Мой шеф Алекс Хантер обожает последовательность. Никто и никогда не мог обвинить его в непоследовательности. Он сварлив, когда хочет показаться сварливым, и сварлив, когда хочет показаться обходительным. Ходят слухи, что у него есть где-то жена и дети. Я им не завидую. Он мой босс и возглавляет отдел расследований третьей по величине страховой компании в мире. Я продолжаю на него работать, потому что когда он меня увольняет, кое-кто из начальства этажом повыше говорит ему пару слов, и он сменяет гнев на милость. И ещё я продолжаю на него работать, потому что мне надо платить — за квартиру и алименты. Главное, мне надо платить алименты. Хантеру под шестьдесят, у него седина, кислое выражение лица и ум и характер полицейского.

Этим мартовским утром он приветствовал меня в обычной для него манере.

— Март паршивый месяц, — заметил он мне.

Я счёл эту фразу дружеской преамбулой. Я понял, что ему от меня кое-что нужно. Я понятия не имел, что именно, но дело явно было в деньгах. Никаких сенсационных краж бриллиантов за последнее время не произошло. Никто не угонял яхт, а картины Пикассо не пропадали из музеев. Я изобразил на лице выражение наивной открытости и весело сказал:

— Доброе утро, мистер Хантер. Вы правы, март в Нью-Йорке — не самое лучшее время.

Помню, как в детстве я сдавал тест на интеллектуальные способности. Среди вопросов был и такой. Диаграмма изображала поле, обнесённое забором. Говорилось, что поле покрыто густой травой, в которую угодил бейсбольный мяч.

Нужно было взять карандаш и показать, какой маршрут избирает тестируемый в поисках мяча.

Тогда мне было всего-навсего двенадцать-тринадцать лет, но я живо смекнул, что им от меня надо. Они хотели получить аккуратно заштрихованное решёткой пространство. Но я-то знал, что ни один нормальный человек так действовать не станет. Если бы одна машина зашвырнула мяч, а другой было дано задание его отыскать, может и получилась бы правильная решётка на диаграмме, но человек, даже вполне разумный, будет беспорядочно передвигаться туда-сюда, тыча ногой в траву, пытаясь припомнить, куда направлялся мяч, когда он перелетел через забор, и размышляя над тем, отскочил он от земли или нет. Диаграмма его передвижений должна была бы по справедливости представлять беспорядочные каракули, лишённые какой-либо последовательности и чёткости.

Примерно так я и работаю. Линии моих перемещений и представляют каракули идиота, лишённые смысла для всех, кроме меня самого. Меня считают хитрым, смекалистым, изворотливым детективом. Но я просто-напросто тычу ногой в траву, надеясь, что нащупаю пропавший мяч.

Иногда, правда, меня ведёт интуиция, но не так уверенно, чтобы этим можно было бы хвастаться. Если же мне начинает мерещиться какой-то отблеск надежды, я звоню Люсиль Демпси, заместителю заведующего Доннеловского филиала Нью-Йоркской публичной библиотеки. Вышеозначенный филиал находится на Пятьдесят третьей улице между Пятой и Шестой авеню, прямо напротив Музея современного искусства. До самого недавнего времени там можно было съесть отменный ланч за один доллар. Потом, правда, цены подскочили, но всё равно за эти деньги лучше вас нигде не покормят. Сегодня, когда я позвонил Люсиль, она ледяным тоном осведомилась, не собираюсь ли я ещё раз рискнуть потратиться на подорожавший ланч. На что я сурово сказал нет, и вместо этого предложил перекусить на Женской бирже, угол Мэдисон-авеню и Пятьдесят четвёртой улицы.

Дом 626 на Парк-авеню занимает добрую половину квартала. В нём двадцать девять этажей и сорок три квартиры. Согласно статистическим данным, каковые наша компания обожает, полагая с Марком Твеном, что существует ложь, наглая ложь и статистика, — общее состояние обитателей дома 626 близко подходит к сумме в миллиард долларов. Именно поэтому попасть в этот дом немногим легче, чем в Форт-Ноксе. Однако, поскольку наша компания застраховала частную собственность жильцов этого дома на пять-шесть миллионов долларов, швейцара я знаю неплохо. Это большой толстый человек по имени Гомер Клапп. Его интеллектуальная оснастка, необходимая для этой должности, выражается в зверином подозревании всех и каждого, у кого за душой нет миллиона, в самых чёрных замыслах.

Он машинально протянул ко мне руку, в которую я автоматически вложил пятьдесят центов и объявил, что иду на свидание с Э. К. Брендоном.

— Ты зря разрываешь своё сердце, Харви, — сказал он, созерцая монету на ладони. — Я сам готов ссудить тебе эту сумму, причём без процентов. Можешь купить жетон для метро.

— Умри!

— А главное, мистера Брендона нет дома. Зато его супруга есть.

В пятницу я проверил наши досье, прочитал всё, что мог, о семействе Брендонов и пролистал три книги о Синдикате, а затем позвонил доктору Фреду Бронстайну, психоаналитику с Восточной Семьдесят пятой улицы.

— Сейчас не могу с вами говорить, Харви, — буркнул он в трубку. — У меня пациент.

Я перезвонил ему через полчаса.

— Харви, — раздражённо пробурчал он, — вы же знаете, что в рабочее время я отвечаю только на звонки по делу.

— А откуда вам известно, что это не звонок по делу?

В двадцать втором тысячелетии на земле бушуют войны между огромными корпорациями.

«Кобо-яши-электроник» (Япония) и «Пинуилл-роботик» (США) борются за контроль над компьютерными программами и изготовлением киборгов.

Киборги заменили людей везде: от солдат на поле брани до проститутки в публичном доме. Миллиарды долларов стоят на кону, и, как всегда, любовь к власти и деньгам оказывается источником всех зол.

Но не любви к деньгам обязано человечество изобретению первого киборга на планете, а любви к людям, к жизни, ко всему живому.

Просто любви.

К началу двадцать первого столетия третья мировая война оставила на земле считанные островки жизни. И, как последнее наказание человечеству, к пожарам, всеобщей разрухе добавила такое, от чего, казалось, нет и не будет спасения.

Началась чума, живая смерть. Неизвестная науке новая разновидность чумы взяла власть над всей планетой.

Надежды, по существу, уже ни у кого не оставалось, и только единственная уцелевшая подземная лаборатория ученых Северной Америки, похоронив свои лучшие умы, все-таки совершила невозможное.

Последними из оставшихся в живых учеными Атлант-сити было разработано противоядие против чумы. Не хватало им самой малости — данных компьютерной сети города Нью-Йорка.

Эти данные позволили бы начать эффективное применение противоядия, спасти горстки разбросанных по всей планете, чудом выживших людей: обездоленных, отчаявшихся, не имеющих надежд на избавление последних представителей человеческого рода…

Институт, принадлежащий корпорации «Пинуилл», занимал огромные площади, исчисляющиеся сотнями гектаров, обнесенных бетонной стеной и колючей проволокой. Своего рода город в городе. Стена отделяла институт и работающих в нем от жизни большинства, не очень обеспеченной и спокойной.

Здания, находящиеся на территории корпорации, представляли собой образцы архитектурных направлений различных эпох, но все они, казалось, были объединены одним духом, одной мыслью, одним, если можно так сказать, стремлением, — стремлением к власти и богатству, воплощенным в камне. Монументальный фундаментализм — вот их общая черта.

В начале, как бы у выхода в город, стоял главный корпус. Так называемый главный. Потому что на самом деле он вовсе не был главным. Это было представительство компании «Пинуилл». Там проходила вся канцелярская, бумажная жизнь института, финансовое обеспечение, подсчеты, документация, договоры и т. д. Несколько сотен чиновников обслуживали компанию «Пинуилл» в этой области. Они приходили на работу, делали ее, а в конце рабочего дня покидали территорию института.

Дальше шли корпуса лабораторий. Первые три корпуса принадлежали лаборатории, занимающейся изучением, разработкой и испытанием сплавов. Лаборатория занимала три корпуса. В одном расположилась теоретическая группа ученых. Они занимались разработкой, усовершенствованием сплавов для киборгов. Ведущим ученым, заведующим лабораторией был Фрэнк Симонс. Это был стройный шатен среднего роста. На удлиненном овальном лице выдавался тонкий с горбинкой нос, серые глаза смотрели на собеседника спокойно и уверенно. Он не занимался проблемами роботехники, он занимался сплавами, металлом, знал свое дело великолепно и имел великолепную голову. Компания «Пинуилл» высоко оценила эту голову, что выражалось в солидной заработной плате Фрэнка.

Фрэнк Симонс был известным ученым с мировым именем, и конкуренты «Пинуилл» хотели бы иметь такого работника у себя. Но корпорация строго блюла свои интересы и каждый, в ком нуждалась «Пинуилл», не испытывал нужды ни в чем.