Ёлка

Фомин Алексей

Повесть об экзистенциальной любви двух немолодых людей.

Двери с шипением и стуком растворились, и спрессованная общим стремлением, по-утреннему сосредоточенно – злая толпа вынесла Игоря Михайловича из автобуса. Не давая себе расслабиться и хоть какое-то время постоять и насладиться отсутствием тесноты и давки, он вместе со всеми энергично зашагал ко входу в метро. В вестибюле купил спортивную газету, отстояв небольшую очередь, и спустился вниз, на перрон. Уже год, как Игорь Михайлович отказался от машины для поездок на службу, сделав окончательный выбор в пользу общественного транспорта. Поначалу московское метро встретило его весьма недружелюбно, вызвав ощущение безотчетной тоски и растерянности, как у какого-нибудь провинциала, впервые попавшего в подземку Великого Города.

Но уже через пару дней навыки городского жителя, навыки человека, родившегося и выросшего на асфальте, среди бетонных коробок, навыки, всосанные им с молоком матери, вновь вернулись к нему. И как не бывало двадцати лет, проведенных за рулем автомобиля.

Московское метро снова стало для него удобным и привычным, как разношенные домашние тапочки. Ему вновь довелось испытать то упоительно-болезненное чувство абсолютной анонимности, поблескивающее зазывно-обманным мороком свободы от всего и вся, которое только и можно испытать в подземной московской толпе.

Игорь Михайлович вошел в вагон и, проехав один перегон до конечной, перешел на противоположный перрон. Обеспечив себе таким образом сидячее место, он уткнулся в газету. Буквы поплыли перед глазами, сливаясь от тряски в непрерывную нечитаемую ленту. Игорь Михайлович крепко зажмурился и вновь открыл глаза, пытаясь настроить зрение на мелкий, прыгающий из стороны в сторону шрифт, угнездившийся под крупным заголовком: «Триумф!» На этот раз текст ему подчинился, и он с вялым удовлетворением отметил про себя, что очки еще могут и подождать. Дальнозоркость свалилась на Игоря Михайловича внезапно, без всяких предупреждений и была мучительно воспринята им как первый признак приближающейся старости. Во всяком случае, он стоически старался отодвинуть как можно дальше тот день, когда ему все-таки придется водрузить себе на нос этот символ надвигающейся немочи и общего нездоровья. Но, несмотря на победу над коварным текстом, почитать ему сегодня так и не довелось.

Как правило, Игорь Михайлович садился между двух женщин (у них и плечи поуже, и коленки они держат вместе). Во всяком случае, старался. Но сегодня слева от него оказался какой-то юнец с затычками в ушах. Плюхнувшись на сиденье, он широко раздвинул в стороны свои длинные худые ноги, нагло потеснив Игоря Михайловича. Игорь Михайлович попробовал мягко отстранить его ногу, но не тут-то было. Но бесстыжий мальчишка не уступил ни сантиметра. К тому же из его мерзких маленьких наушничков во все стороны неслась (во всяком случае, в сторону Игоря Михайловича) отвратительная… Нет, не музыка. Игорь Михайлович никак не мог назвать это музыкой. «Ну почему бы не слушать что-нибудь приличное? – с раздражением подумал он. – Beatles, например, или Pink Floyd. Да уж хотя бы Свиридова какого-нибудь, наконец. Нет! Надо обязательно травить окружающих этой отвратительной какофонией!» В свое время ему довелось поработать с творческими союзами, так что уж в чем-чем, а в музыке он разбирался.