Она услышала его голос на одной из площадей Антиохи – то был Симон, что принял имя Петр. Он ничуть не изменился – рыбак с берегов Галилейского моря сохранил и могучую стать, и точеные черты лица, и взгляд – наивный и беспечный. И вот донеслось, как далекое эхо:

– Любите друг друга, – призывал голос.

И Он тоже говорил так. Лишь теперь женщина осознала: Он не понимал, какую боль причиняет людям любовь.

– Любите друг друга, – словно заповедь повторял рослый мужчина. В его глазах светилась вера.

В следующий миг Симон уже возвещал о неугасимом свете. «Он не знал о том, что люди обречены блуждать во мраке, – удивленно подумала женщина, – собственный свет слепил Его. Может быть, именно поэтому Он избрал самую темную из всех смертей».

Впереди было много хлопот. Днем придет Леонидас, голодный, уставший и грязный. Мария развела огонь под большим чугуном и пошла за водой к колодцу. По привычке она бросила благодарный взгляд на юг – на скалы, где били щедрые ключи Дафны, дарившие городу изобилие чистой и свежей воды. Вечером Мария ждала золовку с расчетной книгой, в которую они, устроившись за широким столом, будут вносить все новые расходы и прибыль.

– Хвала Господу, торговля удалась, – заметит Мария, и слова прозвучат буднично, ни к кому конкретно не обращенные.

Ей нравилась золовка, хотя приходилось избегать ее пронзительного бесцеремонного взгляда. Марии Магдалине было что скрывать.

На рынок следовало сходить еще вчера, так что теперь приходилось торопиться. На площади она удачно купила хороший кусок мяса ягненка, немного копченой рыбы и целую корзину овощей и фруктов. Обратный путь проходил мимо синагоги. Мария чуть было не отдалась порыву зайти к равви Амахе и поведать ему свою историю, но вскоре эта мысль покинула ее. К тому же она не забыла о словах соседки, будто бы Симон Петр и его спутники остановились у раввина. Мария поправила на лбу платок и ускорила шаг.

Она успела и прибрать в доме, и расставить повсюду вазы с садовыми цветами. У нее даже осталось время, чтобы расчесать свои длинные волосы и уложить косу на затылке. Мария гордилась этой золотой короной. Глядя в зеркало, она заметила, что под широко распахнутыми глазами пролегли темные тени, и встревожилась.

Вспомнить все было непросто. День за днем просиживала Мария над девственно чистым свитком папируса.

– Не думай о хронологии, – советовал Леонидас, – начни с чего угодно.

Мария хотела вновь воскресить в памяти ту сцену в Иерусалиме. Симон Петр прогнал ее тогда. – Ты говоришь чудные вещи. Я не верю тебе, – отрезал брат Симона, Андрей, как только Мария закончила свой рассказ. И тут же – полные презрения слова Симона о том, что Иисус не стал бы говорить с нею наедине. Но теперь Мария вспомнила еще один голос.

– Ты горяч, Симон. Ты борешься с этой женщиной, словно она враг тебе. Если Спаситель считал ее достойной, кто ты, чтоб судить ее? Он познал ее сущность и поэтому открыл ей то, что мы, возможно, не смогли бы понять.

Левий, кроткий Левий сказал так. Как она могла забыть об этом? Сердце женщины преисполнилось гордости. Мария гуляла по саду, радуясь каждому цветку. Что же Он увидел в ней? На вопрос о том, кем был Он, нет ответа. В ее силах лишь свидетельствовать перед всем миром о непостижимом. Только прежде Мария должна была понять, кто она сама. Поэтому она не последовала совету мужа и начала свою повесть с самого начала.

Мария появилась на свет на берегу Галилейского моря, в Магдале. Население нищей деревушки собирало скудный урожай с неплодородных земель, зато озеро давало хорошие уловы рыбы. Козы и овцы чахли на иссушенных горных пастбищах. Марии не было еще пяти лет, когда ее впервые послали пасти скот вблизи деревни. Мать предупредила девочку не заходить в лес выше по склону. Там, под раскидистыми дубами и «скипидарными»

[1]

деревьями, дикие собаки и гиены, жаждущие вкусить живой плоти, караулили свои жертвы. Мария была послушной девочкой, но в этот раз так получилось, что она нарушила материнский наказ и зашла в лес. В торжественной тишине у корней деревьев сверкала свежестью зелень. Девочка решила, что Бог обитает именно там.

В ее доме часто обращались к Богу. Зимою каждое утро отец благодарил Вседержителя за то, что не создал его женщиной. А голос матери говорил: «Благодарю тебя, Более, что создал меня согласно Твоей воле». На Марию отец вовсе не обращал внимания, глядел мимо или сквозь нее, как будто дочери не существует. А она боялась его: грубые черты лица, жесткий взгляд, да и весь его образ были окутаны завесой тьмы.

Весной становилось легче, не только благодаря теплой погоде и цветам. Лишь только зацветали алые анемоны на горных склонах, отец уходил из дому, где сразу воцарялись мир и покой. На вопрос Марии «Куда?» мать всегда отвечала одинаково: «В горы». Губы ее были плотно сжаты, словно не хотели выпускать слова наружу, и девочка понимала, что дальше расспрашивать не стоит.

Возможно, только Мария ощущала, как смягчается материнский нрав с уходом отца. Иногда, стоя у колодца, они подолгу глядели на заросли жимолости и дрока, среди которых розовел цветущий олеандр. Мария упрашивала мать прочесть наизусть строки из Писания: «Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние». Мать и дочь улыбались друг другу.

Хотя у них не было ни лодки, ни виноградника, семья была богата – ибо самая большая смоковница в округе росла именно перед их дверьми. Благословенное дерево жарким летом одаривало людей тенью и прохладой, щедро кормило нищих, принося по два урожая в год. В теплую погоду первые плоды созревали уже на Пасху. До прихода зимних дождей и бурь спелые фрукты осторожно, почти торжественно снимали с дерева.

У себя дома, в Антиохии, Мария Магдалина до предела напрягала память. Где граница между истиной и вымыслом? Сколько может вместить человеческая память? Мария закрыла глаза – ничего не приходило в голову. Неожиданно, в темноте, она поняла, что должна рассказать и о времени, проведенном в заведении Эфросин. Женщину пугали только предстоящие ночи, когда давно забытое может вернуться из небытия.

По большому счету, Марии всегда удавалось это – не вспоминать. По крайней мере, пока она не встретила Его. «Только истина может дать тебе свободу», – говорил Он. Истина? Мария смотрела на папирус. Ее детство. Какая часть всего этого – истина? Не идеализирует ли она свои детские воспоминания? Как ни странно, самые тяжелые испытания оставляют по себе светлую память. Ребенку ведь немного надо: солнечные зайчики в зеленой листве, спящий на руках ягненок… Радость движения, бег вприпрыжку – и все невзгоды нипочем.

Не преувеличивает ли она свою отчужденность? Ей казалось, что нет. До сих пор ей бывает стыдно за свои золотые волосы и голубые глаза, до сих пор ее презирают. Она заново перечитала написанное, размышляя о себе, как когда-то размышляла об Иисусе. Как она была одинока. Только теперь Мария поняла, какой упрямой и сильной была девочка из Магдалы.

Мама. Она тщетно силилась вспомнить ее имя. Только мамины редкие улыбки врезались в память которая в основном ассоциировалась с печалью и усталостью. Истощенное многочисленными родами тело, скрюченное и утратившее красоту. Руки, растирающие ноющую спину, «Ее жизнь была рабством», – подумала Мария.

Естественно, будучи ребенком, она этого не понимала. Писание определяло всю их жизнь. Жребий женщины, закон жизни, воля Господа – рожать по ребенку в год. Дети умирали, исчезали, словно тени, из мира и из памяти, так же как их матери, погибавшие при родах. Матери было шестнадцать когда родилась Мария, двадцать два, когда ее убили. Мария ложилась спать уставшей. Закрывая ставни, она заметила, как черна ночь над горами. Снова безлунная ночь… Она помолилась о сне без сновидений. Молитва не была услышана. Ей приснилась Чуа. Даже во сне Мария удивилась, увидев бегущую по горной тропке жену своего дяди. Женщина обняла племянницу, и та счастливо рассмеялась.

Миновал сезон дождей, и наступила весна, потаенные ключи в горах давали жизнь ручьям, зеленела земля. Мария бродила по свежей луговой траве, расцвеченной тысячами огненно-красных анемонов. У подножия горы раскинулось поле золотистых крокусов. Мария остановилась и вдохнула нежный аромат шафрана, и тут до нее донесся шум горного ручья. А чуть выше, у запруды, слышалось лишь тихое журчание – там ручей отдыхал, прежде чем начать свой путь через поля к деревням и колодцам.

Мария взбиралась по хорошо знакомой козьей тропе, все в этих местах было ей известно, несмотря на то что она прежде не бывала здесь. Голубой прозрачный воздух, крики потянувшихся на север птичьих стай, трели местных певцов, укрывшихся в кронах «скипидарных» деревьев.

Сетоний следовал за ней как тень. Он довольно закивал, когда возле пруда они обнаружили небольшой грот.

– Здесь нас не видно с горы. И с дороги закрывает высокое дерево.

Марии удалось уснуть только к утру. Тем не менее, она неплохо отдохнула и проснулась в хорошем настроении. Во время завтрака она подумала и решила при встрече с апостолами держать язык за зубами. Это оказалось легче, чем она предполагала. Симон Петр начал беседу с вопроса:

– Я думал над твоими словами о том, что с Иисусом ты познакомилась в горах Галилеи. Как твоя приемная мать позволила юной девушке бродить там одной?

Мария широко улыбнулась, теперь она знала, что делать.

– Конечно же, я была не одна. Со мной был слуга, наш старый садовник. Мы ехали верхом на ослах и когда оказались у особенно крутого подъема, то решили немного передохнуть. Мы услышали шум ручья и поехали туда, чтобы поесть и смыть дорожную пыль. У нас было немного хлеба и сыра. Тогда-то Он и появился, молодой человек, который возвращался из дома своей матери в Назарете в Капернаум. Он присел рядом со мной, и мы разговорились.

Симон прервал ее:

Когда налетел морской ветер и погрузил в прохладу дом и сад. Мария сидела в беседке. Женщина размышляла над тем, как же так вышло, что она совсем не удивилась тому, что Иисус знает все ее мысли и воспоминания. С Ним все было так естественно.

Она закрыла глаза, и внезапно перед ее мысленным взором возникли картины: вот они с Сетонием пришли домой, вот Эфросин радостно встречает их на кухне, угощая теплой едой. За столом Мария рассказала о визите к Ноэми, у которой один ребенок был в армии, а под сердцем рос другой. Женщина очень боялась, как бы какая-нибудь соседка не увидела Марию. Эфросин вздохнула.

Дом готовился к переезду. Часть обстановки уже была отправлена в Коринф, кое-что было продано, тюки с вещами один на другом громоздились в большом зале. Через какой-то месяц они должны быть на пути в Грецию.

Во время разговора сердце дрожало у Марии в груди: как сможет она объяснить Эфросин, что произошло по дороге домой? И что теперь она должна ехать в Капернаум?

– Я должна тебе что-то сказать.

Когда на другой день они снова собрались в беседке, Павел решительно взял слово:

– Я много думал над твоими словами о Его любви, охватывавшей все и всех. Но в Его проповедях есть необъяснимые противоречия: когда Ему сообщили о том, что родственники пришли Его навестить, он сказал: «Кто моя мать и кто братья?» – а человеку, желавшему похоронить отца, ответил: «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов». Он учил: «Я пришел не с миром, но с мечом. Ибо я пришел восстановить сына против отца, дочь против матери, невестку против свекрови. Я пришел сделать домочадцев врагами». Ты тоже слышала это?

– Да.

В голосе Марии не было и тени сомнения.

– Как ты можешь это объяснить?

Леонидас пошел в ванную, а Мария договаривалась со слугой о торжественном ужине. У них была свежая рыба и множество овощей. За столом Мария сказала:

– Ты первый.

Уголки губ мужа поползли вниз, и ответ его был коротким:

– В Риме много дел и большие проблемы с Никомакосом. Но об этом ты услышишь позже.

Улыбка вернулась на его лицо: