Словарик

Вчера Люся строго предупредила меня, что, поскольку Гришка засыпает поздно, они спят до двенадцати дня. Тем более, самолёт отбыл из Москвы с опозданием, и мы прилетели в Афины поздним вечером. Пока нас встречал и вёз до Пирея приятель Константиноса, мой давний знакомый Саша Попандопулос, пока расселились по соседним номерам, наступила ночь.

…Вскочив, как обычно, рано, я схватил полотенце и спустился к берегу моря.

Ветер утих. Искрящийся в лучах рассвета залив встретил меня, как возвращённая молодость.

Сначала я поплыл брассом в тщетной надежде угнаться за большим белым судном, вышедшим в открытое море справа из‑за длинного мола с белым маяком на конце. Затем перевернулся на спину, раскинув руки, и стал молиться о нашей дочке Веронике, о тебе. Помолился и о Люсе.

Серебряная сигара авиалайнера уходила надо мной навстречу встающему солнцу, и, наверное, сверху я был похож на одинокий лежащий в синеве моря крест.

«Я могла бы всё это тоже иметь, – думала Люся, быстрыми, мелкими шажками обходя обширную гостиную с бокалом коктейля в руках. – Сволочь! Испортил мне жизнь! И кресла такие же хочу – из лакированного бамбука с мягкими золотистыми сиденьями и спинками. И стенку с японскими перламутровыми инкрустациями, а эти абстрактные картины в рамах – дерьмо, я бы нарисовала лучше! Может быть, Константинос сделает мне заказ, что ему стоит… Симпатичный. Повезло же его бабе!»

Я

слышал

её мысли, хоть и разговаривал с другим человеком –Сашей Папандопулосом. Лишь краем глаза видел мечущуюся среди гостей и мебели одетую в фиолетовый сарафан с узкими бретельками складную фигурку Люси.

Хотя я давно знал об этом своём свойстве, которое всегда открывается неожиданно, несколько раз помотал головой, тем более, что сидел на диване, беседовал с Сашей, тем временем как Гришка, взбодрившийся в прохладе дома, тяжело прыгал у меня на коленях, пытался ухватить то за нос, то за ухо.

— Я был в Москве. Несколько раз. И, откровенно говоря, решил вам не звонить. После того, как получил вашу книгу об острове… – Саша Попандопулос язвительно улыбнулся, явно втравливая меня в спор.

Особенно неприятный своей неожиданностью. Этот грек, который родился и вырос в Москве, прекрасно говорил по–русски, был единственным человеком, по просьбе Константиноса названивавшим ко мне из Афин на остров, чтобы узнать, как я там зимую, о моих нуждах. Прислал настольный итальянский обогреватель с вентилятором. И вот теперь, встретив его здесь, я вдруг наткнулся на такую перемену.

Снедало нетерпение снова встретиться с островом, увидеть Никоса, Инес, всех друзей. Приходилось терпеть до вечера, до вылета из аэропорта местных линий.

В воскресенье с утра пораньше погрузился в море, как в прохладное шампанское, наплавался вдосталь, потом, пока ещё спали Люся с Гришкой, пренебрёг завтраком в ресторане, добрался на трамвае до порта, надышался воздухом дальних странствий среди стоящих у причалов кораблей, на которых развевались флаги Испании, Италии, Японии…

Потом посидел в тени полосатого тента в кафе напротив порта, взял «каппуччино» с круассаном и, расплатившись, увидел, что у меня окончательно иссякли деньги, пожалел, что вчера отдал всю наличность Люсе.

Пешком вернулся в отель.

— Где ваш кипятильник? Нагреете две бутылочки с питанием для Гришки, давайте ему попеременно. Вода с соской на тумбочке. Тут же подгузники в пакете. А я хоть вырвусь в город. Если в лоджии будет тень, пусть поспит в коляске. Сможете разложить коляску?

В раме окна стояла морская синь. На ней, как в стихотворении Лермонтова, белел парус одинокий.

Не было и шести утра, я не выспался от того, что ночью Люся колобродила вместе с проснувшимся Гришкой.

Умывшись в своей ванной, я вышел на кухню. Стол опять был заставлен грязной посудой – немытые Гришкины бутылочки, чашка с недопитым Люсей чаем, разорванная обёртка от недоеденной плитки шоколада, кастрюлька, в которой она варила какую‑то кашку.

Я всё перемыл, убрал.

Из раскрытого окна чудесно пахло морской свежестью, цветами. Эти запахи смешивались с ароматом кофе.