Июнь 1456 г.

Была летняя гроза: полыхали молнии, гремел гром и дождь лил как из ведра. Словно в ответ на мои мольбы, вдали показался замок.

– Слава богу! – с громадным облегчением воскликнула я. – Мы найдем там приют! Правда, сестра Мадлен?

Маленькая и плотная сестра Мадлен, плащ которой трепал ветер, повернулась в седле и, не глядя на молодого воина по имени Гай, обратилась к сопровождавшему нас оруженосцу.

Танец, 1456 г.

С первым звуком рога, звавшим на ужин, мы с сестрой Мадлен перешли двор, над которым раскинулось темно-синее небо с одинокой звездой, и начали подниматься по лестнице к большому залу, куда уже спешили другие гости. Чем выше мы поднимались, тем громче становился шум голосов; когда мы добрались до коридора, он достиг апогея. В прихожей собралась толпа. Одни беседовали; другие, рангом пониже, молча ждали приглашения в зал. Когда я проходила мимо, все головы поворачивались мне вслед; увы, должна признаться, что я ощущала удовольствие от своего нарядного платья, поклонов и восхищенных взглядов.

Хотя я уже видела приготовления к празднику, но роскошь зала меня поразила. Рассыпанные по полу лепестки роз источали густой аромат; помещение было залито сиянием чадивших факелов и свеч, стоявших на столах и в глубоких оконных проемах. За возвышением, на котором должен был сидеть лорд Кромвель, находился огромный каменный очаг с гербом хозяина. В очаге бушевало пламя. Серебро, олово и стекла окон отражали огонь; мерцали даже самоцветы знамен и гобеленов, украшавших обитые деревом стены.

Несколько рыцарей и дам уже сидело за столами у окон на другом конце зала, и кастелян провел нас к ним. Мы прошли мимо мастера Джайлса и Гая, сидевших с другими герольдами, оруженосцами, секретарями, писцами и их женами на Нижнем конце стола для простолюдинов, на котором не было ни ваз, ни серебра, а оловянную посуду и кубки заменяли деревянные миски и кружки. Когда мы проходили мимо, нам кланялись; восхищение, горевшее в их глазах, заставляло меня лететь как на крыльях. Подойдя к нашему столу, я с радостью заметила, что мы будем сидеть рядом с возвышением. Со всех сторон раздавались приветствия; сестра Мадлен кивнула, и я прошла первой, оказавшись рядом с дородным рыцарем, который встал и учтиво поклонился. Сестра Мадлен, севшая с краю скамьи, в ответ на приветствие коротко кивнула, но ее губы остались плотно сжатыми. Пришлось слегка улыбнуться рыцарю, о чем я вскоре пожалела.

Август 1456 г.

Я бежала под проливным дождем по каменистому, поросшему колючками склону холма и не могла остановиться. Я не знала, куда бегу, знала только то, что должна спасаться от какого-то преследовавшего меня создания. Охваченная черным страхом, я оглядывалась; мое сердце колотилось, в ушах звенела кровь, но тьма была непроглядной.

Где спасение? Где убежище?

Если эта тварь схватит меня, моей судьбе не позавидуешь! Ужас добавлял мне сил, но, когда дорога стала грязной, скорость моего передвижения замедлилась. Неизвестно откуда взявшиеся узловатые сучья извивались и были полны грозной жизни; они дышали и хватали меня, когда я в темноте пробегала мимо. Я пыталась не кричать и бежала дальше, то и дело спотыкаясь и чуть не падая. Воздух оглашали рыдания и жалобные вопли. Я заткнула уши, чтобы не слышать их. Внезапно дорога кончилась. Что-то преградило мне путь; но, как ни странно, я почувствовала не страх, а успокоение. Перед моими глазами реял цветок; то была белая роза. Почувствовав, что крики прекратились, я перестала затыкать уши, и роза плавно опустилась мне в руки. Меня восхитила ее странная, почти эфирная красота. Потом я подняла глаза. На меня с улыбкой смотрел сэр Джон Невилл. Меня залила теплая волна, губы раздвинулись от радости, и я уронила цветок. Сэр Джон наклонился его поднять, потом выпрямился и превратился в незнакомца, стоявшего в тени, где я не могла видеть его лицо. Незнакомец протянул мне цветок, но теперь роза была алой, а не белой. Я не хотела ее брать, однако роза сама прыгнула мне в руки, и я увидела, что с ее лепестков капает кровь. Это кровь превратила белую розу в алую! Я бросила цветок и отпрянула, вскрикнув от ужаса…

Я очнулась, сидя в кровати, мокрая от пота, с безумно колотящимся сердцем.

– Бедное дитя, тебе приснился страшный сон, но жар наконец прошел. Скоро ты поправишься. – Сестра Мадлен убрала руку с моего влажного лба. Она повернулась, села на край кровати, окунула тряпку в тазик с водой, который держала какая-то девушка, и протерла мне лицо. Я вздрогнула от холода. Прение, отуманенное сном, начало проясняться. Я осмотрелась. Вокруг не было ничего, кроме каменной стены спальни, окна и сундука.

Сентябрь 1456 г.

Лето кончилось.

Я опустила рукопись Чосера, встала и вяло посмотрела в высокое окно своей маленькой комнаты. Трогая пальцем материнское распятие, висевшее на моей шее, я следила за дождем, превращавшим дворцовые земли в болото. Мой день рождения, приходившийся на первое августа, когда празднуют Ламмас,

[16]

пришел и ушёл. Отметили его скромно. Королева прислала мне серебряную тарелку засахаренных розовых лепестков и имбирных пряников, перевязанную шелковой ленточкой. Затем несколько дам под аккомпанемент королевского менестреля спели мне песню, засмеялись и ушли. Конечно, это было проявлением внимания. Но я не знала этих женщин и ощутила сосущую боль. На мгновение мне вспомнилось детство. Мама крепко обнимает меня, надевает мне на голову венок из розовых бутонов и со смехом вертит из стороны в сторону. Лицо отца дышит нежностью. Он наблюдает за мной и поет: «Букет цветов для моей малышки…»

Я зябко запахнула плащ. Сентябрь принес с собой сильный ветер, продувавший коридоры дворца, посвистывавший в трещинах стен и колыхавший гобелены. Но угнетала меня не только погода.

Засада, 1456 г.

Я быстро шла вдоль живой изгороди, торопясь вернуться к себе. Опущенная голова шла кругом. Я с кем-то столкнулась и извинилась.

– А вот и красотка из Кембриджшира, – сказал своему спутнику Генри Сомерсет. Он остановился и лениво осмотрел меня, казалось, забыв о нашей вражде. – Миледи, ваши извинения принимаются. Но в наказание вы немного потерпите меня.

– Да, ваша светлость. – Я сделала реверанс и опустила глаза.