом садилась и утыкалась мокрым лицом в его шею. «Извини, Мунисхон, я виноват», — говорил он. «Вы только и умеете это твердить, — говорила Мунисхон, утирая слезы. — Я вас уже тысячу раз прощала…» — «Ну, пожалуйста, прости и в тысячу первый раз…» Руки Мунисхон крепче обвивались вокруг его шеи.

Рахим Саидов медленно шел через сквер Революции. Солнечные лучи не могли пробиться сквозь густые кроны могучих кленов. Здесь было прохладно. Еще не совсем просохли политые утром дорожки. А там, где листва пореже, просочились сверху лучи света и устлали землю золотыми монетками. В это время дня не очень многолюдно.

Рахим Саидов вышел к кафе «Дружба». Сквозь стеклянные стены виден пустой зал с рядами столиков, накрытых белыми скатертями. Между столами прохаживается официантка, вставляя в стаканчики бумажные салфетки. И ни одного посетителя. Это даже лучше. Рахим Саидов был бы рад сейчас никого не видеть. Ушел бы в горы, в лес — куда угодно, только бы не видеть никого и не слышать. Многое сейчас он воспринимает по-иному, будто прежде смотрел не своими, чужими глазами. То, что сейчас он узнал, перевернуло в нем все, обратило в пепел добрые чувства. Когда же это могло случиться?.. Ему не хотелось верить в это. Но факты! Факты — вещь упрямая. Кто же просто так станет дарить дорогие вещи!

Рахим Саидов занял место за столиком под развесистым олеандром. Подошла молоденькая официантка.

— Бутылку шампанского, пожалуйста. И если можете, составьте мне компанию.

— Я на работе, не полагается.