Усталый конь то и дело спотыкался о корни деревьев и поваленные буреломом стволы. Рыжее солнце задевало своим животом за верхушки елей. Близились сумерки. Конан то и дело погонял своего скакуна в надежде до наступления темноты добраться до какого-нибудь селения. Прошлую и позапрошлую ночи провел он под открытым небом, утолив голод черствой лепешкой, размоченной в ручье, и закутавшись в шерстяной плащ, не спасавший от предрассветной сырости. Но нынче у него были все основания рассчитывать на более удобный ночлег: судя по всему, граница между Коринфией и Немедией, пролегавшая в мрачных еловых лесах, им уже пройдена, и должны начаться более обжитые места. Об этом же говорила и тропа, по которой он ехал, становившаяся все шире, явно протоптанная людьми, а не оленями или зубрами.

Киммериец держал путь на север, в Нумалию. У него не было нужды особенно торопиться, ни одно срочное дело не ждало его в этом немедийском городе, но все же он предпочел бы миновать дикие и неприветливые леса поскорее.

Намного лучше он чувствовал себя в степях или в горах, где глазам его открывался широкий простор, где кругозор его не был сжат высокими хвойными великанами. Да и конь его в степи или на луговине не спотыкался бы так часто.

Миновав пруд с черной водой, заросший осокой, ирисами и кувшинками, Конан с удовольствием отметил, что тропа стала еще шире, еще утоптанней, а по обеим сторонам стали попадаться свежие пни и ворохи обрубленных веток.

Еще через недолгое время до него донеслись типичные звуки, сопровождающие поселение землепашцев и пастухов: лай собак, крики домашней птицы, мычание коров, возвратившихся с пастбища…