Вы знаете, кто они?

Со времен Гомера и Беовульфа, и даже еще до них, рассказчики всегда умели выбрать героическую фигуру. Но, работая со своими слушателями или читателями, они неизменно убеждались, что одного рассказа обычно недостаточно, чтобы подробно описать все его (героя) приключения. Так родились саги. Рассказы гомеровского цикла редко сравнивают с эпизодами какого-нибудь приключения, представленными в картинках и выходящими серийно, типа «Gasoline Alley», что весьма прискорбно. Когда-то люди выстраивались в очереди, ожидая появления еженедельника, в котором должна была появиться публикация новой главы очередного романа Чарльза Диккенса. Ма и Па Кетл имели тысячи поклонников; успех многочисленных телевизионных сериалов базируется на том же принципе.

Секрет успеха каждой из таких саг зависит от того, в какой мере она отражает жизнь самой публики, настоящую жизнь, повседневность, со всеми ее особенностями. Они могут привлекать или своим гармоничным совпадением, или контрастом: интрига вращается либо вокруг тщательно воспроизведенных повседневных событий, как, например, в историях о Ланни Бад и в «Саге о Форсайтах», либо вокруг необычайных, экзотических событий, как в знаменитой трилогии Дж. Р. Р. Толкина «Властители колец» (Диккенс, этот веселый гений, с одинаковым успехом использовал оба эти метода). Истории, в которых в ход обычных событий вдруг вмешивается сверхъестественное, всегда привлекают к себе повышенный интерес; отсюда вся привлекательность и магия Гомера. Приключения Бэтмэна в Готэм-сити также исходят из этой традиции.

Что возвращает нас, конечно, к удивительным (хотелось бы, чтобы это слово не было затаскано до такой степени, чтобы потерять свое истинное значение; они на самом деле удивительны и останутся такими навсегда) героям pulp magazines, этих старых дешевых изданий, в которых публиковались нескончаемые повести, заполненные приключениями отважных бретеров или колдунов. Мне искренне жаль тех несчастных, которые ни разу не испытали на себе лукавое очарование Северо-западного Смита, Хаука Корса, Тарзана, Джона Картера, Дока Сэвиджа, Конана-завоевателя и других доблестных рыцарей.

Но все, почти без исключения, эти эпопеи двух минувших веков вдруг стали жертвами упрямого замалчивания, чего я никак не могу себе объяснить. Чтобы лучше стало понятно, что я имею в виду, мне необходимо будет сделать небольшое отступление, чтобы рассказать вам об одном марсианине, который следует за мной повсюду.

Автобиография лорда Грандрита в полном своем объеме состоит из девяти томов, то есть насчитывает почти три тысячи страниц. Тот, что вы держите сейчас в руках, и он же пока единственный, который удалось опубликовать, является последним из девяти, охватывающий период его жизни до 1968 года. Лорд Грандрит рассчитывал опубликовать все тома сразу после того, как получил бы разрешение открыть свое истинное имя и историю своей жизни. Но с тех пор обстоятельства круто изменились. Грандрит поссорился с Девятью и стал бороться против тех, кто дал ему эликсир длительной жизни.

Первые восемь томов спрятаны в месте, известном лишь Грандриту и его жене. По его личной просьбе я предпринял необходимые шаги для публикации данного тома. До этого лорд безуспешно пытался опубликовать его в Англии, Швеции, в Южной Африке и в Германии. Не получил он согласия и во многих американских издательствах. Во всех этих отказах Грандрит видит длинную руку Девяти. Поэтому он не удивляется, что столько рукописей, посланных им издателям, либо «затерялись при пересылке», либо «случайно были повреждены».

Счастливый случай свел нас у одного общего знакомого в Канзас-сити, штат Миссури. В то время я еще не знал, кем на самом деле являлся человек, что был мне представлен под именем Джеймса Клеймора. Лишь в письме, полученном мной от него из Лимы, он открыл мне свое инкогнито. В своем письме, кроме всего прочего, лорд предупредил меня об опасностях, угрожающих не только ему и его жене, но и всем его друзьям, в числе которых он видел теперь и меня. Его второе письмо было проштемпелевано в Дублине, столице Ирландской Республики. Третье, чистое, без каких-либо печатей и штемпелей, было доставлено в мой почтовый ящик чьей-то неизвестной рукой. В соответствии с полученными от него инструкциями я отправил ответ по некоему адресу в Стокгольм. После этого я получил по почте рукопись этого тома. Она была отправлена с островов Западные Самоа.

Я скрупулезно следовал тексту рукописи, позволив себе заменить лишь истинно британские выражения их американским эквивалентом. Грандрит специально оставляет неясным истинное географическое положение тех районов Уганды в Кении, где разворачиваются основные события, описанные в рукописи. И он делает это не с целью защитить членов Девяти, а лишь из опасения за жизнь тех безумных смельчаков, которые ринулись бы отыскивать их логово и погребенные золотые прииски той таинственной долины, которую Грандрит назвал «страной Офир».

С другой стороны, рассказ о приземлении в Пенрите не совсем соответствует истине. В Пенрите никогда не существовало никакого аэропорта. События, последовавшие за приземлением самолета, действительно имели место и происходили именно так, как и описывает их Грандрит, но сам аэропорт-выдумка чистой воды. Лорд хотел подпустить туману, чтобы защитить одного из своих друзей, который взялся разложить костры в саванне для посадочной дорожки. Грандрит отказался изменить эту часть текста, несмотря на ее явную нереальность. Нам остается лишь уважать его мнение, пусть нам и не известна его истинная подоплека.

Не имея возможности опубликовать восемь первых томов своей автобиографии, лорд Грандрит к данной публикации написал специальный пролог, коротко освещающий содержание первой части первого тома. Без этого читателю были бы не ясны некоторые ссылки данного повествования.

Зачатый в 1888 году, я встретил первый день моей жизни в том же году, девять месяцев спустя.

Моим рождением я был обязан «заботам» Джека Потрошителя.

Я в этом абсолютно уверен, хотя мне было бы трудно доказать это перед трибуналом. Моя убежденность упирается только на дневник того, кто в глазах закона был моим отцом. Но на самом деле, хоть и связанный с моей матерью узами брака, он являлся моим дядей.

Мой «официальный» отец вел свой дневник почти до самого последнего дня своей жизни. За несколько дней до смерти он тщательно спрятал его в одном из шкафов. Последние слова, написанные его рукой, отражали всю степень тревоги и отчаяния, охватившие его в тот момент: моя мать только что умерла, а я, которому в то время едва исполнился год, плакал рядом, требуя молока. Но он знал, что на сотни километров в округе нет ни одного человеческого существа, кроме него.

Утро 21 марта 1968 года было просто восхитительным. Мне исполнилось семьдесят девять лет, но выглядел я лишь на тридцать, да и внутри чувствовал себя не более старым. В то утро меня разбудило солнце, или мне так показалось. Иногда африканское солнце выпрыгивает из-за горизонта, будто старый лев из засады, и тогда его лучи, преломляясь в утреннем тумане, напоминают огненную львиную гриву. Я проснулся, как если бы волосок этой гривы пощекотал у меня в носу.

Тишина была подобна дыханию, коснувшемуся моего лица. Эта тишина и заставила меня проснуться.

Ржание лошадей, мычание коров, кудахтанье кур и болтовня обезьян — все это вдруг застряло в их глотках, будто их кто-то сжал стальными пальцами внезапного ужаса.

Голоса поваров, слуг и садовников были слышны, но казались какими-то приглушенными. Они словно повисали в воздухе, принявшем вдруг холодный голубой оттенок. И я чувствовал, как дрожат их гортани.

Страх?

Когда я пришел в себя, то понял, что мой слух частично восстановился. Обоняние было таким же острым, как всегда, то есть гораздо острее, чем у обычного человека, хотя и уступало обонянию охотничьей собаки. (Причины этого я изложил в первом томе, приложение к которому содержит в себе объяснение мутации моих хромосом Y-Y.)

Кисло-острый, будто лезвие кинжала, запах забивал все остальные. Это был запах пороха. Булавочными уколами давал о себе знать запах пищи, разбросанной повсюду. Пахло также штукатуркой и в щепы разбитым деревом. И почти неощутимо, на самом пределе возможностей, чувствовался запах человеческого пота и собаки.

Я открыл глаза. Солнце стояло в зените, и его луч добрался до меня сквозь узкую брешь в стене. Я был чернее негра от покрывавших меня копоти, пыли и грязи. Контейнеры, хранившие воду, лопнули, и их содержимое разлилось по всему убежищу, покрыв его пол тонким слоем грязи. Повсюду валялись искореженные коробки консервов: Вероятно, по ним прошлась очередь из пулемета или снаряд, срикошетировав от внутренней стены, взорвался в самой их гуще, разбросав их и их содержимое по всему помещению. Оружие было погребено под кучей земли и обрушившейся штукатурки. В самую вершину кучи грязи воткнулся охотничий нож. Это был тот самый нож, который я нашел у скелета моего погибшего дяди.

Мне было десять лет, и я сумел открыть прогнившую дверь и проникнуть внутрь построенной им когда-то хижины. Весь пол ее был усеян костями. Обезьяны, которые ворвались в эту хижину десять лет назад, устроили здесь кровавое пиршество, пожирая тела моей матери и дяди. Затем они удалились, захватив с собой их руки и ноги. Этот нож-кинжал хорошо послужил мне в свое время, и от частой заточки он стал прямым и тонким, как стилет. Но я все равно продолжал дорожить им и всегда держал его поблизости в своей спальной комнате, хотя и не пользовался им уже в течение долгого времени. Вероятно, взрывом его сбросило сюда сквозь щель в полу спальни, которую потом засыпало щебнем.

Этот нож в данной ситуации показался мне даром небесным. Увидев его, я почувствовал себя гораздо уверенней, несмотря на боль, разрывающую изнутри мою голову.