Инженер Петерсен погиб в ночь на четверг, а в пятницу утром Лимека вызвали в Управление.

Лимек как раз заканчивал бриться, когда ржавая труба пневмопочты, проложенная по потолку ванной комнаты, гулко и протяжно взвыла. Правая рука Лимека, сжимавшая костяную рукоятку опасной бритвы, дрогнула, и Лимек зашипел от боли. Острое золингеновское лезвие рассекло кожу на виске. Лимек скривился, подставил лезвие под струю воды и поднял взгляд.

Обросший паутиной трубопровод пневмопочты пересекал заплесневелый потолок ванной наискось: от замазанного синей краской оконца над унитазом, мимо витого шнура, на котором висела лампочка над рукомойником, к отверстию над дверью. Сейчас эта труба начала мелко вибрировать, и на голову Лимеку посыпался весь сор, скопившийся на ней за долгие годы: мягкая, как пудра, серая пыль, дохлые тараканы и ржавая шелуха... Лимек выругался, отряхиваясь, и отступил в сторону, не сводя взгляда с трубы. Вибрация нарастала, сопровождаясь низким угрожающим гулом, как будто за окном приближался поезд надземки.

Вскоре задребезжало зеркало и закачалась на шнуре лампочка, отбрасывая неверные тени на грязный кафель стен и чугунную ванну с брезентовой занавеской. Лимек поднял руку, чтобы придержать лампочку, и в этот момент труба испустила жуткий тоскливый полувизг-полустон. Из-за двери в комнату донесся громкий хлопок, похожий на выстрел, и все стихло.

Остановив раскачивающуюся лампочку, Лимек посмотрел на себя в зеркало. Из мутного потрескавшегося зазеркалья на него настороженно смотрел высокий, крепко сбитый мужчина лет тридцати, голый по пояс, с порослью черных волос на груди. На голове волосы тоже были черные, взлохмаченные со сна, и на узком хищном лице настороженно горели желтые волчьи глаза. Левая щека все еще в мыле, а над ней свежий порез: горячая струйка крови уже успела проложить извилистую дорожку в белой пене.

Кабинет 57 был огромен. Он занимал добрую половину последнего этажа Управления Фабрики. Пройдя овальный вестибюль с мозаичным полом, Лимек миновал двери из темного дерева и очутился в просторной зале, пронизанной солнечным светом. Косые лучи по-зимнему яркого солнца пробивались сквозь высокие, от надраенного паркетного пола до украшенного лепниной потолка, окна, задрапированные тяжелыми бархатными портьерами. В простенках между окнами стояли пальмы в кадках и мраморные бюсты на дорических постаментах.

- Лимек? Здравствуйте! Вы очень пунктуальны...

Из-за гигантского пространства кабинета Лимек не сразу смог определить источник звука. Бордовая ковровая дорожка вела от двери прямо к длинному и узкому столу для совещаний, отполированному до зеркального блеска. Слева от него, в дальнем углу кабинета был еще один стол - массивное фортификационное сооружение из резного дуба, обитое зеленым сукном и увенчанное малахитовым письменным прибором, бронзовой лампой и эбонитовыми буграми телефонов. Позади стола возвышалось пустое кресло с жесткой и непомерно высокой спинкой.

А еще дальше, почти скрытый этим троном, стоял телеграфный аппарат, возле которого виднелся долговязый юноша лет двадцати, с тщательно уложенными и зализанными светлыми волосами. Именно он и направился навстречу Лимеку, фальшиво улыбаясь и не выпуская из рук длинного обрывка телеграфной ленты.

- Проходите, присаживайтесь! - с заученной вежливостью сказал юноша и, когда Лимек направился к столу для совещаний, тут же поправил: - Нет-нет, не сюда, прошу вас! Вот туда...

На улице было холодно. Зима в Авадоне в этом году выдалась долгая, морозная и почти бесснежная. Уже стоял конец февраля, но весной еще и не пахло: в лужах плавала ледяная крошка, и стылый ветер гонял по асфальту мелкую белую крупу, забираясь под пальто и норовя сорвать шляпу с головы Лимека. Он остановился на ступеньках Управления, сунул портфель под мышку, поднял воротник пальто и закурил, прикрывая пламя спички сложенными ладонями.

Высокое и узкое, словно карандаш, здание Главного Управления выходило прямо на площадь Авернуса - сердце Авадона как в географическом, так и во всех прочих отношениях. Сюда, к началу промышленной зоны Люциум сходились все дороги Авадона, и жизнь города вращалась вокруг условной оси, символом которой служила возведенная в центре площади двадцатиметровая колонна, увенчанная огромной, но почти неразличимой с земли статуей легендарного героя Авернуса. Колонна была терракотового цвета, а фигура - слегка зеленоватой, и на голове у нее торчали шипы. Многие авадонцы считали, что шипы символизируют терновый венец мученичества, но Лимек придерживался более прозаичной версии: колючая корона просто не давала голубям засиживать статую.

Позади памятника Авернусу высилась мрачная громада Фабрики.

По логике вещей, поиск чертежей инженера Петерсена следовало начинать именно там, с осмотра места его гибели и допроса свидетелей. Но, будучи реалистом и циником, Лимек прекрасно понимал, что его шансы побывать внутри фабричных стен чуть выше, чем вероятность слетать на Луну. Поэтому следовало по совету Ксавье ехать в Политехникум...

У входа в Управление дежурил полицейский в темно-синей шинели с двумя рядами надраенных пуговиц. Когда он начал бросать в сторону Лимека подозрительные взгляды, угрожающе прокручивая вокруг запястья дубинку на ременной петле, Лимек докурил, выбросил окурок и быстро сбежал по широким каменным ступеням, придерживая шляпу рукой.

Лаборанта Залески Лимек нашел в чистой и светлой столовой Политехникума. Обеденный перерыв только начался, народу еще было мало, и Лимек занял очередь сразу за длинным и нескладным парнем с копной ярко-рыжих волос и табличкой "Эдек Залески" на лацкане некогда белого, а теперь весьма грязного халата. Пока Залески нагружал поднос овощным супом, рисовой кашей с тефтелями, очень жирным на вид салатом, ломтиками белого хлеба и двумя стаканами с компотом, Лимек открыто разглядывал лаборанта.

Залески имел вид человека, привыкшего спать в одежде и расчесываться по большим праздникам. Растительностью на веснушчатом лице он еще не обзавелся, и только на верхней губе пробивался легкий рыжий пушок. На кассе Эдек долго хлопал себя по всем карманам, рассеянно наскребая мелочь, и так же долго, хмурясь, пересчитывал сдачу.

Лимек взял тарелку со вторым и стакан компота. Порция обошлась ему всего в два с половиной талера, из чего он сделал вывод, что тефтели в столовой Политехникума соевые. Подойдя к столику, за которым расположился Залески, сыщик без спроса поставил поднос и, усевшись, положил перед сосредоточенно чавкающим лаборантом визитку Ламара Ксавье.

От удивления Залески замер, не донеся ложку до рта, а потом судорожно сглотнул и поднял взгляд. На его густо усыпанном веснушками лице молниеносно сменили друг дружку испуг, удивление, недоверие и почти неприкрытая агрессия.

- Вы - не он! - Залески вернулся к супу.

Агенство Лимека находилась в старом, довоенной постройки, обветшалом здании с толстыми стенами из красного кирпича. В этом районе, на восточной окраине делового центра, было много таких домов, уцелевших, но так толком и не отреставрированных после бомбежек. Первые этажи в них отводили под аптеки и писчебумажные магазины, а выше размещались офисы нотариусов и адвокатов, бухгалтерские конторы и аудиторские компании, курсы для секретарей-машинисток, бюро переводов и прочие фирмы и фирмочки, выброшенные на мель волнами большого бизнеса с Маймон-авеню.

По заплеванной деревянной лестнице - лифт, как всегда, не работал - Лимек поднялся на пятый этаж и, миновав "Айру Гринберга, консультации по налогам" и "Мадам Зору, психотерапевта и медиума", толкнул дверь с надписью "Детективное агентство А.Лимека".

- Добрый день, шеф, - сухо приветствовала сыщика Абигайл Фешт, его секретарша, бухгалтер и глас рассудка в одном лице. - Могу я поинтересоваться, где вы были в первой половине дня?

- Привет, Абби, - рассеянно кивнул Лимек, бросив шляпу на вешалку и выпутываясь из пальто. - Конечно, можешь.

Абигайл неодобрительно поджала губы - у нее постоянно было такое выражение лица, будто она вот-вот чихнет. Ей не было еще и тридцати, но Абби искренне считала себя старой девой и старалась держаться соответствующе. Любую фамильярность она расценивала как вызов добропорядочности. А еще Абби красилась хной.

Утро застало Лимека возле трамвайного депо на окраине Левиафании. Как он туда попал, сколько времени бродил в забытье по городу - Лимек не помнил. Осознавать окружающую реальность сыщик стал только когда серое (нет, не серое - бесцветное, блеклое) безвременье, пропитанное промозглой сыростью и липким туманом, начали пронизывать слепяще-яркие лучи холодного зимнего солнца. Мимо Лимека продребезжал первый утренний трамвай, подсвеченный изнутри синими лампами, и сыщик, вздрогнув, окончательно очнулся.

Машинально он сунул руку в карман, чтобы нашарить мелочь, и только тогда понял, насколько озяб. Пальцы онемели и не гнулись, монетки выскальзывали, да и догонять трамвай на одеревеневших ногах было уже поздно. Лимек побрел пешком, стараясь не обращать внимания на то, как ноет от холода правая почка.

Улицы Авадона заполнились людьми и - одновременно - как будто бы опустели. Прохожие старались не замечать друг друга, и когда навстречу Лимеку из тумана вышла слепая женщина с выцарапанными глазами и окровавленными руками, Лимек решил последовать общему примеру. Он двигался, механически переставляя ноги, и изо всех сил пытался не видеть мертвецов, сваленных в кучи на перекрестках, разбитых окон, потеков сажи на стенах, перевернутых автомобилей, и опять мертвецов, на этот раз валяющихся посреди улицы, сидящих за столиками кафе, застрелившихся самостоятельно и расстрелянных солдатами, выбросившихся из выломанных дверей замершего на эстакаде вагона надземки, задавленных и растоптанных толпой... Тела были повсюду, и выжившие суетились вокруг них, складывали на носилки, вытаскивали из убежищ, сортировали и грузили в фырчащие моторами труповозки - и все это происходило под бдительным надзором солдат, пресекавших любые попытки мародерства.

Другие солдаты - почему-то в противогазах и касках - расклеивали на столбах плакаты с портретом канцлера Куртца для поднятия боевого духа авадонцев, а трискели отлавливали и сажали в "воронки" сумасшедших и бродячих проповедников конца света. Авадон привычно и деловито избавлялся от последствий Шторма, и над всей этой будничной, в общем-то, картиной поднимался столб черного жирного дыма из трубы крематория.

В девять открылись первые магазины. Лимек завернул в продуктовый, выцарапал из бумажника сотенную Ксавье - у продавца округлились глаза, он замотал головой, мол, сдачи не будет, но Лимек затарился на все: купил две палки салями, батон белого хлеба, рыбные консервы - в томате и в масле, полкило ветчины (по двойной цене, потому что карточек у Лимека не было), килограмм сосисок, десяток яиц, две пачки сахара, упаковку растворимого кофе, коробку конфет, банку ананасов в собственном соку и баночку оливок, обязательно зеленых и без косточек - как любил отец. Когда Лимек ушел, прилавки магазина напоминали о великой Депрессии двадцатых годов...

- ...оценивается в семь целых девять десятых балла по шкале Тангейзера. Значительные разрушения в Ашмедае, меньше пострадали районы Бельфегор и Вааль-Зее. Наибольшее количество человеческих жертв в Левиафании. По оценкам экспертов, ущерб от Ночи Осязаемой Тьмы меньше, чем от памятного всем авадонцам Большого Шторма сорок шестого года, известного так же как Ночь Белого Пепла. А сейчас с обращением к нации выступит канцлер Куртц. - Репродуктор смолк на мгновение, а потом разразился хриплым шепотом астматика, сквозь который периодически раздавалось могучее рокотание: - Сограждане! Авадонцы! Мы все вместе! Плечом к плечу! Стоим на последнем рубеже человечности! Враги наступают! Чтобы сбросить нас в Бездну! Стихия против нас! Но не надо отчаиваться! Мы сплотимся перед угрозой! Лучшие умы Авадона! Днем и ночью! Куют чудо-оружие! Повысим нормы на Фабрике!..

Под репродуктором, на облупленной кирпичной стене, красовался новый, еще влажный от клея, портрет Куртца, выполненный в минималистической манере и всего в три цвета: черный, белый и красный. Воротник френча, подбородок, нос, свирепый взгляд - все было нарисовано так скупо и гиперболизировано, что могло бы сойти за шарж, только очень уж зловещий. Впрочем, то же самое относилось и к речи канцлера... Лимек толкнул дверь и вошел в контору.

Здесь все носило следы возвращения к нормальной жизни. Монтер на стремянке закручивал новые лампочки в бра, уборщица драила полы, а на пустой стойке консьержа лежала стопка пахнущих типографской краской газет. А самым удивительным было то, что лифт, мертвый вот уже полтора года, вдруг заработал.

Оставив на стойке монету, Лимек взял утренний выпуск "Авадонского вестника" и вошел в лифт, затворив за собой кованную решетчатую дверцу и нажав кнопку с цифрой 5. Лифт вздрогнул и, застонав с непривычки, медленно пополз вверх.

Судя по царившей в конторских коридорах суете, Лимек не единственный сразу после Шторма отправился на работу; это было чем-то вроде защитной реакции организма на потрясение - сделать вид, что все нормально, и ничего особенного, в общем-то, если разобраться, и не произошло...

Себе Лимек налил джину, а Магде предложил кофейного ликера из невесть откуда взявшейся в баре полупустой бутылки. Но девушка так испуганно замотала головой, будто ее угостили стрихнином - и сыщик не стал настаивать.

Поставив на место джин, Лимек машинально бросил взгляд на часы. Начало двенадцатого - рановато для выпивки, но если учесть, что Абби еще не пришла (горка неразобранной со вчера корреспонденции валялась по дверью), можно сделать себе поблажку.

Лимек пригубил жгучую жидкость и потребовал:

- Рассказывай.

Магда набрала воздуху в грудь и выпалила:

Пока Лимек читал журнал, Абби успела трижды принести ему кофе и один раз - бутерброд с ветчиной. Он еще удивился - откуда такая роскошь, но Абби лишь загадочно улыбнулась. За окном успели сгуститься ранние зимние сумерки.

Из всего содержания журнала Лимек понял процентов двадцать; интерес его вызвало и того меньше. Первая запись датировалась январем пятьдесят первого, то есть больше двух лет назад. Последняя - прошлым вторником.

Первый год инженер Петерсен скрупулезно документировал всю переписку (с исходящими и входящими номерами служебных записок, жалоб, рекламаций, техзаданий и кляуз) между лабораторией и КБ ╧91 Отдела инноваций и развития Фабрики. Судя по заголовкам, суть переписки составляла ругань в адрес поставщиков, жалобы на чрезмерный контроль со стороны совета директоров и требования увеличить финансирование. В среднем Петерсен делал одну-две записи в неделю.

Чуть больше десяти месяцев назад в журнал было занесено: "Передал чертежи мастеру-наладчику Мёллеру для создания опытного образца", а ниже красовалась корявая роспись "Чертежи получил. А.Мёллер". Тут Лимек вспомнил, где он видел этот каллиграфически правильный почерк, которым был заполнен журнал. На обложке картонной папки с тесемками в квартире Мёллера, вот где. "Проект "Авалон". Красиво, черт возьми. И, видимо, очень секретно, если инженер вел всю сопроводительную документацию собственноручно.

После этого записи стали появляться реже, где-то два-три раза в месяц, и окончательно утратили всякую доступность для понимания простым смертным. Лимек улавливал только отдельные фразы вроде "перебоев с электропитанием", "экранирующих свойств металлической сетки", начисто пропуская всякие "фазисные переходы магнитных полей" и "преобразования частот волновых процессов". С мая прошлого года довольно часто упоминался "аппарат" и появились ссылки на "поставки экспериментального материала от Ф."

Он проснулся с металлическим привкусом во рту и тяжестью в затылке. В комнате царил полумрак из-за задернутых штор, и непонятно было, какое время суток. Из всех чувств в теле сыщика осталась только тупая ноющая боль в каждой клеточке.

На часах - полдевятого. Утра или вечера? Лимек вернулся около шести вечера и сразу рухнул на диван. Проспал он всю ночь или только два с половиной часа? Сыщик сполз с дивана, подошел к окну и отдернул штору. Определиться со временем суток это не помогло: за окном был серый и промозглый сумрак. Но тут задрожала эстакада надземки, а так как поезда прекращали движение в восемь вечера, выходит, это был утренний поезд.

Итак, Лимек рано лег и долго спал, но сон не принес желаемого облегчения. Раздеться Лимек забыл, одежда смялась и пропиталась потом. Все тело ломило и требовало отдыха. Денька этак на три. Со здоровым и крепким сном, турецкими банями, массажистками, сытными обедами в "Маджестике" и хорошими сигарами на десерт. Но Лимек, пока не закрыл дело и не отчитался о результатах перед Ксавье, мог предложить организму только горячий душ, кофе и яичницу. Как надеялся сыщик, завершение было уже не за горами. По большому счету, осталось уяснить некоторые детали - а уж аппарат пусть ищут сами, наперегонки с трискелями. Тут я пас.

Лимек разжег огонь в титане и залез под душ. Теплый дождик ласково барабанил по подставленному затылку, смывая пот, грязь и страх последних дней. К черту, подумал сыщик. Надо урвать с Ксавье сколько получится, и выходить из игры. Пусть Коверкотовый бегает по крышам и палит из револьвера.

Побрившись и почистив зубы, Лимек надел свежую рубашку и темно-синие брюки. Двубортный пиджак от того же парадного костюма Лимек терпеть не мог, но повседневный был, во-первых, серый, что никак не сочеталось с брюками, а во-вторых, слишком грязный, чтобы идти в нем в Управление. Лимек переложил в карманы дневник и револьвер, повесил пиджак на спинку стула, поставил чайник, разбил на сковородку пару яиц и, чтобы занять руки - курить хотелось зверски, но сигареты он, конечно же, забыл вчера купить - натер гуталином ботинки.