Это первое появление Трефузиса в программе «Незакрепленные концы». Как уже было сказано в предисловии, объяснялось оно тем, что правительство попросило ученых смотреть в течение года телевизор, а затем вынести вердикт относительно того, наносит или не наносит показываемое на экранах насилие вред обществу и в особенности, разумеется, столь дорогим нашей стране детям.

ГОЛОС.

В прошлом году правительство обратилось к доктору Дональду Трефузису, старшему тьютору кембриджского колледжа Святого Матфея и профессору филологии Университета Карнеги, с просьбой просмотреть сколь возможно большую часть телевизионных программ Би-би-си, уделив особое внимание сценам насилия, способным дурно повлиять на наших детей или оказать на них какое-то иное воздействие. Сегодня он поведает нам о том, что ему удалось обнаружить.

Полученное мною задание – проинспектировать пропаганду насилия телевизионными программами Би-би-си – было, с одной стороны, пугающим для закоренелого поклонника радио вызовом, с другой – привлекательным для алчного исследователя и летописца современного общества поручением, а с третьей – лестным для человека, который… о боже, сторон становится слишком много, впрочем, неважно, довольно будет сказать, что я приступил к выполнению этой задачи с радостным, пусть и учащенно бившимся сердцем.

Мой предшественник на посту заведующего учрежденной в нашем университете еще королевой Анной кафедрой прикладной морали

[5]

всегда полагал, что телевидение, будучи, так сказать, этимологическим гибридом греческого «

tele

» и латинского «

vision

», является также и гибридом социальным, химерой, которая ждет, когда некий современный, препоясавшийся на борьбу со злом Беллерофонт оседлает Пегаса двадцатого столетия и умертвит ее, пока она еще не перемолола всю нашу культуру своей грязной, гниющей и гнилостной пастью и не набила оной алчную утробу свою.

Я же, будучи, по преимуществу, человеком из народа, человеком, чьи проворные юные пальцы так и тянутся к доверчивому, трепетному пульсу нашего времени, взгляды, толико невоздержанные, не разделяю. Для меня телевидение остается вызовом, надеждой, возможностью – или, если воспользоваться словами Т. Э. Хьюма,

Это первый из трех монологов Розины, леди Сбрендинг, прозвучавших в программе «Незакрепленные концы». Представьте себе голос человека – женщины, – который произносит слова на вдохе.

ГОЛОС.

Розина, леди Сбрендинг, обращается к нам из ее дома Истуолд-Хауз.

Я живу здесь совсем одна, этот дом назывался, когда я была девочкой, «Вдовым домом». Полагаю, в смысле формальном меня можно назвать вдовой, хотя мой сын, Руфус, он у нас четвертый граф, все еще не женат. Я люблю сельские просторы, в них так тихо, покойно. А здесь меня окружают фотографии из моей прошлой жизни. Вон тот снимок, на фортепьяно, на нем я танцую с Дэвидом, принцем Уэльским, – потом он стал королем Англии Эдуардом, а потом герцогом Виндзорским. Танцором Дэвид был очень плохим, он вечно наступал на ноги и, помню, однажды переломал все плюсневые кости одной моей очень близкой подруге, – осмотрительное лесбиянство было в то время в большой моде.

Это выступление было повторено в программе «Красочное приложение».

ГОЛОС.

На этой неделе в программе «Люди дела» выступает сэр Джереми Гадинг, ректор Лондонского архитектурного колледжа, находящегося в Роган-Пойнт, Патни.

Архитектура предоставляет совершенно необычайные возможности тем, кто хочет послужить обществу, облагородить ландшафт, освежить окружающую среду и продвинуть человечество на шаг вперед, – однако архитектора, который желает добиться подлинного успеха, следует научить тому, как обходить эти волчьи ямы стороной и просто зарабатывать приличные деньги. У меня в штате состоят люди из самых разных школ и университетов, а сама моя работа многостороння и разнообразна. Естественно, первое и самое главное – это визуальный ряд. Молодые люди привыкли так или этак пользоваться глазами, – но для того, чтобы стать в сегодняшней Британии хорошим архитектором, требуется нечто большее, чем просто умение пользоваться ими, требуется еще и удалить их хирургическим путем. Впрочем, современный архитектор должен быть не только слепым, он должен также выпестовать в себе бодрящее чувство презрения к ближнему, а для этого необходимо как можно раньше начать участвовать в совещаниях планировщиков микрорайонов и администраторов городских советов.

Добрый привет всем вам. Приступая к нашей небольшой беседе, должен со всей открытой, мужественной прямотой признаться: я не сноб. Никогда им не был и становиться не собираюсь. Ту т мы с Робби Бернсом приходим к полному согласию, что в последнее время случается с нами нередко: богатство – штамп на золотом, а золотой – мы сами. Я часто ловлю себя на том, что шепчу, проходя по бальной зале, в которой толчется смешанное общество обладателей благороднейших имен нашего королевства: «Поверьте, тот лишь благороден, чья не запятнана душа, а ваши “форды” и “короны” не стоят, братцы, ни шиша». При всем при том человек я уже старый, плотских удовольствий у меня осталось всего ничего, если, конечно, не считать распаривание мозолей чувственным и сибаритским наслаждением, и потому, когда начинается Сезон, я с большим удовольствием отираюсь среди котлов с мясом, коими наполнен наш Свет,

[14]

то приветствуя кликами «Алмазные Головы» на регате в Хенли, то сопровождая какую-нибудь тоненькую дебютантку на Бал королевы Шарлотты. Должен сказать, мне трудно примирить упоение этими празднествами с исповедуемым мной прудоновским синдикализмом, с одной стороны, и почти универсальным презрением к всепролазности представителей высших классов – с другой. Красота происходящего

eux-memes

[15]

портится почти всеобщей грязнотцой и самомнением присутствующих. К примеру, в Хенли, оказавшись в ложе распорядителей, трудно расплескать содержимое полупинтовой кружки «Пиммса» и не намочить при этом человека, ни аза в гребле не смыслящего. Запустите крысу в клубную ложу стадиона «Лордз» – и вы перепугаете дюжину человек, ничего не ведающих о крикете. Однако любимейшее мое из происходящих во время Сезона событий – оперный фестиваль в Глайндбёрне.

Если не обращать внимания на его манерность и привилегированность, оставить в стороне чопорность присутствующих и сбросить со счетов ужасающую напыщенность происходящего, получится место, побывать в котором стоит. Вообразите же удовольствие, которое я испытал, когда в начале нынешней недели старый мой ученик, приобретающий ныне все более солидную репутацию международного шпиона, предложил мне встретиться с ним именно там, чтобы послушать новую постановку «Травиаты» под управлением сэра Питера, сэра Питера, сэра Питера… как бы его ни звали.

В назначенный день я возбудился настолько, что был едва способен устоять на месте, пока Глэмбидж, мой университетский прислужник, загалстучивал мой галстук, призапонивал запонки и подтягивал подтяжки. Я очень люблю облачаться в мой парадный наряд, – молодая американка однажды сказала мне, что в нем я выгляжу типа «секси», а такие слова застревают в памяти надолго. Я всегда страх как боюсь слишком уж расфуфыриться, однако Глайндбёрн обладает по крайней мере тем преимуществом, что в нем приняты касательно одежды правила самые бескомпромиссные. Или строгий костюм с галстуком-бабочкой, или ничего. Подозреваю, впрочем, что на человека, одетого в ничего, там поглядывали бы косо, а то и вытурили бы его оттуда безо всякого промедления.

Мы с Глэмбиджем появились как раз вовремя, чтобы почти целиком пропустить первое действие. Глэмбиджа я не виню, он выжимал из «Вулзли» все, на что тот способен. К сожалению, все, на что тот способен, это девятнадцать миль в час. Так или иначе, до начала антракта оставалось пять минут, которые я провел, озирая ближайшие окрестности театра и дивясь особой проникновенности частой и холодной летней мороси. В должное время первое действие завершилось и публика начала вытекать из – э-э, из ее публичного места.

Леди и джентльмены, матери, друзья: вообразите мое унижение, нарисуйте себе картину моего горя, постигните мою муку. Эта публика была одета – каждый из составлявших ее Джеков и каждая Джилл – в то, что я могу описать лишь как самую пугающую коллекцию затрапезы. Единственные строгие черные костюмы, какие в ней наблюдались, облекали театральных служителей. Мой старый ученик подскочил ко мне, пронзительно вереща: «Ну что же вы, профессор? Зачем вы так вырядились? Это же генеральная репетиция, я думал, вы в курсе!»

Еще одна выдержка из «Красочного приложения».

ДИКТОР.

СИДНИ ВУЛЬГАРС, тур-оператор компании «Отдых сокрушенных», откровенно рассказывает о совершаемых им преступлениях.

На мой взгляд, самое лучшее в отдыхе, который предлагает моя компания, состоит в том, что она дает возможность по-настоящему отдохнуть людям, коэффициент интеллекта которых располагается где-то между восемнадцатью и тридцатью. Большинство наших отдыхающих проживает в таких городах, как Милтон-Кинс, Телфорд, Уэльс, Питерборо, Уоррингтон-Ранкорн, – тех городах Соединенного Королевства, которым приходится прибегать к услугам рекламных агентств, чтобы заманить к себе на жительство хоть кого-нибудь. По нашим представлениям, люди, которые полагают, что было бы очень хорошо, если бы все города на свете походили на Милтон-Кинс, это как раз наши клиенты и есть.

Нас больше всего интересуют личности яркие, привлекательные, любящие хорошо проводить время, но, к сожалению, мы-то их не интересуем нисколько, вот нам и приходится возиться с запечалившимися, постаревшими, отчаявшимися алкоголиками и развратниками, которые покупают наши путевки в тщетной надежде, что им, глядишь, и удастся затащить в постель какую-нибудь бабу, которой еще не стукнуло пятьдесят.

Полагаю, вы видели в наших брошюрах фотографии девушек, которые обходятся без верхней половины купальников, гладкотелых мужчин, увлеченно занимающихся виндсерфингом, веселых пар, предающихся пляжным забавам, – так вот, именно эти виды курортной деятельности мы и предоставляем нашим клиентам в качестве объектов наблюдения. На тех островах, на которые мы их отправляем, мы составляем из них экскурсионные группы, получающие возможность лежать целыми днями на самых дорогих и модных пляжах, наблюдая, так сказать, изнутри за жизнью резвящихся вокруг молодых людей.