Он входит в нашу жизнь под маской друга; он говорит, что вливает красноречие в уста молчунам, дает решительность робким и заразительную веселость стеснительным, он заставляет забыть про кривые зубы, спелые прыщи, сияющие лысины, впалые груди рыхлый жир. Он развязывает руки, языки и дарит предприимчивость при любовных свиданиях; он развеивает приступы вечерней печали и заставляет играть более яркими красками утреннюю бодрость. Он помогает творцам творить, подстегивая воображение. Он помогает молодежи приобщиться к взрослому миру…
И он, ненасытный, ежедневно требует новых жертв, и невинных пока людей продолжают вести к нему на заклание…
Никто не видит себя деградировавшим существом, от резкой вони которого шарахаются даже собаки – когда под одобрительными взглядами рабов принимают первую рюмку из многих последующих. Никто не понимает, что не становиться лучше и умнее, а лишь приближается к границе, жизнь за которой хуже смерти…
Никто по доброй воле не пойдет в смрадную трясину – поэтому стоящие в ней по пояс рабы с улыбочками берут под руки и помогают сделать первый шажок…
Начало
В принципе, если разобрать каждый конкретный случай алкоголизма – думаю, что везде есть одинаковые черты.
Бабка Маня, которая не пила сама – но всегда давала отцу на опохмелку. Бабка Аня, которая уже в последние дни, будучи фактически прикованной к постели – при чем, по видимому, добровольно, ноги у нее к тому времени и срослись и могли ходить – ни разу не моей памяти не отказалась от рюмочки беленькой. Конечно, она оставалась себе верна – как только чувствовала, что хватит, то переворачивала рюмку вверх дном. И все, заставить пить ее после этого было невозможно.
Дед Коля, который сжег себе легкие у кузнецкого горна, заработал эмфизему, но продолжал курить Беломор и регулярно пил. Впрочем, его я почти не помню – смятые папиросные гильзы в раковине гребешка, узловатые пальцы, хриплое дыхание и постоянное хулиганство. Мимо тещиного дома… так вот жопу дед, старый охальник, показывал постоянно. Такая у него была шутка.
Хорошо помню, как дед выпил с дядей Андреем бутылку водки и потом, пошатываясь, пошел спать в большую комнату. Я, кажется, смотрел телевизор – он у них стоял без тумбочки, на длинных ножках на полу. Дед лежал на спине, и вдруг захрипел, забулькал, из уголка рта побежала кровь… я кинулся на кухню, крича, что дед умирает, мне никто не поверил, хорошо, что не отшлепали за такие шутки. Поверили, лишь когда у меня началась истерика…
В то время я жил у бабушки – мать заканчивала, по-моему, техникум, и на сына времени у нее, конечно, не оставалось. Воспитание бабки сводилось к тому, что она меня регулярно выгоняла гулять. А вот сам я пойти на улицу не мог – ну как это так, куда-то двинуться без горячо любимой мамочки?
