Моему учителю Велло Сааге

В МАЛЕНЬКОМ ПОСЕЛКЕ НАСТУПАЛА ОСЕНЬ. Ветер приносил из-за дальних холмов песню молотилок. Последний летний день медленно угасал.

В углу стоял тяжелый, видавший виды чемодан. Аарне сел на скрипучий стул, не зная, что еще сделать. Все казалось лишним и ненужным. Прикасаться к чему-нибудь, оставлять еще какие-то следы после себя — зачем?

Вдали гудели молотилки. И этот звук был полон человеческой грусти. В комнате тепло и душно, на окне жужжат мухи. Аарне набросил на плечи пиджак и вышел.

Единственная асфальтированная улица поселка дремала в безлюдной вечерней тишине. Сразу же за маленьким садом начинались поля. Стога сена бросали на них длинные влажные тени.

Аарне никуда не спешил. Шоссе уходило вдаль. Солнце спускалось к горизонту, ветер утих. Страстно, из последних сил, стрекотали кузнечики.

ВСТРЕЧА С ТЕТЕЙ ИДОЙ БЫЛА ИМЕННО ТАКОЙ, как ее представлял себе Аарне.

Пили кофе, ели пирожные.

На столе красовалась чистая скатерть, над тремя чашками с ароматным кофе поднимался пар, на тарелке лежали бутерброды и нарезанный кекс. За столом сидели тетя Ида, ее почти слепая сестра Амалия и Аарне.

— Как там мама, здорова? — спросила тетя Амалия.

— Да, — ответил Аарне.

В ЭТОТ ДЕНЬ ШКОЛА ПАХНЕТ ИЗВЕСТЬЮ И КРАСКОЙ, кругом загорелые лица и необыкновенно ясные глаза.

Все собрались в актовом зале. Учителя говорили напутственные слова, разъясняли задачи, стоящие перед выпускниками. А на улице было почти лето; солнце, пробиваясь сквозь окна в зал, грело ласково и усыпляюще. Трудно было сосредоточиться. Выступал Корнель, классный руководитель Аарне.

Каждое новое поколение приносит с собою что-то новое, и каждое умирающее поколение уносит в могилу что-то старое. И никогда мир не станет настолько совершенным, что нечего будет убавить или прибавить. Каждый должен знать свое место в жизни, приносить людям добро, только тогда он будет человеком.

Он произнес еще много хороших и красивых слов.

Аарне смотрел на своих друзей.

ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ ОНИ ПОЕХАЛИ В КОЛХОЗ убирать картофель.

Рассвет был ясным и прозрачным. На обочинах канав белел иней. Воздух был полон осенними запахами: пахло мокрой землей, яблоками, навозом. В садах кричали отъевшиеся дрозды.

Машина, покачиваясь, ехала по грязной дороге. Всходило солнце. Ребята запели. К ним присоединились девушки.

Разные были песни: веселые и озорные, грустные и сентиментальные, были и такие, от которых девушки краснели, но все же пели и притом очень звонко… Пели и те, кто не умел петь. Впрочем, нет песни прекраснее и искреннее той, которую поют даже те, кто петь не умеет.

Аарне не сводил глаз с Эды. Девушка не обращала на него внимания, а возможно, и притворялась. Машина ехала на запад, солнце освещало лицо Эды, делало его чужим и интересным. Наверное, поэтому Аарне не мог отвести от него взгляд.

ВЕЧЕРОМ ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ я сидел у раскрытого окна, смотрел в сумерки, где цвели желтыми цветами какие-то кусты, прислушивался к шагам, и думал:

ЕЩЕ ПЯТЬ ЧАСОВ, и мы с Малле поедем к морю. В шесть мы встретимся на автобусной станции, так что все остальное может на время катиться ко всем чертям. Мне хочется перемены места, мне надоело видеть все те же дома, все те же лица, все то же небо. Такой молодой, скажете вы, а уже дошел до точки? Но я вовсе не дошел; откуда вам знать, дошел я до точки или нет? Просто я хочу поехать к морю и немного проветриться.

Даже в «Швейке» сказано: «С юных лет ему хотелось перенестись куда-то далеко». Совсем как про меня, хотя у Гашека этот тип был, кажется, ненормальным. Я тоже хочу вышагивать, как какой нибудь первооткрыватель, хотя земной шар уже открыт и, может быть, только где-нибудь в горах или в болоте случайно сохранился какой-нибудь примечательный квадратный метр, «куда еще не ступала нога человека», или что-нибудь в этом роде.

Я не говорю, что мне надоела жизнь, просто мне все опостылело. И еще: когда же мне переноситься-то куда-нибудь далеко? Ведь годы идут, и скоро уже никуда не перенесешься. Начнешь стремиться к тому, чтобы на полке был подсвечник из толстой проволоки, а на стене оригиналы. Вот именно. Пусть даже самая последняя мазня, но непременно оригинал. Как у моего папаши. Он где-то прослышал, что репродукции — это дурной вкус, и теперь приколачивает на стены квартиры всякие натюрморты.

МЕНЯ РАЗБУДИЛА СИРЕНА. Я открыл глаза и увидел красный свет, который дрожал на стене против окна. Кроме сирены, с улицы доносились крики, рев машин, топот бегущих.

Я вскочил с постели и подошел к окну. Распахнул его. В комнату ворвались шум и завывания.

Я увидел, что улица полна народу, у соседнего дома на машину грузили мебель. Красный свет, падавший на стену, шел с моря. Только сейчас я вспомнил, что нахожусь в Пярну.

Я понял, что произошло или происходит что-то опасное. Я быстро оделся и вышел на улицу. Мимо с криком бежали люди — одетые и голые.

Я попытался остановить кого-нибудь из бегущих, но из этого ничего не вышло. Казалось, все сошли с ума. Рев сирены приближался. По улице промчалась большая черная машина, и дребезжащий голос прокричал: «Эвакуация с автобусной станции!»

Я ОТКРЫЛ ГЛАЗА и увидел яркий солнечный свет.

Я немного полежал с открытыми глазами и вдруг почувствовал странное беспокойство. Некоторое время я смотрел в потолок. Потом повернулся на бок и увидел часы. Стрелки показывали четверть седьмого. Прошла еще масса времени, прежде чем я сообразил, что это значит.

Как сумасшедший, я вскочил с кровати и натянул на себя брюки и рубашку. К счастью, некоторые вещи были собраны с вечера. Я взял из ящика стола двадцать пять рублей и сунул их в задний карман брюк. Я не понимал, что случилось. Ведь я завел будильник на без четверти пять.

Я выбежал из дома. День был в полном разгаре. Сбежал с горки. Пять раз по семь ступенек. Метнулся к автобусной остановке. И тут же вспомнил, что сегодня воскресенье и автобусы еще не ходят.

Я уже готов был отчаяться, как вдруг из-за угла показалось такси, еще раз доказав, что я родился под счастливой звездой. Я поднял руку и сел в машину.

ВЫЙДЯ С АВТОБУСНОЙ СТАНЦИИ на улицу, мы пошли рядом. Я, кажется, вовсе не думал о том, что у нас могут быть разные дороги. Я ведь не знал, куда мне идти. К Энно я собирался зайти вечером, а про Малле, я почему-то не вспомнил.

Мы перешли главную улицу и оказались в тени деревьев.

Рэзи остановилась.

— Ты куда идешь? Ты приехал… отдыхать?

Зачем я приехал? Зачем же я все-таки приехал? Ах да, черт возьми. Я, не отрываясь, глядел на удалявшуюся голубую детскую коляску.

РЭЗИ ЖДАЛА НАС. На ней было простенькое светлое платье, на ногах белые туфли. Я познакомил ее с Энно. Затем мы пошли в ресторан. Небо было ясным, солнце опускалось к горизонту.

Вопреки всем обычаям, ресторан оказался сравнительно пуст. Мы нашли место как раз у окна. Отсюда хорошо было видно море.

В зале сидела самая разношерстная публика. Здесь были отдыхающие, от толстых теток до сверхэлегантных пижонов; местная молодежь, также самых разных категорий. На подмостки вышли оркестранты и стали настраивать инструменты. Море было очень спокойным. Мы заказали бутылку сухого вина и какое-то жаркое. Рэзи вначале молчала, но потом освоилась. Она рассказала нам о своем родном поселке. Я смотрел на нее, когда она рассказывала, и вдруг очень ясно представил себе, как там живут.

МАЛЕНЬКИЙ ПОСЕЛОК, который никогда, наверно, не станет городом. Четыре улицы, школа, клуб, четыре магазина, шерстепрядильная фабрика, маслобойня, на горе могила писателя, жившего в прошлом веке. Благодаря этой могиле, поселок и получил некоторую известность. Иногда на могилу приезжают экскурсии, их сопровождает учитель Рооне.