Эдгар Оорл шел знакомыми коридорами Космопроекта в отдел Безопасности. Оранжевый закат ослеплял, врываясь в чистые до блеска окна воздушных переходов. В Лесовии стоял дразнящий, капризный апрель. Давно уже растаяли снега, но дни все еще были короткими и завершались внезапными прохладными сумерками. Тогда в свои права вступал вечер.

Из окон Эдгар видел, как те счастливчики, чей рабочий день уже кончился, торопились к стоянкам или просто разбредались пешком по расчищенным от снега дорожкам. К сожалению, к Антонио Росси, который его вызвал, это никак не относилось. Для этого человека не существовало расписания: ни дня, ни ночи, ни перерыва на обед. Вот уже больше полувека он возглавлял отдел Галактической Безопасности.

Отдел на самом деле был, конечно, чем-то необъятным и соразмерным галактике и назывался так только из скромности или из лукавства. Показухи Росси действительно не любил. Коридоры и кабинеты на первый взгляд не впечатляли: тишина, деловитость, предельно вежливые, скромные сотрудники… Можно было даже подумать, что никто тут не собирается вытрясать тебя наизнанку.

Эдгар подождал, пока камеры идентифицируют его личность, и перед ним не расползутся с неохотой, словно делая одолжение, темно-красные витражные двери. Все это было знакомо еще с ранней юности. Он вошел.

Глава Безопасности был полноват, но вполне моложав для своих ста двадцати с хвостиком. Он сидел в черном кресле, вокруг него мерцали в режиме ожидания сорок экранов, на столе перед его очами лежали документы. Эдгар был несколько удивлен тем, что Росси вызвал его лично, а не отправил к своим заместителям. Дело-то было в общем пустяковое.

— Идиотка, — подумала Оливия, закрыв за собой дверь, еще никогда она не уходила от Льюиса в таком отчаянии, — так можно испортить всю дружбу, всё, всё, всё! Кончится всё тем, что он просто будет тебя избегать!

Она прошла по воздушному переходу в женский корпус. В холле висели зеркала. Никогда она раньше в них не смотрелась, с детства усвоила, что она некрасива и никому не нужна, и больше не возвращалась к этому вопросу. Откуда же она знала, что однажды мир перевернется?

А случилось это месяц назад. Он шел по коридору из спортзала, снял футболку и размахивал ею. Она вдруг заметила, как красиво его тело, какая гладкая у него кожа, какая ослепительная улыбка, и как обрывается что-то у нее внутри от его приближения. И этот бог с потной футболкой был не кто иной, как ее Льюис!

Что с ней творилось после этого открытия! Но то была еще не трагедия. Трагедия случилась потом, когда она все-таки взглянула в зеркало. То, что она увидела, было ужасно, влюбиться в это было невозможно даже при самом теплом отношении. Конечно, надежда — это прекрасно, но Оливия привыкла смотреть фактам в лицо. Факты говорили, что ей лучше думать о науке, чем о любви.

С тех пор мало что изменилось, разве что она стала более ранимой, обидчивой и злой на себя. Однажды попросила у Мерлин тушь для ресниц, а та искренне удивилась: «Зачем тебе?» Вот именно, зачем? «Закрасить световод», — буркнула тогда Оливия и склонилась над своим макетом анализатора полевых возмущений.

Эдгар выпрыгнул точно в свои апартаменты. Он был способным учеником, попадал, куда хотел, энергию расходовал минимально, чтобы восстановиться, ему обычно хватало контрастного душа.

Он выложил кейс на стол, достал оттуда три свежих розочки: трем любимым женщинам. У него была традиция: из каждой точки вселенной, где он побывал, приносить по цветочку бабуле, матери и сестре. Как он давно заметил, такие мелочи действуют на женщин безотказно.

Эдгар позвонил по домашнему приоритету матери, сообщил, что вернулся. Она оказалась во дворце и сказала, что сейчас зайдет к нему.

Когда он вышел из душа, она уже сидела на диване, царственно красивая рыжая женщина с зелеными глазами. Она была настоящей королевой: ее муж был Правителем, ее отец — полпредом, ее сын — Советником по Контактам, даже планета носила ее имя. Но в государственные дела она почти не вмешивалась, полностью переключившись на семью. На глазах у Эдгара эта строптивая, властная дама, привыкшая командовать, очень быстро превратилась во вполне домашнюю, хоть и царственную кошечку.

— Ты похудел, — заметила она первым делом.

Они шли по тихой, темной улочке в сторону посольских кварталов.

— Я очень старая, — призналась Зела.

— Сколько тебе лет? — спокойно уточнил он.

— Не знаю. Но больше ста.

— Что ж, и такое бывает.

Дождь слегка накрапывал. Льюис возвращался в общежитие один. Ребята разбежались по своим делам, а Оливия осталась с Эдгаром Оорлом и просила ее не ждать. Он побрел пешком по уже знакомому маршруту между бело-желтых домиков с палисадниками и синими крышами. Он любил бродить один. Иногда от этого получались стихи, но такие наивные, что показать их кому-нибудь было стыдно.

По дороге дождь неожиданно прекратился, как будто одумался, выглянуло солнце. Город просто радостно вспыхнул и заиграл всеми своими красками. Чисто отмытый и влажный, он блестел и переливался. Это было похоже на чудо и на доброе предзнаменование.

Льюис посмотрел на небо — оно было чистым, посмотрел на цветы — они выпрямляли склоненные головки, посмотрел на деревья — они расправляли слипшиеся листочки. Его заполнило счастье, простое, глупое, обыкновенное счастье, только оттого, что всё нормально. Всё хорошо, а будет еще лучше!

Вот в таком солнечном настроении он бодро вошел в вестибюль общежития, расписанный цветами и облаками. У не докрашенной стены стояла девушка и рисовала большую фиолетовую бабочку на цветке ландыша. Художница была миниатюрная, в голубых джинсах и оранжевой маечке с белым воротничком, светлые пушистые волосы были коротко пострижены, тоненькой рукой она выводила длинный черный усик у насекомого.

Льюис остановился совершенно счастливый. Он еще не видел ее лица, но уже был полон к ней дружеского расположения. Ему нравилось то, что она делает, ее детские, веселые рисунки.

Заходящее оранжевое солнце почти спряталось за черной кривой скалой. Резкие длинные тени ложились от камней и сухих кустарников на потрескавшуюся землю. С высоты Упрямого утеса эти трещины походили на мелкую паутину.

— А знаешь, — призналась Норки своему брату, — я ведь тоже ходила с нашими женщинами к Великому Шаману, — хочешь, скажу, что он мне предрек?

Они сидели в маленькой каменистой пещерке, недоступной всем ветрам, а их невозмутимые лапарги паслись внизу, пережевывая сухие колючки и хлопая от удовольствия длинными мохнатыми ушами.

— Что-нибудь о любви, — засмеялся брат.

— Не смейся! — возмутилась Норки, — Великий Шаман никогда не ошибается! Он сказал, что я буду избранницей великого воина, будущего царя нашего Аркемера, Плобла и долины Вдов. Представляешь?

Цветущая планета Гамай-элло под зеленой звездой Альфард была пристанищем Кристиана Дерта. Многие Мудрые предпочитали эту планету. Дворцы и сады на ней затмевали друг друга красотой и сложностью. Вообще Змееносец, как и Большая Медведица, считались самыми престижными созвездиями у эрхов.

Изумрудно-зеленый свет полуденного солнца переливался на белых гранях дворца Кристиана. Синтия шла по узкой тропинке между пышно разросшихся цветов, они склонялись низко и задевали ее платье. Огромные резные врата были открыты. Она, слегка волнуясь, прошла внутрь и остановилась на зеркальном полу. Большой пустой зал безмолвствовал, витражи на окнах были всех оттенков зеленого, блики от них дрожали на мраморно-белых стенах с алмазной крошкой. В общем, всё сверкало.

Из внутренних дверей вышел слуга в золотистом халате и чалме. Не настоящий, мыслеформа хозяина. Он раскланялся и сказал, что Мудрый ждет ее в своих покоях. Сердце екнуло, но тут же успокоилось. Владеть своими эмоциями Синтия умела и в себе была уверена. Платье на ней было серое и достаточно строгое, прическа гладкая, деловая, украшений никаких. Она не собиралась напоминать Кристиану о том, что было когда-то и тем более о том, чего не было.

Тогда, лет двести назад, он жил еще не во дворце, не на престижной планете и Мудрым еще не назывался. Случайная встреча, интересный разговор, взаимная симпатия… История была самая обычная. В нем была какая-то тайна, что-то демоническое. Потом она узнала, что Кристиан Дерта вырос в плотном мире.

В последнюю эпоху Внедрения таких детей было несколько. Вместо создания матрикатов, которые быстро распадались, эрхи пошли по пути выращивания плотного тела из человеческого зародыша. Правда, люди были всё же не эрхи, и наблюдалась некоторая несовместимость, что вызывало непредсказуемые последствия. О существовании же ветви Оорлов, генетических потомков эрхов, тогда было неизвестно.

Осенью ветра в Плобле всё же задули. Они, конечно, были не смертельны, с ног не сбивали, деревья с корнем не вырывали, но продували до костей. Улпард не захотел пересидеть слякотную осень в Прахшхе, как собирался Лафред. Он слишком торопился дойти до столицы. В отличие от своего предшественника, он был горяч и безрассуден, любил рисковать и не слишком думал о последствиях.

В войске его тоже не слишком любили. Он грубил командирам, не заботился о солдатах, убеждал силой, а не уговорами. Но воин он был отважный и огромное разрозненное войско все-таки умудрялся держать в своей власти. Таков был Улпард.

Командный лагерь разбили в низине, под городом Мехезхом. Мехезх был важной крепостью на пути к столице. К его стенам рурги подтягивали по размытым дорогам свои регулярные войска. После падения Прахшха они забеспокоились не на шутку и решили воевать всерьез.

С одной стороны штурм следовало провести как можно раньше, с другой — войско дуплогов было изрядно потрепано и ждало подкрепления от подземелов. К тому же зарядили дожди.

Тоска стала невыносимой. Наверно, от этого Норки наконец решилась. Она пришла вечером в палатку Улпарда. Волосы ее были распущены, тело вымыто в ледяной воде реки, бокал выпитого вина согревал изнутри и придавал смелости. Волнение мешало ей, но все- таки гораздо сильнее хотелось любви. И ласки.

Оливии хотелось стучать в стенку кулаками, когда она слышала смех, шаги или скрип кровати. Ее обожаемый Льюис был счастлив, но она не могла за него порадоваться. Она его ненавидела за это! А еще больше ненавидела эту наивную, избалованную и бесстыжую девчонку, которая малюет на стенах идиотских бабочек!

Льюису даже хватило наглости явиться среди ночи и попросить заварку. Оливия сунула ему и печенье в придачу, но решила, что завтра же переедет в женский корпус. Хватит с нее такого соседства…

Ночь была ужасной. И не только из-за влюбленной парочки за стеной. Как только она закрывала глаза, огромный купол начинал рушиться над ней, сердце сжималось, она покрывалась липким потом и просыпалась. Никакие таблетки Кондора не помогали. Это становилось невыносимым.

Совершенно измученная и злая, Оливия пришла утром в Центр Связи. Там ей всегда удавалось переключиться на работу и забыться. Усилием воли она взяла себя в руки, стала взрослой, умной, серьезной, неуязвимой…

Потом пришел Ольгерд Оорл. Она тупо стояла с микропаяльником над макетом и думала:

Мир перевернулся, и Оливия еще не знала, как ей в этом мире жить. Оказалось, всё было не так, как она всегда считала, реальность получалась совершенно иной. И это злило. Не пугало, нет, но приводило в молчаливое бешенство.

— А где Льюис? — спросил дядя Рой, прикрывая за ней дверь.

Номер был шикарный, малиново-красный, весь в изогнутых зеркалах из сверкающей пудры, с огромной круглой кроватью посредине. Если ему хватало средств на бриллиантовые колье для нее, то уж на такие апартаменты и подавно.

— Льюис не придет, — нервно сказала Оливия, — но это к лучшему. Нам давно надо поговорить.

— Та-ак, — прищурился дядя Рой, он скрестил руки на груди и усмехнулся, — и что с моей девочкой на этот раз?