Селден застыл в изумлении. Среди предвечерней сутолоки Центрального вокзала его взгляд с удовольствием приметил мисс Лили Барт. В тот понедельник в начале сентября Селден возвращался на работу, спеша вынырнуть из кипящего загородного водоворота, а вот что мисс Барт забыла в городе в это время года? Если бы она ждала поезда, то Селден решил бы, что застал ее на полпути между загородными имениями, которые оспаривали ее друг у друга с момента закрытия пляжного сезона в Ньюпорте, но Селдена озадачило смятенное выражение лица мисс Барт. Она сторонилась толпы, текущей мимо нее к платформам и обратно, вид у нее был нерешительный, однако Селден подумал, что за этой маской скрывается вполне определенная цель. И тут его осенило: девушка кого-то ждет, хотя он и сам не знал, почему эта мысль так захватила его. Лили Барт как Лили Барт — ничего нового, но Селден никогда не мог безучастно смотреть на нее: она, как никто, умела вызвать досужие подозрения, что малейший шаг ее продиктован далекоидущими намерениями.

Любопытство подтолкнуло Селдена сделать крюк по пути к дверям, чтобы пройти мимо нее. Он отлично знал, что если Лили захочет остаться неузнанной, то постарается увильнуть от встречи, и его забавляла возможность проверить, как она с этим справится.

— Мистер Селден, вот так удача!

Улыбаясь, она шагнула к нему почти поспешно, наперерез. Кое-кто из протискивающихся мимо прохожих даже оглянулся на ее голос, ибо мисс Барт была способна поразить в самое сердце даже пригородного пассажира, спешащего на последний поезд.

Селден никогда не видел Лили такой ослепительной. Яркая прическа ее оживляла унылые краски толпы, здесь Лили была даже более заметна, чем в бальном зале. Под темной шляпкой с вуалью лицо обрело прежнюю девичью свежесть и чистый румянец, который уже начинал блекнуть после одиннадцати лет неутомимых танцев допоздна. Неужели и вправду — одиннадцати, удивленно подумал Селден, неужели она действительно отметила свой двадцать девятый день рождения, как уверяют ее соперницы?

В двуколке она со вздохом откинулась на сиденье. Ну почему девушка платит такую цену за нарушение приличий? Почему человек не может поступить естественно, не прячась за частоколом хитрости? Да, Лили поддалась внезапному порыву пойти в комнаты Лоуренса Селдена, а она нечасто разрешала себе роскошь невоздержанности! Но эта, во всяком случае, обещала обойтись ей дороже, чем она могла себе позволить. Ей было досадно понимать, что, несмотря на столько лет бдительности, она дважды за пять минут допустила ошибку. Эта глупая выдумка о портнихе сама по себе была дурна, проще было бы сказать Роуздейлу, что она пила чай с Селденом! Простая констатация факта доказала бы ее невинность. Но после того, как тебя поймали на лжи, было вдвойне глупо высокомерно отшивать свидетеля этого конфуза. Сообрази она попросить Роуздейла отвезти ее на станцию, и уступка могла бы купить его молчание. Он внимательно следил за ставками в светских бегах, и если бы его увидели пополудни на платформе в компании мисс Лили Барт, это, по его же собственному выражению, повысило бы его акции. Роуздейл знал, конечно, что намечается большая вечеринка в Белломонте, и возможность сойти за гостя миссис Тренор, несомненно, входила в его расчеты. Мистер Роуздейл был еще на той стадии восхождения по социальной лестнице, когда важно производить подобное впечатление.

Но самое досадное, что Лили понимала, как легко можно было заткнуть ему рот тогда и как трудно это сделать теперь. Мистер Саймон Роуздейл знал все обо всех, и его намерение показать обществу, что в нем он «свой человек», проявлялось в неуместной осведомленности о привычках тех, с кем он желал завести близкие отношения. Лили не сомневалась: не пройдет и суток, как история о ее визите к «портнихе» в «Бенедикт» разойдется среди приятелей мистера Роуздейла. Но самое неприятное, что сама Лили всегда высокомерно пренебрегала его обществом. С тех пор как ее недальновидный кузен Джек Степни (в ответ на одолжение, которое легко угадать) заполучил для Роуздейла приглашение на один из безличных сабантуев Ван Осбургов, Роуздейл, обладавший характерной для его нации смесью артистической чувствительности и деловой хватки, постоянно тяготел к мисс Барт. Она понимала его мотивы, ибо сама прокладывала курс, руководствуясь точными расчетами. Тренировка и опыт научили ее привечать новичков, так как наиболее бесперспективные могли оказаться полезными в дальнейшем, и всегда было много свободных темниц-погребов, чтобы проглотить их, если они не окажутся таковыми. Но некое интуитивное отвращение, воспитанное годами орденской дисциплины света, подвигло ее на то, чтобы столкнуть мистера Роуздейла в каменный мешок без суда и следствия. Ее друзья только потешались над тем, как быстро он был да сплыл. Правда, позднее (продолжая метафору) он выплыл ниже по течению, но только для того, чтобы глотнуть воздуха и надолго погрузиться в пучину до следующего глотка.

С тех пор Лили ни разу не мучили сомнения по этому поводу. В ее тесном кругу мистер Роуздейл считался человеком «невозможным», и Джека Степни резко одернули за его попытку добыть для Роуздейла приглашения на светские ужины и тем самым оплатить долги. Даже миссис Тренор, чье стремление к новизне зачастую втягивало ее в небезопасные эксперименты, отвергла попытки Джека выдать Роуздейла за некую новинку и провозгласила, что это все тот же еврейчик, только на ее памяти десяток раз выброшенный за борт светским обществом. Поскольку Джуди Тренор была тверда как скала, у Роуздейла имелся призрачный шанс протиснуться сквозь чистилище шумных приемов у Ван Осбургов. Джек не счел нужным настаивать, только рассмеялся: «Вы еще увидите» — и, вооружившись мужеством, стал показываться с Роуздейлом в модных ресторанах в компании ярких дам темного происхождения, всегда доступных в таких случаях. Но старался он вотще; впрочем, поскольку Роуздейл, несомненно, платил за ужины, его должник смеялся последним.

Мистера Роуздейла, по всей видимости, можно было не опасаться — по крайней мере, если не ставить себя в зависимое от него положение. Но именно это и сделала мисс Барт. Ее неуклюжая выдумка позволила ему заметить, что Лили что-то скрывает, и она была уверена, что он сведет с ней счеты. Что-то в его улыбке подсказало ей, что он не забудет. С трепетом она заставила себя отвлечься от этих мыслей, но они одолевали ее всю дорогу до вокзала, преследуя и на платформе с настойчивостью самого мистера Роуздейла.

Она еле успела занять место до того, как поезд тронулся, но, устроившись в углу, с неизменной инстинктивной привычкой к эффектной позе, огляделась в надежде увидеть кого-нибудь из гостей Треноров. Лили хотелось убежать от себя, и разговор был единственным средством спасения из всех ей известных.

Бридж в Белломонте обычно затягивался за полночь, поэтому, когда Лили пошла наконец спать, она играла уже чересчур долго.

Не горя желанием уединиться в своей комнате, она остановилась на широкой лестничной площадке и наблюдала за тем, что происходило в зале внизу. Засидевшиеся игроки сгруппировались вокруг подноса с высокими бокалами и посеребренными графинами, только что поставленного слугой на низенький столик у камина.

Зал был обрамлен галереей, которую поддерживали колонны из желтоватого мрамора. Высокие охапки цветущих растений раскинулись по углам на фоне темного лиственного орнамента, украшавшего стены. На малиновом ковре привольно дремали у камина два-три спаниеля и шотландская борзая, а свет большой хрустальной люстры посреди потолка играл в прическах дам и при малейшем движении вспыхивал искрами в гранях драгоценных камней на их украшениях.

Бывали минуты, когда Лили с наслаждением созерцала подобные сцены: они радовали ее чувство прекрасного и питали ее надежды именно так провести остаток своей жизни. Но бывало и по-другому, когда Лили вспоминала о том, сколь ограниченны ее собственные возможности. Сейчас она переживала именно такой момент, контраст был особенно остер, и она беспокойно повернулась вслед миссис Дорсет, сверкающей украшениями, как змеиными чешуйками, которая потянула Перси Грайса в укромное место за колоннами.

Не то чтобы мисс Барт боялась потерять свое новое приобретение в лице мистера Грайса. Миссис Дорсет может сколько угодно ослеплять и поражать его, но ей недостает ни умения, ни терпения, чтобы удержать его в ловушке. Она слишком самоуверенна, чтобы вникать в тайны его застенчивости, да и к чему ей искать приключений? Самое большее — развлечется один вечер, пользуясь его наивностью, потом он просто станет ей обузой. Миссис Дорсет знала об этом и была слишком опытна, чтобы его поощрять. Но одна лишь мысль, что другая женщина вот так берет под руку и тащит мужчину, куда ей вздумается, не имея на него никаких видов в будущем, бесила Лили Барт. Перси наскучил ей за целый вечер (она тут же вспомнила этот его гнусавый голос), но завтра ей не избежать общения с ним. Она должна продвигаться к успеху, должна выдержать еще большую скуку, с готовностью приспосабливаться и подлаживаться — и все это ради призрачной надежды, что он в конце концов удостоит ее чести умирать со скуки во время совместной семейной жизни.

Утром Лили нашла на подносе с завтраком записку от хозяйки дома.

«Драгоценная Лили, если для тебя не будет слишком обременительным сойти вниз к десяти, не могла бы ты заглянуть ко мне в кабинет и помочь в одном скучном дельце?»

Лили смахнула записку на пол и со вздохом рухнула на подушку. Ей

будет

слишком обременительно сойти вниз к десяти — в Белломонте это было все равно что встать с первыми лучами солнца, — и она слишком хорошо знала, какое именно «скучное дельце» ее ожидает. Хозяйскую секретаршу мисс Прагг срочно вызвали куда-то, и теперь некому писать записки и заполнять карточки для обеденного стола, отыскивать потерянные адреса и выполнять прочую светскую рутину. Подразумевалось, что мисс Барт должна срочно заполнить лакуну, и обычно она безропотно признавала свои обязанности.

Однако сегодня это обострило ощущение зависимости, возникшее у Лили вчера при изучении чековой книжки. Все, что ее окружало, способствовало непринужденности и приятности. Окна были распахнуты навстречу искрящейся свежести сентябрьского утра, меж пожелтевших кустов она заметила живые изгороди и цветники, постепенно уводящие от линейной правильности клумб и дорожек в свободные извивы парка. Горничная разожгла в камине небольшой огонь, и он весело перемигивался с косыми солнечными лучами, лежавшими на темно-зеленом, как мох, ковре и ласкавшими изогнутый бок старинного инкрустированного стола. К кровати был придвинут столик с подносом, на котором так гармонировали друг с другом фарфор и серебро, и букетик фиалок в тонком стакане, и письма поверх аккуратно свернутых свежих газет. В этих продуманных атрибутах роскоши не было для Лили ничего нового, но, хоть они и составляли часть привычной для нее атмосферы, она по-прежнему оставалась чувствительной к их чарам. Их вид вызывал в ней ощущение избранности, причастности ко всем утонченным демонстрациям богатства.

Однако так называемая просьба миссис Тренор внезапно напомнила Лили о ее зависимости, и она встала и оделась в таком раздражении, которого, будучи весьма благоразумной, обычно себе не позволяла. Зная, что подобные эмоции оставляют след не только на лице, но и в характере, она сочла маленькие морщинки, обнаруженные ночью, предупреждением впредь быть осмотрительнее.

Соблюдение воскресенья в Белломонте знаменовалось главным образом пунктуальным прибытием нарядного омнибуса для доставки местных обитателей к воротам церкви. Успел кто загрузиться в него или нет, было вопросом второстепенным, так как его появление не только свидетельствовало посторонним о ревностных намерениях семьи, но и позволяло миссис Тренор почувствовать, когда она наконец слышала звуки отъезжающего омнибуса, что она опосредованно тоже им пользуется.

Миссис Тренор выдвинула теорию, суть которой состояла в том, что ее дочери на самом деле ходят в церковь каждое воскресенье, но религиозные убеждения их гувернанток-француженок призывали к храму-сопернику, а усталость, накопленная за неделю, держала мать в спальне до второго завтрака, так что некому было проверить теорию опытом. Время от времени в спазматическом всплеске благочестия, когда ночные развлечения проходили особенно буйно, утром Гас Тренор втискивал свою добродушную плоть в тесный сюртук и вызволял дочерей из дремоты. Но чаще всего, как Лили объяснила мистеру Грайсу, родительский долг забывался до тех пор, пока церковные колокола не звенели по всему парку, а омнибус не отъезжал налегке.

Лили намекнула мистеру Грайсу, что подобное пренебрежение религиозными обрядами противно ее воззрениям, приобретенным в юности, и что за время ее визитов в Белломонт она постоянно сопровождала Мюриэль и Хильду в церковь. Она убедила его, столь же конфиденциально, что никогда раньше не играла в бридж — ее «втянули» в ночь прибытия, и она потеряла ужасно много денег из-за того, что не умела играть и не понимала, как делать ставки. Вне всякого сомнения, мистер Грайс наслаждался Белломонтом. Ему нравились легкая и блестящая жизнь и сияющие блики на нем самом как представителе сей группы богатых и примечательных людей. Но Перси Грайс считал это общество весьма материалистическим, а иногда, напуганный разговорами мужчин и взглядами дам, был счастлив обнаружить, что мисс Барт, несмотря на всю ее простоту и самообладание, тоже чувствовала себя неуютно в столь неоднозначной обстановке. Поэтому он особенно обрадовался, узнав, что она всегда сопровождает девушек в церковь, и в воскресенье утром, разгуливая перед входом — легкое пальто на одной руке и молитвенник в другой, затянутой в перчатку, — он размышлял с удовольствием о сильных натурах, сохранивших верность религиозным принципам, полученным при воспитании.

Долгое время мистер Грайс и омнибус одни стояли на дорожке из гравия, но, ничуть не огорченный прискорбным безразличием других гостей, молодой человек питал надежду увидеть мисс Барт без сопровождения. Драгоценные минуты летели тем не менее, а огромные гнедые били копытом, их нетерпеливые бока покрывались пеной; кучер, казалось, медленно превращался в изваяние на облучке, слуга каменел на пороге, а дама не появлялась. Внезапно раздался шум голосов и шелест юбок в дверях, и мистер Грайс, возвращая часы в карман, резко повернулся, но только для того, чтобы помочь миссис Уизерэлл подняться на ступеньку омнибуса.

Уизерэллы посещали церковь всегда. Они принадлежали к обширной группе человеческих автоматов, которые идут по жизни, не забывая исполнять ни одно из движений, производимых окружающими их марионетками. Правда, белломонтские куклы не ходили в церковь, но другие, не менее важные, в церковь ходили, а круг общения мистера и миссис Уизерэлл был настолько велик, что Бога включили в список их визитов. Посему они явились, пунктуально и безропотно, с видом людей, обреченных на унылое «все дома», а вслед за ними вышли и Хильда с Мюриэль, спотыкаясь, зевая и на ходу поправляя друг дружке вуали и ленты. Они объявили громогласно, что обещали Лили пойти с ней в церковь. Лили — такая милашка, и они делают это только ради удовольствия Лили, хотя не понимают, кто вложил им эту мысль в голову, потому что сами они предпочли бы играть в теннис с Джеком и Гвен, если бы она не сказала им, что хочет пойти на службу. Девушек Тренор сопровождала леди Крессида Райс, особа с обветренным лицом, одетая в шелковое цветастое платье и увешанная азиатскими украшениями, которая, увидев омнибус, выразила удивление, почему бы им не пройтись через парк, но миссис Уизерэлл возмущенно заявила, что до церкви целая миля, и ее светлость, обозрев высоту дамских каблуков, признала необходимость омнибуса, а бедный мистер Грайс отбыл в церковь среди четырех дам, состояние души которых ничуть его не заботило.

На ступеньках при входе в казино Селдену живо представилось, что Монте-Карло более, чем любое другое место, где он бывал, обладает даром приспосабливаться к настроению каждого человека. У его собственного нынешнего настроения город перенял веселое радушие, которое разочарованному взору вполне могло показаться обманчивой маской. Такой искренний призыв к участию, такое откровенное признание праздничной жилки в человеческой природе подействовали освежающе на разум, измученный длительной напряженной работой в обстановке, призванной дисциплинировать чувства. Селден рассматривал белое квадратное здание, возведенное с экзотическим архитектурным кокетством, или старательную имитацию тропических садов, или группы людей, слонявшихся на переднем плане лиловых гор, предлагавших забытые в поспешной смене мизансцен прекрасные декорации, он впитывал всю полноту света и досуга и чувствовал, как постепенно исчезает отвращение к жизни, терзавшее его последние месяцы.

Зима в Нью-Йорке представляла собой бесконечную перспективу обремененных снегом дней, чтобы смениться к весне промозглым солнечным светом и неистовыми воздушными вихрями, когда уродство мира царапало глаз, как песчаный ветер — кожу. Раньше Селден, погруженный в работу, говорил себе, что внешние условия не имеют значения для человека в его положении, что холод и уродство — хорошее тонизирующее средство, дабы успокоить чувства. Когда срочное дело призвало его для переговоров с клиентом в Париж, он неохотно расстался с конторской скукой, и только сейчас, покончив с делами и ускользнув ненадолго на юг, снова обрел вкус к наблюдениям — утешение тех, кому жизнь интересна на самом деле.

Неисчерпаемость ее очарования — вечное удивление контрастам и подобию! Все ухищрения и лики этого весеннего представления овладели им, когда он, спустившись по лестнице к Казино, помедлил у дверей. Он не был за границей лет семь — и как же изменила его новая встреча! Пусть в глубине ничего не изменилось, вряд ли вершины остались теми же. И это было лучшее место, чтобы выявить полноту обновления. Незыблемые красоты, возможно, оставили бы его прежним, но этот шатер, разгульно растянутый на день, стал для него укрытием, забвением, отделив его самого от его неподвижных небес.

Была середина апреля, и чувствовалось, что прожигание жизни достигло апогея и эти пестрые компании на площадях и в садах скоро исчезнут, дабы возникнуть в других местах. Между тем последние минуты представления, казалось, достигли особенного блеска перед нависшей угрозой занавеса. Свежий воздух, изобилие цветов, насыщенная бирюза моря и неба производили эффект финальной картины, когда разом вспыхивают все лампы. Это впечатление усилилось именно сейчас: как будто преднамеренно группа людей вышла на авансцену и стояла перед Селденом с видом исполнителей главных ролей, готовя кульминацию пьесы.

Именно их выход подтверждал впечатление спектакля, на который не пожалели денег, усиливая его сходство с историческими пьесами, где главные герои ухитрялись пережить все страсти, не измяв костюмов. Дамы стояли, демонстрируя хорошо рассчитанное безразличие, стремясь отличаться друг от друга, а мужчины слонялись рядом с независимым видом, как сценические персонажи, чьи портные указывались в программке. Но и сам Селден невольно стал участником действа, когда его узнала одна из «актрис».

На следующее утро мисс Барт поздно вышла из своей каюты и обнаружила, что, кроме нее, на палубе «Сабрины» никого нет. Не похоже, чтобы кто-нибудь уже садился на уютные подушки шезлонгов, которые выжидательно расположились под просторным навесом. Лили узнала от стюарда, что миссис Дорсет еще не выходила, а джентльмены порознь сошли на берег сразу после завтрака. Получив эти сведения, Лили оперлась на поручни и постояла некоторое время, с удовольствием предаваясь праздному созерцанию представшего перед ней зрелища. Безоблачный небосвод окунул море и берег в ослепительно чистую купель солнечного сияния. Фиолетовые воды очертили четкой белопенной каймой край побережья, на его неровных возвышенностях из сероватой зелени олив и эвкалиптов выглядывали отели и виллы, а голые, тщательно прорисованные горы на заднем плане дрожали в неярком, колеблющемся свете.

Как это было прекрасно и как же она любила все прекрасное! Лили всегда знала, что ее восприимчивость к красоте маскировала некую притупленность других чувств, и тут ей нечем было гордиться, но последние три месяца она со всей страстью предавалась наслаждению красотой. Приглашение Дорсетов уплыть с ними за границу стало для Лили чудесным освобождением от сокрушительных невзгод. Умение возрождаться в новой обстановке и снимать с себя ответственность так же легко, как менять окружение, в котором возникли проблемы, позволяло ей думать, что перемена мест — это не просто отсрочка, а истинное решение ее затруднений. Нравственные угрызения преследовали ее только в среде, их породившей, — нет, Лили не собиралась преуменьшать или игнорировать их, но они утратили свою явственность, стоило только сменить фон. Ей нельзя было оставаться в Нью-Йорке, не выплатив денег, полученных от Тренора, а чтобы освободиться от этого чудовищного долга, ей, может быть, пришлось бы всерьез подумать о браке с Роуздейлом. Но волей случая Атлантический океан простерся между Лили и ее обязательствами, и они почти совсем исчезли из виду, словно буйки, которые она миновала и оставила далеко позади.

Два месяца на «Сабрине» были специально посвящены тому, чтобы создать иллюзию отдаленности. Лили погрузилась в новую атмосферу, и в ней возродились прежние надежды и амбиции. Круиз очаровывал ее, как романтическое приключение. Лили исподволь волновали имена и сцены, среди которых она обреталась, и, пока яхта огибала сицилийские мысы, она слушала, как при свете луны Нед Сильвертон читает Феокрита,

Если порой и мерещились трудности впереди, то Лили была уверена в своих способностях совладать с ними: ей было свойственно считать нерешаемыми только те проблемы, с которыми ей уже пришлось столкнуться. Между тем она могла гордиться искусством, с которым приспособилась к довольно деликатным обстоятельствам. Были все основания считать, что она стала одинаково необходимой как хозяину, так и хозяйке, а если бы ей подвернулась совершенно безукоризненная возможность извлечь из сложившейся ситуации финансовую выгоду, тучи на ее горизонте развеялись бы в мгновение ока. По правде говоря, мисс Барт, как всегда, была отчаянно стеснена в средствах, но ни Дорсету, ни его жене нельзя было даже намекнуть на это вульгарное и постыдное обстоятельство. Но все-таки нужда еще не слишком поджимала, Лили могла еще продержаться на плаву, как это случалось и прежде, надеясь на счастливый поворот в судьбе, который выручит ее. А пока жизнь была прекрасна, текла легко и весело, и Лили сознавала, что фигурирует в нынешних раскладах вполне достойным образом.

Тем утром Лили была приглашена на завтрак к герцогине Белтширской, и в полдень она попросила доставить ее с яхты на берег. Перед отъездом она послала горничную справиться, не примет ли ее миссис Дорсет, но ответ был таков: мадам устала и пытается уснуть. Лили думала, что ей известна причина отказа. Герцогиня не пригласила миссис Дорсет, хотя Лили, движимая соображениями лояльности, предприняла усилия в этом направлении. Но ее милость оказалась нечувствительна к намекам и сама решала, кого приглашать, а кого — нет. И не вина Лили в том, что весьма затейливые повадки миссис Дорсет не совпадали с легкой поступью герцогини. Герцогиня, которая редко вдавалась в объяснения, сказала только: «Видите ли, она довольно занудная особа. Из всех ваших приятелей мне нравится лишь этот коротышка мистер Брай — он такой забавный…» Но Лили знала достаточно, чтобы не настаивать, да и, кстати, не слишком огорчилась, что таким образом ее выделили за счет подруги. Берта и в самом деле стала невыносимой, с тех пор как увлеклась поэзией и Недом Сильвертоном.

Телеграмма от мисс Барт застала Лоуренса Селдена у дверей гостиницы, и, прочитав ее, он задержался, чтобы дождаться Дорсета. Сообщение определенно оставляло много места для догадок, но все, что он недавно слышал и видел, легко заполнило недостающее. И все-таки он был удивлен, поскольку, ощущая, что ситуация содержала все элементы взрыва, Селден по опыту знал, что именно такие комбинации довольно часто заканчивались мирно. А с другой стороны, запальчивый характер Дорсета и беспечное пренебрежение приличиями со стороны его супруги придавали всей этой истории странную шаткость; и не потому, что он сам был в нее вовлечен, а чисто из-за профессионального усердия Селден решил всеми силами защитить супругов. Так или иначе, в данном случае безопасность и мужа, и жены заключалась в реставрации их разрушенного союза, и, хотя это было и не его дело, Селден, всего лишь основываясь на общих принципах, думал о предотвращении скандала, причем желание избежать его увеличивалось из-за участия в нем мисс Барт. Он не мог сказать ничего конкретного для обоснования своих опасений, он просто хотел избавить ее от стыда, когда дело дойдет до отмывания белья Дорсетов и выяснится, что она отдаленно связана с ними.

А каким изматывающим и неприятным может стать подобный процесс, он видел еще яснее после двухчасового разговора с Дорсетом. Если бы хоть что-то выплыло наружу, это было бы таким прилюдным выворачиванием накопившихся нравственных лохмотьев, что после ухода Дорсета Селдену захотелось проветрить комнату и хорошенько подмести. Но ничто не должно вылезти, и, по счастью, грязные отрепья, хоть и собранные в кучу, не так-то уж легко было бы соединить в однородное полотно склоки. Обтрепанные и неровные края не всегда подходят друг к другу, множество обрывков пропало, те куски не годятся по размеру, эти — по цвету, и, естественно, профессиональной обязанностью Селдена было сделать все возможное, чтобы раскрыть клиенту глаза на все эти несоответствия. Однако для человека, настроенного как Дорсет, и самая профессиональная демонстрация была бы неубедительна, и Селден понял, что сейчас все, что можно сделать, — это утешить и потянуть время, посочувствовать и проявить благоразумие. Он отпустил Дорсета, до краев наполнив его ощущением, что до их следующей встречи тот не должен связывать себя никакими обязательствами, или, другими словами, что в игре он только зритель. Селден понимал тем не менее, что долго в равновесии подобное буйство не удержишь, и пообещал встретиться с Дорсетом на следующее утро в отеле в Монте-Карло. А пока он в немалой степени рассчитывал на слабость и сомнение, которые у таких людей, как Дорсет, возникают сразу же после непривычного расхода моральных усилий, и в ответной телеграмме мисс Барт он написал просто и в приказном порядке: «Полагайте, что все как обычно».

В этом предположении первая часть следующего дня и прошла. Дорсет, будто бы повинуясь категорическому требованию Лили, и вправду вернулся к запоздалому обеду на яхте. И трапеза была самым трудным временем в этот день. Дорсет погрузился в угрюмое молчание, обычно и следовавшее за его, как называла это Берта, «припадками», так что несложно было в присутствии слуг сделать вид, что дело именно в этом. Сама же Берта, казалось, мало заботилась о том, чтобы использовать эти очевидные способы защиты. Она просто предоставила мужу нести весь груз случившегося, как если бы сама была слишком погружена в обиды, в свою очередь оскорбленная тем, что ее можно в чем-то подозревать. Для Лили подобное отношение было самым зловещим, самым озадачивающим элементом во всей истории. Когда она пыталась снова и снова раздуть слабую искорку разговоров, выстроить рассыпающуюся структуру «видимостей», ее собственное внимание постоянно отвлекалось на вопрос: «К чему она ведет, черт побери?» Поскольку было нечто по-настоящему раздражающее в одиноком неповиновении Берты. Если бы только она подала подруге намек, тогда они успешно защищались бы вместе, но какая польза от Лили, если она столь расчетливо отторгнута от участия? Быть полезной — вот все, чего она хотела на самом деле, ради себя и ради Дорсетов. Она не думала о своем положении вообще, она просто была озабочена попытками разрядить конфликт между супругами. Но завершение короткого унылого вечера оставило ее с чувством, что усилия растрачены впустую. Она не пыталась увидеть Дорсета наедине, определенно избегая возобновления доверительных отношений. Но с Бертой было иначе, она искала доверия Берты, и Берте следовало бы ответить тем же, но этого не происходило, как если бы в порыве безрассудной страсти самоуничтожения та отталкивала протянутую руку.

Лили, рано улегшись в кровать, предоставила супругов самим себе. И — это казалось сценой в общем спектакле мистерии, в которой она участвовала, — прошло не менее часа, прежде чем Лили услышала шаги Берты в безмолвном коридоре по пути в каюту. Следующее утро явило, что ничего не изменилось и меж конфликтующими супругами все по-прежнему. Единственное, что уже нельзя было заговорщицки игнорировать и что можно было расценивать как перемену, было отсутствие Неда Сильвертона. Никто не упоминал его, и это молчаливое согласие маячило в сознании на первом плане. Но что-то еще изменилось, по крайней мере для Лили, а именно то, что Дорсет стал избегать ее почти так же явно, как и его жена. Возможно, это было покаяние за вчерашние крокодиловы слезы, возможно, он неуклюже пытался соответствовать наставлениям Селдена, делая вид, что ничего не произошло. От подобных инструкций толку не больше, чем от просьбы фотографа «выглядеть естественно». У такого существа, как бедный Дорсет, не представляющего, как он смотрится со стороны, попытки принять ту или иную позу наверняка выльются в престранные ужимки.

В результате Лили ничего не оставалось, как полагаться на собственные силы, сколь бы это ни казалось странным. Когда она поднялась на палубу, выяснилось, что миссис Дорсет по-прежнему невидима, а сам Дорсет покинул яхту еще ранним утром. Лили тоже не находила себе места, а потому, не в состоянии оставаться в одиночестве, отправилась на берег. Бесцельно бредя к казино, она присоединилась к группе знакомцев по Ницце, с ними она и позавтракала и, возвращаясь домой, натолкнулась на Селдена, пересекавшего площадь. Оставить знакомых было не совсем удобно, поскольку те гостеприимно предполагали, что сами решат, когда им расстаться, но ей удалось выкроить мгновение и задать вопрос, получив быстрый ответ:

Шторы в гостиной миссис Пенистон были опущены в тщетной борьбе с палящим июньским солнцем, и в душных сумерках лица ее собравшихся сородичей омрачала приличествующая тень невосполнимой утраты. Здесь были все: Ван Олстины, Степни и Мельсоны, даже пара-тройка Пенистонов, которые выделялись большей свободой платья и манер, демонстрируя отдаленное родство и более обоснованные ожидания. На самом деле родне по линии Пенистонов придавало уверенности сознание того, что львиная доля состояния мистера Пенистона «вернется в семью», в то время как прямые наследники его покойной супруги находились в подвешенном состоянии, не зная ни о размерах собственного капитала вдовы, ни о его дальнейшей судьбе. Джек Степни, освоившись с новой ролью самого богатого племянника, автоматически взял бразды в свои руки, подчеркивая свою важность более напыщенной демонстрацией скорби и сдержанной властностью манер, в то время как скучающий вид и легкомысленный наряд его супруги свидетельствовали о пренебрежении богатой наследницы к мизерности интересов, поставленных на карту. Рядом с ней расположился старый Нед Ван Олстин. Одетый по случаю несчастья в щеголеватое пальто, он без конца пощипывал свои белые усы, чтобы скрыть нетерпеливое движение губ. И конечно, не обошлось без красноносой, источавшей похоронный дух Грейс Степни, которая горячо прошептала миссис Герберт Мельсон:

— Мне будет невыносимо видеть «Ниагару» в каком-нибудь другом месте!

Послышалось шуршание траурного крепа, и головы немедленно повернулись к отворяющейся двери. Вошла Лили Барт в черном платье — высокая и величавая — об руку с Герти Фариш. Она помедлила на пороге, и на лицах присутствующих дам промелькнула растерянность. Одна или две проявили слабые признаки узнавания, но их приглушили отчасти скорбная обстановка, отчасти неуверенность, насколько далеко зайдут остальные. Мистер Джек Степни небрежно кивнул ей, а Грейс Степни погребальным движением руки указала ей на место рядом с собой. Однако Лили, игнорируя и приглашение Грейс, и официоз Джека Степни, легкой поступью прошла через всю комнату и села на стул, который, казалось, был намеренно поставлен особняком.

Она лицезрела свою родню впервые после того, как две недели назад вернулась из Европы. Но если Лили и почувствовала некоторую неопределенность их приема, то это лишь добавило оттенок иронии ее самообладанию. Шок от тревожной вести о внезапной смерти миссис Пенистон, которую сообщила ей Герти в порту, почти сразу улегся, когда она подумала о том, что теперь наконец сможет расквитаться с долгами. Лили с беспокойством ожидала встречи с тетушкой. Миссис Пенистон яростно противилась отъезду своей племянницы и подчеркивала свое неодобрение тем, что не отвечала на письма Лили из Европы. Уверенность в том, что до тети дошла весть о ее разрыве с Дорсетами, делала перспективы встречи еще более пугающими, и как могла Лили подавить невольное облегчение при мысли о том, что вместо того, чтобы выдержать неприятное испытание, ей придется всего-навсего изящно принять гарантированное наследство? Ей всегда, как говорится, «давали понять», что миссис Пенистон щедро обеспечила свою племянницу, потому в сознании Лили это понимание давно кристаллизовалось в реальный факт.

— Конечно, ей достанется все, не понимаю, зачем здесь мы, — сказал нарочито громко мистер Джек Степни Неду Ван Олстину.

Лили казалось, что, как только за ней захлопнулась дверь дома миссис Пенистон, прежняя жизнь навсегда осталась позади. Впереди простиралось ее будущее — такое же безрадостное и пустынное, как безлюдная Пятая авеню, а надежды на лучшее в этой жизни были так же скудны, как редкие экипажи, скитающиеся по мостовой в тщетных поисках седоков. Впрочем, полнота сходства была нарушена — стоило ей пойти по тротуару, как ее догнала двуколка.

Экипаж остановился, и кто-то замахал ей рукой поверх заваленной багажом крыши, а в следующую секунду на тротуар спрыгнула миссис Фишер и смяла Лили в демонстративном объятии.

— Дорогая, уж не хочешь ли ты сказать, что все еще торчишь в городе? Увидев тебя на днях в «Шерри», я не успела спросить… — Она запнулась и прибавила в приливе искренности: — По правде сказать, я вела себя ужасно, Лили, и с тех самых пор хотела сказать тебе об этом.

— О! — протестующе воскликнула мисс Барт и отстранилась, высвобождаясь из покаянных тисков миссис Фишер, но та продолжала с характерной прямотой:

— Послушай, Лили, не будем ходить вокруг да около: большинство бед случаются именно там, где на них закрывают глаза. Это не обо мне, я могу сказать только одно: мне бесконечно стыдно, что я пошла у наших дам на поводу. Но мы еще поговорим об этом потом, а теперь расскажи мне, где ты остановилась и что собираешься делать? Ты ведь не хозяйничаешь тут на пару с Грейс Степни, а?.. И меня вдруг осенило, что ты, наверное, в некотором роде не у дел.