Книга «Природа, мужчина и женщина» одновременно похожа и не похожа на другие произведения Алана Уотса. В ней автор развивает и углубляет свои излюбленные идеи о фундаментальном единстве человека и мира, о полярности противоположностей и о невербальном постижении, позволяющем нам почувствовать это единство и эту полярность. И в то же время настоящая книга дает нам возможность по-новому взглянуть на творчество человека, который оказал и продолжает оказывать большое влияние на духовные искания нашего времени.
Как и в «Пути воды», центральное место в этой книге занимает философия Дао. Но, в отличие от «Пути воды», здесь автор гораздо поднес анализирует проблемы западной цивилизации, детально обсуждает роль христианства в формировании мировоззрения современного человека.
Как и «Путь Дзэн», эта книга содержит незабываемые строки о просветлении и о том, как оно преображает повседневную жизнь. Но, в отличие от «Пути Дзэн», настоящая книга не ограничивается рассмотрением дзэн-буддизма — в ней идет речь о многих аспектах западного и восточного мышления.
Как и «Книга о табу», эта книга обращена ко всем, кто ищет внутренней целостности и гармонии с миром. Однако в отличие от «Книги о табу», здесь автор подробно освещает вопросы пола. Не призывая нас совершать новую сексуальную революцию, он знакомит нас с древним идеалом сакральной любви — следуя которому спонтанно и непредвзято, мы можем до неузнаваемости преобразить свою жизнь.
В качестве приложения к книге «Природа, мужчина и женщина» публикуется сборник эссе и лекций, охватывающий тридцатилетний период творчества Алана Уотса — от его первого эссе о дзэн-буддизме до последнего семинара с символическим названием «Игра и выживание», проведенного всего лишь за несколько недель до скоропостижной смерти.
ПРИРОДА, МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Моим любимым звездам, солнцу и луне; океану, воздуху и тишине пространства; джунглям, ледникам и пустыням, мягкой земле, чистой воде и огню в моем очаге.
Одному водопаду в горном лесу; ночному дождю на крыше и на широких листьях, траве на ветру, шумным воробьям в кустах и глазам, которые делают светлым этот день.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Осматривая свою библиотеку, я иногда испытываю странное беспокойство при мысли о том, как легко мои книги попадают в ту или иную категорию. В большинстве этих книг речь идет о философии, психологии и религии, и представлены в них точки зрения практически всех великих культур. Однако с совершенно невыносимым однообразием каждая из них может быть отнесена к одной из философских или теологических противоположностей, и лишь изредка в них можно встретить благоразумный компромисс, который едва ли может вдохновить читателя. Просматривая свои книги одну за другой, я вижу, как легко их можно классифицировать как идеалистические и материалистические, виталистические и механистические, метафизические и позитивистские, тогда как работы, в которых я пытался синтезировать эти крайности, содержат очень много оговорок и поэтому кажутся собраниями банальностей и сентиментальностей.
Создается впечатление, что в основе всех философских противоположностей лежит разделение мнений относительно двух полюсов человеческого мышления — Духа и Природы. Одни недвусмысленно выступают «за» одну крайность и «против» другой. Другие отстаивают одну крайность, отводя другой второстепенную роль. Третьи пытаются свести два полюса воедино, однако их мышление при этом движется в столь жестких рамках, что в конце концов оказывается, что сторонники синтеза, сами того не подозревая, стали выразителями одной из крайностей. Несомненно, ни один здравомыслящий философ не может утверждать, что свободен от этих рамок и в то же время говорит что-то осмысленное. Ведь любое обсуждение сводится к жонглированию категориями, и поэтому стремление выйти за пределы категорий, как правило, равносильно прекращению обсуждения.
Однако дело не только в категориях, логике и философских разногласиях. Противопоставление духа и природы опирается также на чувства и жизненный опыт. С тех пор как я начал изучать эти вопросы, меня всегда удивляло, почему сторонники жизни в Духе настолько неуютно чувствуют себя в своем теле и на природе, ведь даже в тех случаях, когда природа для них не тождественна злу, они, кажется, недооценивают ее. Иногда я сочувствовал дерзкому языческому протесту против бестелесной духовности, но никогда не присоединялся к нему, потому что последнее слово его философии — «наслаждайся жизнью, пока это возможно» — всегда приводит к разочарованию или же к недалекому утопизму, который через некоторое время приводит к разочарованию. Кроме того, этой философии нечего сказать неизлечимо больным, жертвам несчастного случая, бедным и умирающим.
Однако является ли восторг бестелесного духа альтернативой плотским радостям? Я все больше убеждаюсь, что сторонники этих философских противоположностей исходят из одних и тех же предпосылок, которые, как правило, не осознаются. Более того, эти предпосылки подкрепляются такими социальными институтами, как структуры языка и распределение ролей, чаще всего влияющими на нас бессознательно. Таким образом, типичный святой и типичный грешник, аскет и сластолюбец, метафизик и материалист подчас имеют так много общего, что их разногласия выглядят довольно поверхностными. Подобно чередующимся жару и холоду, они являются симптомами одной и той же лихорадки.
Но бессознательные предпосылки проясняются, когда мы пытаемся понять культуры, удаленные от нашей. У истоков этих культур также лежат определенные предпосылки, но когда мы сравниваем эти культуры с нашей собственной, основополагающие отличия в конце концов проявляются. Это особенно верно в отношении обществ Дальнего Востока, потому что их высокоразвитые цивилизации были до недавнего времени практически изолированными от Запада и поэтому развили структуры мышления и языка, разительно отличающиеся от соответствующих структур индо-европейского происхождения. Поэтому значимость изучения китайского языка и мышления не только в том, что это позволяет нам общаться с китайцами, — каким бы важным ни было это общение. Изучение китайского много говорит нам о нас самих, потому что из всех высокоразвитых мировых культур китайская наименее похожа на нашу в своем образе мышления.
ВВЕДЕНИЕ
Сквозь прозрачную воду видна россыпь разноцветной гальки, над которой неподвижно висят крохотные мальки. Они практически неподвижны на фоне серебристой ряби солнечного света, отражающегося от поверхности воды, и лишь изредка совершают молниеносные движения. Поначалу заметить их можно лишь по теням на дне ручья. Эту пленительную картину, которая остается неизменной уже, возможно, два миллиона лет, можно наблюдать часами, забыв о времени и о наших беспокойных буднях. Порой эта картина заставляет наше сердце сжиматься от странного сплава радости и грусти при мысли о том, что нас окружает прочный, устойчивый мир, от которого мы почему-то оторваны.
Однако это чувство длится недолго, потому что мы знаем, как все обстоит на самом деле. Мы знаем, что малыш резвятся в постоянном страхе за свою жизнь и зависают в толще воды, чтобы оставаться невидимыми. Мы знаем, что они мгновенно приходят в движение, потому что каждый из них — это плотный комочек нервов, реагирующий на едва заметный признак опасности. Мы знаем, что «любовь к природе» — это всего лишь сентиментальное очарование поверхностным, тогда как на самом деле чайки, летая в небе, не наслаждаются полетом, а высматривают рыбу; золотистые пчелы, сидя в лилиях, не мечтают, а выполняют рутинную работу по сбору меда, как квартирные агенты собирают деньги за проживание; а белочки, которые, как нам может показаться, свободно и радостно скачут по ветвям, — это всего лишь пушистые шарики безотчетных желаний и страхов. Мы знаем, что трезвый рационализм, светские традиции и спокойное течение человеческой жизни — это тонкая корка привычек, скрывающих сильные эмоции, справиться с которыми большинству из нас не под силу, тогда как человеческое общество — первый привал, который жизнь сделала в ходе изнурительного восхождения вверх, оставив позади мир постоянного страха и борьбы.
Однако мы лишь
думаем
, что это так, потому что в действительности эта здравая, реалистичная картина мира не менее надуманна, чем романтические сюжеты пасторальной поэзии. Наши представления о природе в значительной мере являются данью интеллектуальной и литературной моде, потому что мы очень далеки от окружающего мира. Это отмежевание от мира еще больше усиливается в нашу эпоху в культурной среде, которая приучила нас к глубокому убеждению, что мы должны отойти от принципов, до настоящего времени управлявших эволюцией жизни.
В наше время люди верят, что сложные и естественные процессы природного саморегулирования, которые породили жизнь и человека, впредь не должны управлять миром. Когда в ходе эволюции мира возник человеческий разум, начал работать совершенно новый принцип порядка. Считается, что начиная с этого времени жизнь не может просто
Если принять во внимание, как мало человек знает о себе, подобный вывод покажется нам слишком поспешным. Общеизвестно, что такие науки о разуме, как психология и неврология, только совсем недавно выбрались из стадии любительских наблюдений. Таким образом, с нашей стороны очень самонадеянно считать, что мы, зная о сознании и о разуме так мало, способны делать правильные выводы о роли сознательного разума и о том, можно ли этому разуму доверить руководящую роль в управлении миром. Именно это незнание себя и проистекающее из него отчуждение от мира лучше всего объясняют нашу оторванность от природы. Мы как будто разделены на центр сознательного внимания, называемый «я», с одной стороны, и сложную органическую систему, которую мы знаем только как набор невыразимых чувств и абстрактных биологических терминов, с другой. Эту последнюю составляющую мы называем «мной». В течение всей истории своего существования так называемый западный человек был полностью оторван от своего организма и его естественного окружения. Христианская философия, знающая так много о природе Бога, едва ли может сказать что-то вразумительное о природе человека. Подробные определения Святой Троицы резко контрастируют с туманными немногословными описаниями человеческой души и духа. И хотя принято считать, что тело человека есть творение рук Божьих и, стало быть, представляет собой что-то хорошее, фактически оно считается территорией Дьявола, и поэтому изучение человека, как правило, сводилось к изучению его пороков. Следует отметить, что в этом отношении психологи ушли не далеко от теологов.
Часть I. ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА
Глава 1. УРБАНИЗМ И ЯЗЫЧЕСТВО
Когда христиане впервые провели различие между собой и язычниками, слово «язычник» (pagan) означало «сельский житель». Первыми центрами христианства в Римской империи были великие города — Антиоф, Коринф, Эфесий, Александрия и сам Рим. Позже в течение столетий, когда христианство рождалось и распространялось по всей Империи, богатство римского купечества привлекало население в города, так что еще в 37 году до н. э. правительство императора Августа было обеспокоено упадком сельского хозяйства. Стихотворение Виргилия под названием «Георгики», написанное по указу имперских сановников, должно было восхвалять деревенскую жизнь:
Развитие христианства в городах в те времена, когда, как и сегодня, большие города были центрами экономического и культурного притяжения, сильно повлияло на основные черты этой религии. Поэтому христианство в целом имеет определенно урбанистический характер, и это верно не только в отношении римского католицизма, но и в отношении протестантизма, появившегося в крупных городах Западной Европы. Основным препятствием к распространению христианства на Западе в течение пятнадцати столетий было сопротивление крестьян, живших на лоне природы.
Возможно, лучше всего можно описать эту сторону христианства, ссылаясь на личные впечатления, которые, как мне кажется, не уникальны. Дело в том, что, сколько я себя помню, я чувствовал себя христианином только в помещении. Стоило мне выйти на улицу, стать под небом, как я чувствовал себя в полном отрыве от всего, что происходит к церкви, — в отрыве от богослужения и теологии. Это не значит, что я не любил находиться в церкви. Напротив, я провел большую часть своего отрочества на территории одного из самых прославленных соборов Европы и до сих пор замираю, как только припоминаю его великолепие. Романская и готическая архитектура, грегорианское пение, средневековое стекло и манускрипты, запах ладана и просто старого камня, ритуал мессы — все это завораживает меня, как ревностного католического романтика. Равно как я не могу о себе сказать, что равнодушен к глубине и великолепию христианской философии и теологии или что с ранних лет мне не привили горько-сладостную христианскую совесть. Однако все это находится в герметически закрытой камере или, лучше сказать, в святилище, куда свет голубого неба проникает лишь сквозь разноцветные рисунки мозаичного стекла.
Часто говорится, что эстетическая атмосфера христианства не отражает ее сути, потому что христианская жизнь не в том, что человек чувствует, а в том, что он выбирает вопреки своим чувствам. Мистик-созерцатель сказал бы, что знать Бога — совсем не то, что чувствовать его; знать Бога можно только любовью и волей в «облаке неведения», в темной ночи души, где чувства и ощущения находят лишь полное отсутствие Бога. Поэтому по мнению мистика тот, кто знает христианство с точки зрения эстетики, не знает его вообще.
Глава 2. НАУКА И ПРИРОДА
Легенда гласит, что однажды владыка древней Индии был удручен тем, что земля слишком тверда для его нежных ног, и поэтому приказал покрыть территорию всей страны мягкими шкурами животных. Однако один мудрец заметил, что того же самого можно достичь, если взять шкуру всего лишь одного животного, отрезать от нее два небольших лоскутка и привязать их к ногам. Так были изобретены сандалии. Но для индуса мораль этой истории не только в том, какие очевидные преимущества дают технические изобретения. Эта история иносказательно передает два различных отношения к миру, которые приблизительно соответствуют прогрессивному и традиционному обществам. Только в данном случае технически находчивое решение представляет отношение традиционного общества, в котором считается, что человеку легче приспособиться к природе, чем природе — к человеку. Вот почему наука и технология, какими мы их знаем, не возникли в Азии.
Люди Запада склонны считать, что безразличие азиатов к техническим средствам подчинения природы — следствие тропической лени и недостатка социального самосознания. Мы с готовностью верим, что религии, пытающиеся решить жизненные проблемы внутренними, а не внешними средствами, делают людей бесчувственными к голоду, болезням, несправедливости. Легко сказать, что подобные религии являются хитроумными средствами, с помощью которых богатые эксплуатируют бедных. Но если присмотреться внимательнее, мы увидим, что бедных можно эксплуатировать и по-другому — возбуждая у них желание приобретать новые вещи и приучая их видеть счастье в накоплении имущества. Способность преображать природу и творить чудеса в мире не позволяет нам понять, что страдание относительно, а поговорка «Природа не любит пустоты» верна прежде всего в отношении наших проблем.
Западный эксперимент по изменению природы с помощью науки и технологии стал возможным в условиях политической космологии христианства. Апологеты христианства имеют полное право утверждать, что наука, несмотря на свои постоянные конфликты с религией, возникла в контексте иудейско-хрисгаанской традиции. В действительности, конфликт между христианством и наукой возможен лишь потому, что они имеют дело с той же самой вселенной — со вселенной фактов. Претензии христианства как религии на уникальность основываются на историческом толковании некоторых символических принципов. Для других духовных традиций исторические факты всегда вторичны, но для христианства всегда принципиально, что Иисус Христос действительно воскрес из мертвых, что он был рожден от девственницы и что даже Бог имеет цели и поэтому вынужден иметь дело с неподатливой реальностью, которую мы ассоциируем с «жесткими фактами». Христианин, не разделяющий этих принципов, не будет настойчиво утверждать, что христианство — уникальная религия. Однако современные теологические настроения делают акцент на историчности библейских преданий. Даже среди либерально мыслящих теологов, которые сомневаются в реальности евангельских чудес, эта тенденция принимает вид аргументов в пользу того, что сколь неисторичными ни казались бы нам отдельные христианские предания, они тем не менее подтверждают, что в истории человечества Бог воплощает свой замысел.
Христианство также уникально в его стремлении внушить веру в неправдоподобные исторические факты, порождая тем самым состояние сознания, для которого очень важно чудесное преображение физического мира, ибо «если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1 Кор. 15, 14). В других духовных традициях также в изобилии встречаются упоминания о чудесах, но на них принято смотреть как на побочные проявления божественной природы чудотворца. Их роль в предании всегда вторична. Для христианства же ничего не может быть важнее, чем послушность природы воле Христа, кульминацией чего есть его победа над самым существенным природным ограничением — смертью.
Сколь бы нерелигиозным и далеким от христианства ни было современное западное общество, оно по-прежнему увлечено чудесами — то есть преображением мира, который кажется объективным и внешним по отношению к эго. При этом беспримерный культурный империализм заменил авторитарную религиозную проповедь, а прогрессивное движение истории к утверждению царствия небесного рассматривается как наращивание технологического могущества, «одухотворение» физического мира путем устранения его материальных ограничений.
Глава 3. ИСКУССТВО ЧУВСТВОВАТЬ
Слова, которые используются для описания безмолвного, открытого сознания, чаще всего имеют отрицательное звучание — бездумный, отсутствующий, рассеянный, нерешительный. Возможно, в этом в какой-то мере проявляется наш страх расслабить хроническое напряжение, отражающееся в видении жизни и управлении миром. Поэтому понятно, что представление о восприятии, которое не сосредоточено и не избирательно, вселяет в нас сильное беспокойство. Мы уверены, что уподобимся детям или животным, которые не могут отличить верха от низа, и попадем под машину сразу же, как только выйдем на улицу.
Узкое, последовательное сознание, а также поток впечатлений и воспоминаний — все это вместе составляет чувство эго. Эго дает нам возможность за мыслями видеть мыслящего, а за знаниями — знающего, который стоит в стороне от панорамы переживаний, с тем чтобы управлять ею. Если бы эго исчезло, не было бы больше дуализма субъекта и объекта, переживающего и переживания; был бы один только непрерывный, самодостаточный поток переживаний без чувства активного субъекта, который управляет, или пассивного субъекта, который страдает. Мыслящий рассматривался бы как не более чем последовательность мыслей, а чувствующий — как не более чем чувства. В «Трактате о человеческой природе» Юм говорит:
Но ведь именно этого мы больше всего боимся: потерять свою человеческую природу и целостность в мимолетном потоке фрагментов восприятия. Юм, подчеркивая представление о «я» как о метафизической или ментальной субстанции, вообразил себе его как «набор или совокупность» по существу различных переживаний, потому что выражал свои впечатления с помощью линейных мыслительных представлений. Он утверждал, что все наши переживания «различимы, могут рассматриваться по отдельности и поэтому существуют независимо и не нуждаются в том, чтобы нечто лежало в основе их существования». Увидев иллюзорность отдельного эго, Юм не постиг иллюзорности отдельных вещей и ощущений, которые эго — как способ восприятия — выделяет из природы. Мы уже видели, что отдельными вещами можно управлять только механически или политически. Поэтому без реального эго, которое управляет впечатлениями или интегрирует их, человеческий опыт кажется нам механическим и превращается в хаос.
Мир природы не состоит из вещей, рассматриваемых с точки зрения эго, равно как он не состоит из сущностей, механически соединенных вместе и содержащих, среди всего прочего, ощущения. Мир природы представляет собой поле «органических отношений», и поэтому беспорядок не является единственной альтернативой политическому и механическому порядку. Потоки человеческого опыта неподвластны трансцендентному эго или трансцендентному Богу. Управление в них происходит спонтанно. Однако именно это мы обычно называем механическим или автоматическим порядком, потому что машина — это то, что «движется само по себе». Однако мы видели, что есть глобальное различие между действием организма и механизма. Организм может быть представлен в терминах механической модели подобно тому, как «бесформенные» очертания могут быть описаны геометрическими моделями, а движения звезд переведены в цифры астрономического календаря. Однако небесные тела — это нечто отличное от численных отношений и расписаний. По аналогии, организмы и естественные формы не следует путать с механическими представлениями.
Глава 4. МИР КАК ЭКСТАЗ
Наша отчужденность от природы глубоко связана с неловкостью, которую мы испытываем в связи с тем, что «имеем» тело. Возможно, это вопрос курицы и яйца: отвергаем ли мы тело, потому что считаем себя духом, или наоборот? Мы привыкли чувствовать, что всю жизнь провели в теле, которое является одновременно чем-то неотъемлемым и в то же время чем-то всецело чуждым для нас. Реагируя лишь иногда на команды воли и сопротивляясь интеллектуальному пониманию, тело представляется нам нелюбимой женой, которую нельзя бросить, хотя жить с ней дальше тоже невозможно. Поэтому нам приходится любить свое тело и тратить большое количество времени на то, чтобы ухаживать за ним. Его пять органов чувств очень чувствительный отзывчивы, они создают в наших глазах неповторимую картину мира, однако за это нам приходится платить тем, что они в равной мере восприимчивы к боли. Тело чувствительно, потому что оно мягко, гибко и восприимчиво, но существует оно во вселенной, которая в значительной мере состоит из огня и камня.
В молодости мы с радостью позволяем своему сознанию вмещать бесчисленные красочные переживания, но со временем мы все больше уходим от них и просим хирурга «починить» наше тело, как сломанную машину. При этом хирург вырезает из него те части, которые гниют и причиняют боль, и усыпляет нервы, которые почему-то сохраняют чувствительность, тогда как все вокруг распадается.
Скромные и грациозные изображения мужчины и женщины в обнаженном виде, как правило, считаются вершиной искусства, однако такое же изображение может стать непристойным или насмешливым, отвратительным или неряшливым — стоит только немного изменить позу или занятие модели. От тела в любой момент можно ожидать чего угодно, и поэтому мы почти всегда скрываем его от посторонних глаз под одеждой, в результате чего оно становится бледным и напоминает сырой картофель или прозрачных слизняков, которые обитают под камнями.
Тело столь чуждо уму, что, даже когда оно находится в хорошей форме, мы не любим его, а эксплуатируем, тогда как в остальных случаях мы делаем все от нас зависящее, чтобы привести его в комфортное состояние, в котором оно не будет напоминать о себе, когда мы предаемся мыслями эмоциям. Но что бы мы ни делали со своим физическим сосудом, ясность сознания идет рука об руку с чувствительностью нервов, а значит, с неизбежностью переживать неприятные ощущения и страдания. Это настолько очевидно, что твердость вещей и болезненность переживаний становится мерой их реальности. Все, что не сопротивляется нам, кажется призрачным и неосязаемым, но, переживая сильную боль, мы знаем, что живы и бодрствуем. Поэтому, по общему мнению, нечто становится тем более реальным, чем сильнее оно воздействует на наш чувствительный организм. Поэтому никто никогда не слышал о «мягких» факторах, а только лишь о «жестких». Однако жесткие факторы возможны лишь потому, что существуют такие мягкие факторы, как хрусталик глаза, барабанная перепонка и кончики пальцев.
Но когда боль и готовность сопротивляться ей становятся мерой реальности переживания, тело оказывается причиной наших страданий. Оно не подчиняется нашей воле, оно увядает раньше, чем мы теряем чувствительность, подвергая нас всевозможным напастям и агониям, которыми нам угрожают пытки, случайные травмы и болезни. Те же из нас, кому удалось избежать самого страшного, что может выпасть на долю человека, в ужасе замирают при мысли о том, что могло случиться с ними, или же при виде ужасов, которые выпали на долю других.
Глава 5. МИР КАК БЕССМЫСЛИЦА
Когда мы говорим, что наша жизнь есть мимолетное мгновение, в котором некому и не к чему привязываться, мы отрицательно выражаем то, что может быть сказано также положительно. Однако положительный способ выражения не так эффективен и легче вводит нас в заблуждение. Ощущение, что в жизни есть к чему привязаться, основывается на иллюзорном дуализме эго и его переживаний. Между тем причина того, что привязываться не к чему, состоит в том, что этот дуализм является всего лишь кажущимся, и поэтому стремление привязаться можно уподобить попыткам укусить зубы зубами или схватить руку той же самой рукой. Одновременно мы постигаем, что субъект и объект, «я» и мир, представляют нерасчленимое единство или, если быть более точным, «не-дуальносгь», поскольку представление о единстве, как может показаться, исключает множественность.
Ощущение разрыва между эго и миром исчезает, а субъективная, внутренняя жизнь кажется неотделимой от всего остального — от всей совокупности переживаний в потоке природных событий. Для нас становится очевидно, что «все есть Дао» — целостный, гармоничный, всеобщий процесс, от которого совершенно невозможно отойти. Это ощущение, мягко говоря, восхитительно, однако оно не имеет логических предпосылок — если не принимать во внимание, что человек теперь не «противостоит» реальности. Здесь человек не противостоит жизни; он просто является ею.
Однако вещи обычно не кажутся нам восхитительными, если они не имеют важных последствий и не обещают дальнейших улучшений в практической жизни. Когда это ощущение впервые нисходит на человека — довольно неожиданно, как это обычно бывает, — он ожидает от него каких-то последствий, и поэтому оно уходит так же быстро, как и появилось. Человек, как правило, ожидает, что постижение как-то изменит его жизнь, сделает его лучше, мудрее и счастливее. Он верит, что постиг что-то очень ценное, и поэтому ходит вокруг с видом нищего, унаследовавшего целое состояние.
Постижение единства мира во многом подобно этой голове дохлой кошки. Это постижение — самое бесценное событие, не имеющее никаких последствий. Оно не имеет результатов, приложений, логического смысла. Никто не может ничего извлечь из него, потому что не существует позиции в стороне от него, из которой к нему можно подходить. Любое представление о приобретении, будь то приобретение богатства, знания или добродетели, наводит на мысль о человеке, который пожирает себя, начиная с пальцев ног вверх по телу. Так или иначе все мы делаем это, ведь по большому счету не важно, что мы едим—свои ноги, или жареную утку, — удовлетворение всегда мимолетно. «Упанишады» говорят: «
Часть II. МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА
Глава 6. ДУХОВНОСТЬ И ЧУВСТВЕННОСТЬ
Разделение жизни на высшую и низшую категории, соответствующие духу и природе, обычно идет рука об руку с символизмом, в котором дух олицетворяет мужское начало, а природа — женское. Сравнение, возможно, было подсказано тем, что дождь падает с неба и делает землю плодородной, а растение под воздействием солнечного тепла вырастает из семечка, посаженного в землю. Древний человек в значительной степени мыслил такими соответствиями, осмысливая мир с помощью аналогий. Эти аналогии между естественными процессами тогда понимались как действительные взаимосвязи. Искусство астрологии, например, является общеизвестным примером мышления такого рода, потому что астрология устанавливает соответствие между микрокосмом и макрокосмом, между порядком звезд и порядком земных событий. В древнем трактате «Изумрудная скрижаль» говорится:
К несчастью для тех, кто пытается увидеть в древней космологии целостную систему, существует множество разновидностей прочтения этого соответствия, а также земного и небесного порядка. Небо может быть мужчиной, а земля женщиной, однако с таким же успехом можно считать пространство и небо всеобъемлющим лоном, в котором родилась вселенная. Именно так следует понимать египетскую богиню неба Нут. Нам легко отказаться от подобных сравнений, если мы скажем, что это всего лишь проекции на объективную природу фантазий, которые она порождает в человеческом сознании. Однако, по большому счету, наша наука также представляет собой проекцию, хотя она читает в природе не систему красочных поэтических образов, а очень точные, согласованные друг с другом математические структуры. Обе системы образов являются продуктом человеческого разума. Математика, в частности, может развиваться на абстрактном уровне до бесконечности как чистое порождение мысли безо всякой связи с эмпирическими переживаниями. Между тем математика работает, потому что присущие ей точность и согласованность помогают нам измерять природу для нужд нашего сознания. Однако культуры ставят перед собой разные цели, и поэтому, наряду с нашим, возможны многие другие способы «прочтения» мира, и у нас не существует критериев для оценки различных систем прочтения, которые не относились бы к самим системам.
И правда, мир во многом подобен бесформенному роршаховскому пятну, которое мы можем читать в соответствии с нашей расположенностью таким образом, что наши интерпретации говорят о нас самих намного больше, чем о пятне. Психолог проводит научные исследования, которые позволяют ему сравнивать различные интерпретации теста Роршаха. Однако не существует транскультурной науки, или «метанауки», с помощью которой можно было бы оценивать различные интерпретации космического пятна. Культурная антропология, наука, которая лучше всего подходит на роль метанауки, тем не менее неизбежно несет в себе отпечатки западной науки, являющейся одной конкретной интерпретацией пятна.
Соответствие между духом и мужчиной, а также между природой и женщиной важно, поскольку оно является проекцией на мир отношения, по-прежнему играющего важную роль в нашей жизни. При этом различие между человеком и природой соответствует проблематичному отношению мужчины к противоположному полу, хотя, как и в случае курицы и яйца, непонятно, что появилось первым. Возможно, правильнее всего считать, что они возникают одновременно; в этом случае одно есть проявление другого.
Глава 7. САКРАЛЬНАЯ И ПРОФАНСКАЯ ЛЮБОВЬ
Всегда поучительно обратиться к первичным значениям слов, чтобы узнать, какие новые значения они приобрели и какие старые значения утратили. Слово «профанский» (
profane
), например, вначале означало не «богохульный» или «безбожный», а относящийся к тому месту, которое находилось перед (
pro
) входом в храм (
fanum
). В прошлом это место было местом поклонения обычных людей (
common people
) в отличие от посвященных. Однако слово «обычный» (
common
) здесь означает не «темный» и «невежественный», а «общинный» — то есть живущий в обществе. Напротив, сакральный (
sacred
) означает не просто религиозный, а находящийся за пределами общины, экстраординарный (
extraordinary
). Опять-таки, в прошлом это слово обозначало не «необычный», а «тот, который не относится к общественному порядку (
order
)».
Мы как будто забыли, что существует позиция вне общественного порядка со всеми его условностями. Эта позиция не антагонистична обществу. Она свободна от правил, но не противоречит им. Однако мы почти всегда принимаем ее за ее противоположность — позицию, которая лежит ниже общественного порядка и обозначает скорее хаос, чем свободу. Похожее недоразумение проявляется, когда мы думаем, что говорить авторитетно (
with authority
) означает выражать точку зрения правительства, церкви или традиции или же иметь в своем распоряжении текст выступления со ссылками на достоверные источники. Однако когда об Иисусе говорили, что он учил «как власть имеющий (
as one having authority
), а не как книжники и фарисеи» (Мф. 7, 29), имели в виду совсем другое. Считалось, что он говорит с внутренним убеждением, которое снова следует отличать от догматизма и внутренней неопределенности. Слово «оригинальный» (
original
) также обозначает теперь «новый» или «странный», однако более глубокий смысл слов «авторитетный» и «оригинальный» в том, что человек является автором (author) или источником (origin) своих свободных поступков. Созданная обществом личина, эго, не есть свободное действующее лицо. Человек свободен в той мере, в которой он постиг, что его подлинное «я» является автором и источником природы.
Однако здесь снова привычное смешение уровней не позволяет нам отличить это постижение от заявления сумасшедшего: «Я есть Бог!» Поэтому западная церковь не приняла постижение Экхарта, который говорил:
Причина заблуждения в том, что западной христианской традиции недостает того, что мы называли внутренностью. Ее официальная позиция всегда была «профанской», конвенциональной и экзотерической, хотя это никогда не признавалось. При этом были перепутаны профанское и сакральное, относительное и абсолютное, социальные условности и божественная природа. Поэтому на Западе социальный порядок всегда насаждался с помощью жестких средств, а законы стали абсолютными императивами. Мы уже встречались с одним проявлением этой тенденции — с представлением о том, что любовь к Богу и любовь к природе могут быть альтернативами, исключающими друг друга, точно Бог и природа — принципиально разные сущности. Но когда Бог, Абсолют, подобным образом низводится до уровня сотворенных существ и начинает конкурировать с ними, на уровне сотворенных существ, то есть в человеческом обществе, начинается разброд. Когда шумит в ушах, трудно расслышать другие звуки.
Глава 8. СВЕРШЕНИЕ
Любовь дает реальное, а не идеальное представление о нас, потому что показывает нам, что мы собой представляем как тело. Ведь то, что обычно считается телом, — это абстракция. Это общепринятая условность, объект, увиденный в отрыве от вселенной, без которой он нереален. Между тем таинственное и спонтанное возникновение любви — это переживание глубинного единения в другим человеком. Оно преображает наше видение не только этого человека, но и целого мира. Таким это отношение остается до тех пор, пока оно изолировано беспокойством алчного ума, пока его, как собственность, нужно защищать от остальной жизни.
Телесное и физическое не следует принимать за мир отдельных, единичных объектов, а совокупление не следует считать чем-то столь очевидным, как соединение сиамских близнецов. Мы должны увидеть, что физическая реальность отношения имеет столько же «субстанции», сколько и сами организмы, если не больше. Так, каким бы далеким от совершенства ни было христианское учение о браке, оно содержит верное утверждение о том, что муж и жена — одна плоть. Не менее правильно считать последователей христианской церкви Телом Христовым — особенно если рассматривать саму церковь как процесс постижения того, что вся вселенная есть Тело Христа. Именно в этом подлинный смысл учения о Воплощении.
[86]
После этого кажется еще более странным то, что традиционная духовность отвергает телесное единение мужчины и женщины как нечто плотское, животное и поэтому унизительное для человека. Подобный подход свидетельствует о том, насколько далеки мы от правильного восприятия и понимания мира природы. Отвергая телесное единение, мы отказываемся от наиболее конкретного и творческого способа взаимодействия человека с миром вне его организма, ведь именно благодаря любви к женщине мужчина может сказать о ней и обо всем остальном: «Это мое тело».
Несмотря на христианское понимание мира как Тела Христова, вселенная природы всегда рассматривалась как противоположность Бога, потому что люди не осознавали ее своим телом. Люди видят вселенную как совокупность мимолетных тел, и поэтому им кажется, что естественный мир конечен и зависит от чего-то вне самого себя. Ничто в нем не стоит на месте, ничто в нем не есть бытие, а только имеет бытие, а если целое является совокупностью частей, оно не существует само по себе. Но это заблуждение возникает вследствие нашей неспособности видеть, что индивидуальные тела являются всего лишь полюсами, оконечностями отношения — другими словами, что мир является системой нерасчленимых взаимосвязей, а не механической свалкой вещей. Вербальный, фрагментарный и аналитический способ восприятия не позволяет нам осознать, что вещи и события не существуют друг без друга. Мир — это целое, которое больше, чем сумма его частей, потому что его части не сложены вместе, а взаимодействуют друг с другом. Целое — это структура, которая остается, тогда как части приходят и уходят, подобно тому как человеческое тело является динамической матрицей, которая продолжает существовать, несмотря на быстрое рождение и смерть его отдельных клеток. Понятно, что структура существует не отдельно от индивидуальных форм, а именно благодаря их приходу и уходу—подобно тому, как благодаря упорядоченному движению электронов камень обладает твердостью.
Недалекое философское мышление, на котором зиждется западная теология, предполагает, что движущееся не вполне реально, на том основании, что подлинное существование должно быть стабильным и статичным. Теперь же мы видим, что бытие и движение, масса и энергия неразделимы. Нам больше не кажется, что движение и изменение свидетельствуют о неполноценности сущего. Мы видим, что вечное есть мимолетное, потому что меняющаяся панорама чувственных переживаний — это не сумма появляющихся и исчезающих вещей, а стабильная структуру или отношение, проявленное через мимолетные формы. Наша трудность в том, что человеческое сознание не приспособилось к тому, чтобы видеть природу реляционно, целостно. Мы должны понять, что человеческое сознание — это не отдельная изолированная душа. Сознание— функция не одной лишь нервной системы, а всей целостности взаимосвязанных звезд и галактик, которые делают ее возможной. Мы должны почувствовать то, что мы знаем теоретически. Мы должны приобрести ощущение, соответствующее нашим представлениям о целостности природы.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Перечисленные ниже книги не являются ни исчерпывающей библиографией по вопросам, затронутым мной, ни перечнем изданий, вдохновивших меня на работу. Это просто список всех упоминаемых и цитируемых книг.
Bateson, G., with Jackson, D. D., Haley,)., and Weakland, J. H. «Towards a Theory of Schizophrenia», Behavioral Science, vol. I, 4. October, 1956, pp. 251—64.
Bonpensiere, L., New Pathways in Piano Technique. Philosophical Library, New York, 1953.
Burrow, T. Science and Man's Behavior. Philosophical Library, New York, 1953.
Ch'u Ta-kao. Tao Те King. The Buddhist Society, London, 1937.
ПУТЬ ОСВОБОЖДЕНИЯ
Эссе и лекции о самосовершенствовании
Если вы сидите
И ни о чем не думаете,
Вы можете стать буддой…
ПРЕДИСЛОВИЕ МАРКА УОТСА
В настоящий сборник вошло несколько эссе и лекций Алана Уотса. Материал книги образует представительную выборку его произведений — от первого эссе по дзэн-буддизму до последнего семинара, проведенного за несколько недель до смерти в 1973 году. В этих эссе и лекциях прослеживаются все ключевые идеи философии Уотса, позволяющие западному читателю приблизиться к постижению, которое открывает для него сокровищницу восточной мысли.
Вводное эссе «Путь освобождения в дзэн-буддизме» было написано в 1955 году, еще до того, как Уотс приступил к работе над своим центральным сочинением на эту тему — книгой «Путь дзэн». Хотя эссе во многом перекликается с более поздней книгой, оно дает хорошее представление о том, о чем Алан всегда рассуждал так вдохновенно, — о дзэн.
Сразу же после этого эссе, дополняя его, идет запись последнего семинара Уотса «Игра и выживание». Этот семинар ясно показывает, как мысль философа эволюционировала в течение последних двадцати лет его жизни. Кульминацией исследования Уотсом восточной философии стал гармонический синтез игры и постижения.
Далее идет запись лекции под названием «Воздержись от суждения», в которой Уотс рассматривает неизбежные вопросы и противоречия, возникающие в результате стремления западных людей улучшать мир и совершенствовать себя. Рассматривая проблему с разных сторон, Уотс приходит к восточной идее у-вэй, смысл которой в том, чтобы «предоставить всему возможность идти своим чередом».
В следующей лекции «Чжуан-цзы: Нелепость и мудрость» Уотс увлеченно говорит о китайском мыслителе, чувство юмора которого уникально в истории мировой философии. Автор знакомит слушателей и читателей с юмористическими притчами Чжуан-цзы о бесцельности человеческого существования, указывая, что любая деятельность, направленная на достижение цели в будущем, бессмысленна, пока человек не научился жить в настоящем.
ПУТЬ ОСВОБОЖДЕНИЯ В ДЗЭН-БУДДИЗМЕ
Словами можно выразить всего лишь небольшой фрагмент человеческого знания, поскольку то, что мы говорим и думаем, весьма приближенно отражает наши переживания. Причина этого не только в том, что всегда можно привести несколько описаний события, ни одно из которых не является исчерпывающим — как дюйм можно делить на части множеством разных способов. Причина также и в том, что есть переживания, которые невозможно выразить на языке в силу самой его структуры, подобно тому как воду нельзя носить в решете. Между тем интеллектуал, человек, умеющий искусно обращаться со словами, всегда рискует принять описание за всю реальность. Такой человек с недоверием относится к людям, которые прибегают к обычному языку для того, чтобы описывать переживания, разрушающие саму логику, ведь в подобных описаниях слова могут донести до нас что-то только ценой потери собственного смысла. У такого человека вызывают подозрение все нестрогие, логически непоследовательные высказывания, которые наводят на мысль, что этим ничего не значащим на первый взгляд словам не соответствует никакое переживание.
Это особенно верно в отношении идеи, которая то и дело возникает в истории философии и религии. Эта идея состоит в том, что кажущееся многообразие фактов, вещей и событий в действительности образует единство или, правильнее будет сказать, не-дуальность. Обычно эта идея является выражением не философской теории, а действительного переживания единства, которое можно описать также как осознание того, что все происходящее и возможное столь правильно и естественно, что его вполне можно назвать божественным. Вот как об этом говорит «Синдзинмэй»:
Для логика это высказывание лишено смысла, моралист увидит в нем злой умысел, и даже психолог может задуматься над тем, возможно ли чувство или состояние сознания, соответствующее этим словам. Ведь психолог знает, что ощущения и чувства постижимы благодаря контрасту, подобно тому как мы видим белое на фоне черного. Поэтому психолог считает, что переживание не-различения или абсолютного единства невозможно. В лучшем случае оно будет подобно видению мира сквозь очки с розовыми стеклами. Поначалу человек будет осознавать розовые облака по контрасту с белыми облаками, однако со временем контраст забудется и единый вездесущий цвет исчезнет из сознания. Однако литература дзэн-буддизма не утверждает, что осознание единства, или не-дуальности, имеет место лишь временно, по контрасту с предыдущим переживанием множественности. Дзэнские мастера свидетельствуют, что это длящееся осознание не становится со временем привычным. Мы сможем лучше всего понять его, если проследим, насколько это возможно, внутренний процесс, приводящий к такого рода переживаниям. Это означает, прежде всего, что мы должны рассмотреть процесс с психологической точки зрения, чтобы выяснить, соответствует ли описаниям, которые лишены логического и морального смысла, хоть какая-то психологическая реальность.
Можно предположить, что отправной точкой на пути к такого рода переживаниям является конфликт обычного человека с его окружением, расхождение между его желаниями и жесткими реалиями мира, между его волей и ущемленными интересами других людей. Желание обычного человека заменить этот конфликт чувством гармонии перекликается с вековыми попытками философов и ученых осознать природу как единое целое за пределами дуализма и постоянных тревог человеческого ума. Мы скоро увидим, что во многих отношениях эта отправная точка не позволяет достаточно ясно осознать проблему. Сама попытка объяснить переживание единства исходя из состояния конфликта напоминает случай о том, как однажды у мужика спросили путь к дальней деревне. Мужик почесал затылок и ответил: «Да, я знаю, как туда пройти, но, будь я на вашем месте, я бы не начинал отсюда». К несчастью, мы находимся именно в таком положении.
ИГРА И ВЫЖИВАНИЕ
Обязательно ли они противоречат друг другу?
Мне кажется, что жизнь — спонтанно развивающийся процесс. По-китайски природа называется цзы-жань. Это слово можно перевести как «то, что само по себе таково, каково оно есть» или «то, что случается само по себе». Любопытно, что грамматика европейских языков, которыми мы пользуемся, не позволяет нам представить процесс, случающийся сам по себе. Каждый глагол должен иметь существительное, субъект, начальника, и мы не можем себе представить существование чего-то, если им ничто не управляет — другими словами, если он никому не подчиняется. Поэтому представление о процессе, который случается сам по себе, пугает нас, потому что нам кажется, что за него никто не отвечает.
В Соединенных Штатах мы сталкиваемся с рядом социальных и политических противоречий, потому что считаем, что должны жить в республике, тогда как подавляющее большинство из нас верят во вселенную как в монархию. Если человек не верит в то, что республика — наилучшая форма правления, он не может быть настоящим гражданином Соединенных Штатов. И все же мы постоянно ищем монарха, того, на кого можно было бы свалить ответственность за происходящее. Мы не желаем брать на себя ответственность и всегда жалуемся на то, что наша жизнь обусловлена прошлым: «Я стал невротиком, потому что мои отец и мать были невротиками, а они стали такими, потому что невротиками были их отцы и матери…» Таким образом все сводится к Адаму и Еве.
Вы ведь помните, что случилось в Эдемском саду? Бог выставил ловушку. Он сказал, что в саду есть дерево, плоды с которого есть нельзя. Если бы он на самом деле не хотел, чтобы Адам и Ева съели плод этого дерева, он просто ничего не сказал бы им о нем. Но когда он привлек их внимание к дереву, им ничего не оставалось сделать, как попробовать его плоды. Когда же Бог увидел виноватого Адама, он спросил: «Адам, не ел ли ты от дерева, с которого я запретил тебе есть?» И ответил Адам: «Жена, которую ты дал мне, она дала мне от дерева, и я ел». Тогда Бог строго посмотрел на Еву и спросил: «Ева, не ела ли ты от дерева, с которого я запретил тебе есть?» — на что Ева ответила: «Змей обольстил меня, и я ела» — опять-таки, стараясь спихнуть с рук ответственность! Тогда Бог посмотрел на змея и они перемигнулись, хотя об этом ничего не сказано в Библии. Они перемигнулись, потому что давным-давно решили, что вселенная не будет сферой беспрекословного послушания, где, стоит только Богу сказать: «Я, Бог, желаю, чтобы все было так-то и так-то», как вы автоматически это делаете.
Поэтому в иудейской теологии говорится, что во время творения Бог поместил в сердце Адама нечто под названием «йецер хара», или «своенравный дух». Так, когда вы готовите плов и приходит время его посолить, вы добавляете в него чуть-чуть соли, потому что вы не хотите, чтобы он был очень соленым — только немножко. Поэтому Бог, сотворив Адама, наделил его пороками — но только немножко, чтобы жизнь была интересной, чтобы Адам мог поступать неожиданно для самого Бога. Это очень важно. Я имею в виду наше чувство обособленности и все те сложности, которые пришли в нашу жизнь, когда мы сделали выживание своей целью.
Если вы поставите себя на место Бога, Отца Небесного, каким его обычно воображают в народе, вы почувствуете себя деспотом, от которого зависит все в этом мире. Представьте себе, что вы знаете все прошлое и будущее, что вы можете управлять космосом, что вы наделены абсолютной властью — и вам наскучило все до смерти! Тогда вы повелеваете: «Человек, ослушайся меня! Хочу какой-то неожиданности». И вот теперь вы это имеете. Только вы не должны никому говорить, как это случилось. Ведь в нашем обществе считается, что если вы знаете, что вы Бог, значит, вы сошли с ума. На это знание везде наложен строжайший запрет, особенно в христианстве.
ВОЗДЕРЖИСЬ ОТ СУЖДЕНИЯ
В дебрях самосовершенствования
Люди уже очень давно интересуются возможностью изменить себя. Но мы можем спросить: возможно ли это или же это всего лишь замкнутый круг? В умах многих присутствует мысль: «Я должен улучшить себя», и это очень важно. В самой идее «Я должен улучшить себя» присутствует очевидная трудность: если я должен улучшать себя, то «я», которое улучшает, и «я», которое нуждается в улучшении, — это одно и то же «я». Таким образом мы попадаем в замкнутый круг.
То же самое можно выразить на языке теологии: как человеку следовать воле Бога, если его собственная воля извращена? Теологи в таких случаях говорят, что человек не может следовать воле Бога без божественной милости. Но как можно получить эту милость? Почему она дается одним и не дается другим? Если я не могу своими силами следовать воле Бога, потому что моя воля эгоистична, как эта моя воля, будучи эгоистичной, может превратиться в неэгоистичную волю? Если я не могу добиться этого сам, мне должна помочь божественная милость. Но почему она до сих пор не помогла мне? Потому что я не принял ее? Но ведь я не мог принять ее, потому что моя воля, по определению, эгоистична. Должен ли я, в таком случае, стать кальвинистом и сказать, что только те люди, которым суждено получить милость, могут прожить добродетельную жизнь? Рассуждая дальше в том же духе, мы придем к невозможному выводу, что люди, ведущие порочную жизнь, не получают милость, потому что они предрасположены к этому бесконечной мудростью Лика Божьего, и поэтому сам Бог несет ответственность за их порочные поступки. Какой милый парадокс!
На языке восточной философии проблема улучшения себя формулируется так. Будда сказал, что мудрость приходит только тогда, когда мы отказываемся от эгоистических желаний и устремлений. Тот, что отвергает желание, входит в нирвану, то есть достигает высшего покоя и освобождения. На санскрите нирвана означает «выдох». Противоположность выдоха — вдох — соответствует желанию. Так, если вы вдохнете и задержите воздух в груди, вам станет не по себе, но если вы выдохнете, нормальное дыхание снова вернется к вам. Смысл слов Будды можно выразить так: если вы хотите жить, не привязывайтесь к жизни, отпустите ее. Однако по-прежнему остается проблема: если я желаю не желать, не является ли это старым желанием? Могу ли я вообще пожелать не желать? Рационально я понимаю, что, привязываясь к себе, я мешаю себе, но как мне избавиться от привязанности, не превращая избавление в еще одну привязанность?
Уверен, что вы наблюдали за поведением людей, которые заняты самосовершенствованием. Обычно они довольно много ходят по магазинам. Кроме того, они интересуются психоанализом, психодрамой, йогой, сайентологией, христианской наукой, римским католицизмом, дзэн-буддизмом и тибетским буддизмом. И везде, куда бы ни подались эти люди, они встречают настойчивый призыв: «Забрось все и разберись с этим!» Но мы замечали, что, даже если человек следовал одному из этих путей очень долго, ничего особенного с ним не происходит. Мы каждый раз встречаем того же самого человека, только с новым набором навязчивых идей. Человек при этом не меняется, меняются лишь его попытки измениться.
Чтобы убедиться, что в действительности человек при этом не меняется, давайте рассмотрим так называемую «игру в самосовершенствование». Все мы так или иначе играем в эту игру. Позвольте мне спросить, что вы ищете? Ошибусь ли я, когда скажу, что вам нужна помощь — что вы хотели бы услышать совет человека, который встретился с подобными трудностями и успешно преодолел их?
