Боги вяло перебрасываются в картишки.

— Твой ход, Гермес…

Гермес нарочито зевает.

— Нет у меня ничего… Чертовы карты!

Я всегда была слишком послушным ребенком. Несмотря на то что матерюсь как сапожник, а мои непристойные шутки приводят всех в ужас. И пить я могу как сапожник! Я споила уже достаточное количество мужчин и никогда больше ничего о них не слышала. Мои письменные откровения служат причиной семейных раздоров, а когда я веду словесную дуэль, то соперник долго еще не может после нее опомниться. Но уж когда я люблю, то люблю со всей той дьявольской силой, которую посеяла у меня в крови бабка-венгерка, — это больше, чем воплощение, это полное, вплоть до бесчувствия, самоуничтожение, какое только можно представить. Моя любовь — это бомба, на которой взрывается сам взрывающий: я взлетаю на воздух вместе с ним и потом долго собираю себя по частям.

До полового созревания я была примерным ребенком и мирилась с тем, что вследствие постоянных отлучек родители совсем меня забросили. Я терпеливо переносила разнообразных и постоянно меняющихся персон, которых нанимали для заботы обо мне и одновременно для поддержания порядка в доме. Среди них были пьяницы, клептоманки и просто сомнительные личности, что довольно скоро выяснялось, а также, конечно, честнейшие и тучнейшие тетки и, наконец, Датти, няня с двух до девяти лет моей жизни. Ужасна была смерть моей Датти — она замерзла в снежную бурю в горах и тело обгрызли лисы. То, что осталось, мы захоронили в пластиковом пакете.

Все беспорядки, связанные с постоянной сменой прислуги в доме, улаживались дедом с бабкой. Дед был поэт и юморист, бабка — оперная певица. Они были высшей инстанцией в домашней иерархии; это они планировали мою жизнь.

Наша фамилия Лустиг, что значит «веселый».