Книга продолжает серию «Без глянца» — повествования о русских писателях, основанные на документальном материале. В ней приводятся воспоминания о Марине Цветаевой и ее собственные письма и размышления.
Смотревшая на мир с восторгом и болью, бросившая перчатку веку и людям, пронзенная жизнью, Марина Цветаева предстает перед нами в полноте своего быта и бытия — до жеста, взгляда, вздоха. Сквозь пелену тревог и потрясений восстанавливается и сам образ времени великих измен.
«МНЕ дело — изМЕНа»
Знала же она, считавшая восемнадцатый век своим, родным, смертную формулу «слово и дело» — обвинение в государственной измене, оговор, равный приговору!
Знала и то, что в веке двадцатом, в котором была обречена жить, слово «измена» вновь обретет кровавый смысл.
И о роковых исходах любовных
измен —
во все времена — знала. Измена — у людей, для людей — гнев, презрение, ненависть. Застенок и плаха. Позор и проклятие на все времена.
И с вызовом писала: «мне дело — измена». С вызовом подписывала: «мне имя — Марина».
Мол, не трудитесь выслеживать, доносить, шпионить, МНЕ — нечего скрывать, МНЕ не от кого скрываться. Всё о себе САМА написала. Всё о себе САМА рассказала. Ни слова, ни дела не утаила.
ЛИЧНОСТЬ
Облик
Татьяна Николаевна Кванина
(1908–1996),
преподаватель русского языка и литературы, жена Н. Я. Москвина:
Я еще не знала, кто передо мною, но ощущение, что вижу человека, к которому слово «незаурядный» применить мало, родилось тут же: это был человек особой, высочайшей породы. За всю мою жизнь и прежде и потом такого ощущения я не испытывала ни от одной встречи [1; 469].
Анастасия Ивановна Цветаева
(1894–1993),
младшая сестра М. И. Цветаевой, писательница, мемуаристка:
(В 1904 г. —
Соcт.).
Голубоглазая, с русой косой, горбоносая, с резкими движениями, смехом и выразительной мимикой, она напоминала клоуна [15; 140].
Характер
Павел Григорьевич Антокольский
(1896–1978),
поэт, драматург, актер и режиссер студии, а затем театра Е. Вахтангова, мемуарист:
Все ее существо горит поэтическим огнем, и он дает знать о себе в первый же час знакомства [1; 86].
Константин Болеславович Родзевич
(1895–1988),
участник гражданской войны; окончил в Праге юридический факультет Карлова университета. С 1926 г жил во Франции. Герой «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца». В записи В. Лосской:
В Марине была жажда жизни, стихийная любовь к природе, она вся была стихийная. Она была полна любви к жизни, и в то же время ее неустройство и невозможность найти полноту в этой жизни иногда звучали пессимистическим отказом от жизни. Но радость жизни не была отвлеченной… [5; 88]
Ремесло
Марина Ивановна Цветаева:
Не надо работать над стихами, надо, чтобы стих над тобой (в тебе!) работал [10; 57].
Николай Артемьевич Еленев:
Марина знала и ощущала всем своим существом, что слово «есть высший подарок Бога человеку». Ничто не ценилось Мариной больше, чем слово. Ни близкие, ни собственная участь, ни временные блага. Для нее оно было, по ее выражению, «стихией стихий». В религиозной философии слово, Логос, — божественная сила творчества и Провидение.
Мировосприятие
Галина Семеновна Родионова
(1895–1977),
была женой французского военного атташе в Индокитае, впоследствии, в годы войны, участница французского Сопротивления; после возвращения в СССР — преподаватель вуза:
Была она очень эмоциональна и события все воспринимала как-то по-своему, исключительно через импульсы своих рецепторов, иногда «рассудку вопреки». События волновали ее своей эмоциональной, красочной, спектакулярной стороной [1; 420].
Марина Ивановна Цветаева.
Из письма П. П. Сувчинскому. Сен-Жилъ, лето 1926 г.:
Никакого мировоззрения — созерцания. Мирослушанье, слышанье, ряд отдельных звуков. Может быть свяжутся! Не здесь [8; 321].
Вера
Екатерина Николаевна Рейтлингер-Кист:
Меня иногда спрашивают: была ли Марина Ивановна верующей? По-моему, определенно — да. Но, конечно, не в каком-нибудь узкоконфессиональном смысле. Основываю я свое мнение на том, что она с большим уважением относилась к людям, в каком-то смысле посвятившим себя Богу, даже сравнивая их с другими, тоже религиозными, но как бы желавшими соединить свою веру с радостью жизни, что вполне и законно, но что не вызвало ее одобрение по свойственному ей максимализму. <…> Что еще очень характерно для нее в этом вопросе — это то, что несмотря на ее очень высокое мнение о своем призвании и очень высокое место, на которое она ставила искусство, все же у нее оно четко отделялось от сферы духа в религиозном смысле и не заменяло место Бога. <…> Помню очень четко и ясно одно ее высказывание на эту тему — о том, что поэзия все же, несмотря на ее огромную ценность, не есть высшая и последняя ценность, — она сказала: «У постели умирающего нужен не поэт, а священник» [1; 290–291].
Анастасия Ивановна Цветаева:
Религиозного воспитания мы не получали (как оно описывается во многих воспоминаниях детства — церковные традиции, усердное посещение церквей, молитвы). Хоть празднования Рождества, Пасхи, говенья Великим постом — родители придерживались, как и другие профессорские семьи, как школы тех лет, но поста в строгом смысле не соблюдалось, рано идти в церковь нас не поднимали, все было облегчено.
