Возможный читатель!

Около года назад, дойдя до опасной степени отчаяния, я написал повесть «Самоед». Скорее даже не повесть, а сборник рассказов о себе и о достаточно убогих людях, с которыми был знаком. Прошел год. Я снова слегка «запутался» и, таким образом родился «Муравьиный Лев».

Если «Самоед» охватывал многие годы моей жизни, то «Лев» длится всего восемь часов. Если точнее — шесть, потому что два их них я проспал. Часы эти — рабочие. Поработайте со мной хоть немного. А если вам не понравится — вы можете уйти еще до первого перерыва.

В. Ф.

Говорят, что «делу время, потехе час». Я категорически не согласен. Кроме потехи не нужно ровным счетом ничего. Я не подавал заявление о разрешении появиться на свет. Не желаю даже знать о «общем деле», не хочу потогонно тереться задницей о задницу соседа, пытаясь что–то изменить в этом мире. Никогда не буду наживаться и богатеть (да и не умею). Начхать на будущее поколение и на все что после меня останется. Если я каким–нибудь волнительным шестым чувством узнаю, что мой унитаз радиоактивен и мне через два месяца крышка — я не буду предупреждать чтобы после меня на него не садились. Горите огнем. Я еще не настолько спятил, чтобы заботиться о будущем — и до своего–то нет никакого дела, а до чужого…даже не шутите. Поднимается давление, волосы как бы отделяются ото лба…

Сгинут мои родители, сгинет моя собака — и все. Тогда я в неописуемой потехе быстренько доживу свои пару месяцев и сдохну сам (пусть даже и испуская при этом испуганные крики и обещания исправиться…эту слабость не переборешь). И пошли вы на хуй со своим квартирным вопросом, наследствами, поисками работы, спутницами жизни и прыткими марафонами для того, чтобы собрать средства на борьбу с раком груди или простаты. Плюс — десять тысяч подобных деловых судорог, житейских и благотворительных пошлостей и всяческой требухи. Лучшее решение проблем — это отшвырнуть их от себя с презрением и обложиться мегатоннами кратковременной, но страшно интенсивной потехи! Но подождите…почему же я до сих пор почти никогда не потешался? Да потому что мне мешают всякие сволочи… Жутко мешают… Давят так, что трещат диски в позвоночнике. Разрешено все, но только в теории. Какое мне дело до тех смельчаков, которым все можно, которые творят, что хотят, и не боятся глядеть смерти в лицо по любому пустяковому поводу? Мне далеко до них, как до другой галактики! У них все в порядке с мозгами. Их немного. Только кажется, что их полно, но большинство из них — фальшивки и вруны. На каком–то этапе многие, к сожалению, одумываются, начинается убогое прозрение, но на самом деле они уже ничего кроме трупного яда не выделяют. Иногда я встречаюсь с «настоящими». Мне неприятно смотреть на них и быть рядом с ними — мне страшно завидно.

Вот примерно так, как сказано выше, или что–то вроде того. Мои обычные утренние мысли. Эта поцарапанная, затроганная пластинка играет у меня в черепе каждый день. Проку от нее мало. Я ставлю ее уже по привычке и даже уже не слушаю. Все равно ничего не изменится. Ни чер–та–не–из–ме–нит-ся!! Вечером после таблеток она никогда не играет — успокаивающая химия ломает иглу проигрывателя. Сейчас же я иду на работу — на свой склад инструментов. Я пробуду на нем два месяца — не больше. За два месяца я успеваю впитать в свои поры столько людского говна и смехотворной фальши, что становлюсь как марля с творогом внутри. Чуть нажмешь — и сразу сочится! Вот и сочусь…но лопнуть себе не даю. Ухожу. Лечусь и потом ищу новую канаву. Почему лечусь? Потому что для того, чтобы выдержать эти два месяца — мне надо усиленно пить и очень часто закуривать. Другой отрады нет и быть не может. Не заводить же семью — это похуже энтерита и высокой температуры. И потом — семья требует надрывов и прорывов в службе (или как называет ее мой отец — в «службинушке»), и несчастные отцы семейств исходят дурным потом на своих складах инструментов, чтобы принести домой в клювике немножечко больше. И уж разумеется при этом травят жизнь всем окружающим не хуже препарата «крысин»! Увольте, увольте…выйдите вон! Я лучше закурю покрепче и выпью побольше…дам своей печени новую головоломку!

Кстати, я сейчас иду не прямо на работу! О, нет! Сначала мне надо как следует «вкусить» а потом уж «делу время»…раз оно так повелось и миллионы дураков этой блажи способствуют!

Сейчас пять часов, тридцать минут утреннего времени. Достаточно холодно. Сентябрьское утро. Темно. Я пробираюсь по вытоптанной тропинке. Справа от меня натянутая проволока — она охраняет пивной завод от всяческих напастей и проявлений внезапного анархизма. Позади меня — надземное метро. Слева от меня шоссе по которому в данный момент очень быстро и неаккуратно несется дрянной автомобиль. В его кабине разыгрывается буря чувств. Водитель совсем не держит руль — он только жмет на газ. В одной руке у него бутерброд, другой рукой он душит и хватает за части тела растрепанную девицу. Они осыпают друг друга поцелуями, бутерброд застревает у них в волосах, перескакивает изо рта в рот, смачивается кофе (которое у девицы в руках)… Я все это вижу потому, что в салоне у них свет.

Я соврал — у меня все–таки будет много рассуждений и мыслей. Я всегда очень хорошо помню, что я делал и о чем размышлял. Не важно — был я пьяным или нет. Амнезия случается у меня крайне редко. Можно по пальцам пересчитать все разы, когда у меня отшибало память.

Я удачно прячу бутылку шерри под деревьями. Что у меня есть в данный момент? Чем я могу оперировать? Бутылочка Polar Ice, в которой осталось еще на один добрый глоток, и половина пластиковой бутыли шерри. Все в карманах.

Я здорово опьянел! Наверное, это утренняя доза, так немилосердно затихшая во мне к обеду, снова проснулась и знакомится с новыми поступлениями.

У меня осталось всего полторы минуты. Надо спешить.

Я моментально пересекаю парковку и бегу на склад. Машина начальника отсутствует. Скорее всего, подлец уехал обедать. Это хорошо. Если бы еще не было Секретарши… Несколько дней назад, после обеда ей вдруг стало плохо — она начала качаться как маятник и Черный Мойз увез ее в больницу. Может быть, сегодня будет то же самое? Тогда наступит временная анархия.