Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

Фрезинский Борис Яковлевич

В книгу историка русской литературы и политической жизни XX века Бориса Фрезинского вошли работы последних двадцати лет, посвященные жизни и творчеству Ильи Эренбурга (1891–1967) — поэта, прозаика, публициста, мемуариста и общественного деятеля.

В первой части речь идет о книгах Эренбурга, об их пути от замысла до издания. Вторую часть «Лица» открывает работа о взаимоотношениях поэта и писателя Ильи Эренбурга с его погибшим в Гражданскую войну кузеном художником Ильей Эренбургом, об их пересечениях и спорах в России и во Франции. Герои других работ этой части — знаменитые русские литераторы: поэты (от В. Брюсова до Б. Слуцкого), прозаик Е. Замятин, ученый-славист Р. Якобсон, критик и диссидент А. Синявский — с ними Илью Эренбурга связывало дружеское общение в разные времена. Третья часть — о жизни Эренбурга в странах любимой им Европы, о его путешествиях и дружбе с европейскими писателями, поэтами, художниками…

Все сюжеты книги рассматриваются в контексте политической и литературной жизни России и мира 1910–1960-х годов, основаны на многолетних разысканиях в государственных и частных архивах и вводят в научный оборот большой свод новых документов.

От автора

В эту книгу вошли избранные статьи и публикации о жизни и творчестве И. Г. Эренбурга, печатавшиеся последние 20 лет, главным образом, в московских и питерских изданиях, исправленные и дополненные новыми материалами.

В соответствии с подзаголовком книга состоит из трех частей: ч.1 —«Книги», ч. 2 — «Люди», ч. 3 — «Страны». Состав второй части ограничен статьями и публикациями преимущественно о литераторах, что, может быть, прибавило книге дополнительно тематического единства.

Основные повторы, неминуемые при перепечатывании вместе опубликованных в разное время и в разных изданиях работ и материалов, посвященных одному герою, устранены; при этом в соответствующих местах текста сделаны отсылки к тематически близким материалам сборника. Все ссылки унифицированы — они, как правило, приводятся по последним по времени и наиболее полным источникам.

В примечаниях использованы следующие обозначения для подготовленных автором изданий текстов И. Г. Эренбурга и о нем:

1. СС 8 — Собрание сочинений в 8-ми томах. М., «Художественная литература», 1991–2000.

Часть первая. КНИГИ

I. Жизнь и поэзия Ильи Эренбурга

В огромном литературном наследии Ильи Григорьевича Эренбурга (1891–1967) поэзия занимает количественно небольшое место. При жизни о его стихах знали только знатоки поэзии (последние сорок пять лет жизни Эренбург гораздо больше был известен как публицист и прозаик), хотя сам он не раз говорил, что прежде всего считает себя поэтом. К этим заявлениям читающая публика и критика относились вполне снисходительно. О масштабе личности Эренбурга, о его достижениях и неудачах, исканиях и находках можно судить и по его многотомным мемуарам, и по доступным сегодня документам и свидетельствам современников. Стихи Эренбурга, которые, за вычетом молодых лет автора, возникали, казалось, на обочине этой нетривиальной жизни, сегодня видятся в ее центре. Они так прочно связаны с жизнью автора, с событиями, свидетелем и участником которых он был, что по-настоящему поняты могут быть лишь в контексте этой жизни, на фоне сложных политических и литературных событий 1910–60-х годов.

1. Так начинают…

(Детство, юность, подполье, эмиграция)

В Киеве, в ЦГИА Украины хранится «Книга для записи родившихся евреев на 1891 год». В ней на обороте листа 21 под № 36 имеется следующая запись: 1-я графа: Кто совершал обряд обрезания — мещанин Ярышева Мошко Сорочин; затем: Число и месяц рождения и обрезания — январь 14, 21 (это же — по еврейскому календарю). Где родился — в Киеве. Состояние отца, имена отца и матери — киевский 2-й гильдии купеческий сын Герш Гершанович Эренбург, мать Хана Берковна урожд. Аринштейн. Кто родился, какое имя ему дано — мальчик, наречен «Илья»

[1]

.

По окончании месяца раввин Е. Цукерман аккуратно написал: «Итого было рождений в январе месяце сего 1891 г. 116, из коих мужеского пола 66, женского 50»

[2]

. 66 январских мальчиков получили 50 различных имен, причем только шести дали имена, наличествовавшие в святцах (Александр, Даниил, Яков, Семен, Иосиф и Илья), остальным — древние (иногда двойные: Мойше-Мордхай, Пинхос-Ицхок и т. д.). За 26 лет до революции, давшей евреям России равные права с прочими гражданами, сохранялась устойчивая традиция обособления, самоотъединения, противником которой Илья Эренбург был всю жизнь («Не загоняйте себя в гетто», — не уставал он повторять евреям). Установка на ассимиляцию была сделана родителями сознательно с самого его рождения.

Илья Эренбург относился к матери с нежностью:

Отца писателя все звали Григорий Григорьевич; был он, как теперь бы сказали, предприниматель, купец 1-й гильдии; несколько лет работал директором Хамовнического медопивоваренного завода в Москве, затем в страховой компании «Россия». В Москве он имел широкий круг знакомств, любил веселье, дома бывал редко, ограничиваясь в основном материальным содержанием семьи; живал в номерах «Княжьего двора» (в 1922 году Эренбург вспоминал, как гимназистом «жил с отцом в номерах „Княжий двор“; мне нравилось, что можно позвонить — и половой приносит самовар, плюшки»

[4]

). «Отец мой принадлежал к первому поколению русских евреев, попытавшихся вырваться из гетто. Дед его проклял за то, что он пошел учиться в русскую школу. Впрочем, у деда был вообще крутой нрав, и он проклинал по очереди всех детей; к старости, однако, понял, что время против него, и с проклятыми помирился»

2. Был мир и был Париж

(1910–1914)

Про 1910–1914 (до начала войны) годы говорят как о времени расцвета русской культуры. Конечно, в самой культуре — это пора динамичных и антагонистических процессов: закат символизма, подъем акмеизма, зарождение футуризма. Искусство России начало победный марш по Европе. Чьи-то проницательные головы и чуткие сердца, может быть, и чувствовали тревогу, но не это предощущение создавало общий настрой европейских столиц.

В 1910 году Илье Эренбургу исполнилось 19 лет. Его жизненный опыт был не так уж и мал — подполье, тюрьма, высылка, кочевья, политэмиграция, но, его образование — только 5 классов гимназии и некий курс марксистской политграмоты. Все остальное надлежало изучить самостоятельно. Эренбург впитывает искусство Европы и ее литературу: много читает, осваивает языки — французский, потом еще испанский, путешествует, подолгу бывает в музеях.

Литература была выбрана им в качестве поля деятельности. Выбор, сегодня это ясно, был верным; две грани его дара — лирика и сатира — не сразу, но отлились в адекватные таланту литературные формы. Зрелого Эренбурга в публицистике, эссеистике, в поэзии и в прозе можно узнать по нескольким строчкам. Но путь к этому оказался долгим и нелегким; внешние обстоятельства достижению цели тоже не помогали — прежде всего изолированность от России (язык, общение); хотя до 1914 года ее не следует особенно переоценивать: русские журналы и книги были доступны, почта работала исправно, перемещения по Европе не ограничивались ничем, кроме денег, общение с русскими поэтами оказывалось возможным и в Париже — Бальмонт, Волошин, Сологуб, Алексей Толстой, Гумилев живали там или наезжали погостить. Старшие друзья Эренбурга пытались знакомить его с работами новых русских мыслителей — он узнал имена Бердяева, Булгакова, Флоренского, пробовал их читать, но бросил, предпочитая поэзию. Какое-то время увлекался Достоевским, отголоски этого увлечения заметны и в его стихах, и в прозе. Чтение русских апокрифов, поэтов старой Франции и старой Испании наполняло его жизнь наравне со стихами Блока и Верлена. Вообще, особенность поэтического пути Эренбурга — несомненное живое влияние новой и старой французской и старой испанской поэзии (Вийон, Хорхе Манрике, Жамм, Аполлинер); оно было длительным, сказавшись и на его зрелых стихах.

Эренбург не ставил перед собой задачи предварительного овладения богатствами культуры — он писал все время, а пристрастия менялись быстро, что видно по его первым книгам.

В жизни Эренбурга десятые годы — время серьезных, иногда судорожных исканий; счастливыми, гармоничными они были только поначалу. Тем не менее он постоянно и много работал над стихами, печатался, обрастал новыми друзьями — из русской колонии (художники и поэты) и французами; вписался в мир «Ротонды» с ее международным богемным братством нищеты и талантов. Он всегда был увлечен будущим и отталкивал от себя даже самое недавнее прошлое: каждая следующая книга стихов (а выпускались они ежегодно) отрицала предыдущую. Небольшие деньги из России поступали от родителей, и кое-что давал литературный труд — при минимальных запросах жизнь могла быть безмятежной…

3. Кануны. Молитвы. Раздумья

(1914–1920)

Период 1914–1916 годов занимает в автобиографии Ильи Эренбурга несколько строк: «В начале войны захотел воевать. Не взяли. Потом на вокзале в Иври по ночам вагоны грузил за сто су. Я мерз. Скверно было. Потом писал „Стихи о канунах“. Затем стал корреспондентом „Биржевки“. Попал на фронт. Об этом писал»

[68]

.

К стихам Эренбург вернулся в декабре 1914-го, когда военный угар в умах и душах начал мало-помалу рассеиваться под влиянием реалий войны. Впрочем, из 69 стихотворений, допущенных цензурой в сборник «Стихи о канунах», только два военных стихотворения могли быть прежде напечатаны в русской периодике — «Стихи о канунах» никак не вписывались в заполнивший ее поток патриотического рифмоплетства. Не обещая читателям вести их на Берлин, но мучая их кликушескими причитаниями над «угнанными на войну» и ни за что погибшими «Ванечками и Петеньками», Эренбург имел не много шансов быть напечатанным; его недвусмысленный призыв к миру

еще не мог быть услышан.

«Стихи о канунах» заботами Максимилиана Волошина и материальной поддержкой Михаила и Марии Цетлин увидели свет в Москве в 1916-м. Несмотря на темный, энигматический характер многих стихов, цензура почувствовала, что к чему, и книгу изрядно изувечила.

4. Остановка. Несколько примет…

(1921–1923)

Вскоре по приезде в Москву, 25 октября 1920 года, Эренбург был арестован как агент Врангеля и помещен во внутреннюю тюрьму ВЧК, откуда его вызволил Н. И. Бухарин. Так восстановились связи поэта с друзьями юности (затем Л. Б. Каменев помог ему обзавестись одеждой, а тот же Николай Иванович через Менжинского — тоже парижского знакомца! — оформил зарубежную командировку).

В цикле стихов «Московские раздумья» (январь — февраль 1921 года), написанных в продолжение «Ночей в Крыму», мысли о «новом веке» окрашены в суровые тона московской жизни:

Новые пророчества — точные, ясные (беглый рисунок будущего не сатиричен, но все же не противоречит замятинской антиутопии):

II. Проза Ильи Эренбурга 1920- годов

(От замысла к читателю)

Взлет литературной известности Ильи Эренбурга, начавшийся в 1920-е годы, достиг пика в годы Отечественной войны, когда Эренбург по праву считался, первым публицистом антигитлеровской коалиции. Но и затем, в годы, которые с его легкой руки весь мир зовет оттепелью, его популярность, авторитет крупного либерального (как сказали бы теперь) лидера советской интеллигенции были неоспоримы. В условиях тоталитаризма и порожденного им «железного занавеса» многотомные мемуары Эренбурга «Люди, годы, жизнь» в известной степени сформировали поколение шестидесятников, сыгравшее существенную роль в подготовке радикальных перемен в России конца века. Эти мемуары были едва ли не самым информативным сочинением по истории культуры и политики XX века в подцензурной советской литературе. Именно поэтому советские власти сделали все, чтобы после смерти автора семь книг его повествования «о времени и о себе» стали недоступны читателям. Официально не запрещенные, они в течение двадцати с лишним лет несли на себе негласный запрет, как, разумеется, и все лучшее, что создал Эренбург за более чем полувековой путь в литературе.

Так сложилось к тому же, что за это время существенная часть наиболее активной читательской аудитории Эренбурга вынуждена была эмигрировать из страны. Все это вместе превратило Эренбурга из писателя, опального в СССР, в писателя, полузабытого в России.

Крушение советской идеологии, вызревавшее долгие годы, произошло обвально и не сопровождалось сколько-нибудь объективно-научным пересмотром художественных ценностей советского периода. Огромный поток западной, эмигрантской и официально запрещенной отечественной литературы хлынул на книжный рынок. Новая ценностная картина литературы XX века, полная и объективная, не была синтезирована. Заполнение книжного рынка зачастую диктовалось соображениями сугубой доходности в ущерб всему прочему; требуя броскости и новизны, книжный рынок стал пестрым, оставаясь (уже по-новому) рваным. Формальное, поверхностное клеймо «советскости» по существу оставило за его пределами многих художников (Горького, Тынянова, Маяковского, Багрицкого, Паустовского, Гроссмана, Казакова, Трифонова…). В читательском сознании стали возникать новые обоймы, новые стереотипы. Вместе с тем вышла масса малотиражных, но замечательных по содержанию и полиграфии изданий. С тех пор выросло новое поколение, которому имя Ильи Эренбурга вообще ничего не говорит. Между тем в нашей истории (во всяком случае, с конца 1930-х по 1960-е) это имя было существенным. Да и проза Эренбурга 1920-х годов — художественно своеобразная и политически независимая — активно прочитывалась тогдашней интеллигенцией. Но говоря об этой прозе, необходимо держать в памяти как особенности эпохи ее создания, так и обстоятельства личной судьбы Эренбурга и природу его литературного дара.

1. Путь к роману

Начнем с Первой мировой войны, когда политэмигрант Илья Эренбург жил в Париже и писал стихи. Он пытался записаться добровольцем на фронт, но его не взяли из-за болезни сердца. Вскоре патриотический угар первых месяцев войны во Франции растаял, но при этом оказалось, что ненависть к немцам, педантично уничтожавшим во фронтовой полосе все — от памятников французской культуры до фруктовых садов, — не исчезла, оказавшись вполне прочной. Война принесла жертвы, лишения, сомнения. Устойчивый французский шовинизм, расцветший в пору войны, унижал и русских, находящихся во Франции, — воюющих и невоюющих. Россия воевала скорее бездарно, за ее государственные институты было стыдно. Империалистический характер войны с обеих сторон выявлялся. Это была война нового типа — достижения науки сделали ее техничной; появились орудия массового уничтожения — танки, авиация, химическое оружие. Вопросы, кому выгодно, чтобы граждане разных стран в массовом порядке убивали друг друга, кто организовал этот всемирный комбинат по уничтожению человечества и для чего, в неленивых головах получали более или менее точные ответы.

Первая мировая война оставила в литературном наследии Ильи Эренбурга след неоспоримый.

Во-первых, конечно, это его «Стихи о канунах» — условно говоря, футуристические, безусловно — антивоенные, иногда — пророческие; стихи, расшатанная форма которых сродни пугающему содержанию.

Затем — публицистика. В 1915 году Эренбург впервые стал фронтовым корреспондентом (сначала московского «Утра России», затем петроградских «Биржевых ведомостей»). Солдатом его не пустили на войну по здоровью, но корреспондентом на франко-германском фронте он стал и без медицинской справки.

Однако его статьи, показывающие неприглядные, окопную и тыловую, стороны войны, беспардонно корежились царской цензурой; эта работа все меньше радовала автора. Ощущалась потребность в более общем показе происходящего и переживаемого. Эренбург размышлял о будущем, остро обсуждал ситуацию с русскими друзьями, жившими во Франции (тройная переписка тех лет Ильи Эренбурга, Максимилиана Волошина и Бориса Савинкова

2. О «Хулио Хуренито»

Издать «Хулио Хуренито» удалось лишь после переезда автора осенью 1921 года в Берлин. Книга вышла в издательстве А. Г. Вишняка «Геликон» в начале января 1922-го тиражом 3000 экземпляров. К маю в Берлине разошлись 2000 книг, а в Россию через границу просачивались лишь считанные экземпляры. В Петрограде «Хулио Хуренито» первой получила от Эренбурга его друг поэтесса Елизавета Полонская. С рефератом о романе она выступила 23 октября 1922 года в Вольной философской ассоциации («Вольфила»). Слушателей собралось много, но во время чтения начал тускнеть свет, и реферат сорвался бы, если б не Ю. Н. Тынянов, сумевший в сумерках прочесть выбранные Полонской отрывки из романа. Вот как вспоминала тот вечер Полонская 21 сентября 1961 года в письме Эренбургу:

Дополнение об этом вечере в книге ее воспоминаний: «Было много разговоров, но общее впечатление сводилось к тому, что каждый должен прочесть роман Эренбурга… После доклада Тынянов проводил меня до дому, и я дала ему роман Эренбурга на несколько дней»

[140]

. «Появление „Хулио Хуренито“ памятно всем, — свидетельствует В. А. Каверин. — На два или три экземпляра, попавших в Петроград, записывались в очередь на несколько месяцев вперед — в две-три недели Эренбург стал известен»

[141]

. В Петроград поступило немало экземпляров берлинского издания романа для продажи, но все они (не исключено, что по указанию Зиновьева, знавшего Эренбурга в Париже 1909 года и хорошо запомнившего его сатирические журналы) были конфискованы ГПУ, о чем 5 декабря 1922 года Эренбург жаловался в Москву влиятельному тогда критику, президенту Государственной академии художественных наук П. С. Когану

[142]

.

В своем первом романе, отвергая буржуазный миропорядок, Эренбург оставался еретиком и, повествуя о русской революции — показывая ее несообразности, он издевался над ними с той же остротой, как над французской демократией и папским престолом, над необузданностью итальянцев и законопослушностью немцев, над всхлипываниями русской интеллигенции и американской деловитостью, над красноречием социалистических партий, несостоятельных перед натиском национализма, и штампами большевистской печати, над элитарным искусством и конструктивизмом для масс, над буржуазным браком и собственными стихами из книги «Молитва о России». (К слову сказать, заметим, что, не принимая оценки прошлого в мандельштамовском «Шуме времени», Марина Цветаева писала в 1926-м: «Возьмем Эренбурга — кто из нас укорит его за „Хулио Хуренито“ после „Молитвы о России“. Тогда любил это, теперь — то. Он чист. У каждого из нас была своя трагедия со старым миром…»

Шесть учеников Хулио Хуренито — американец мистер Куль, свято верящий в доллар и Библию; француз мосье Дэле, типичный буржуа; немец Карл Шмидт, помесь националиста с социалистом; итальянец Эрколе Бамбучи, босяк и бездельник; русский интеллигент и зануда Алексей Спиридонович Тишин; африканец из Сенегала, наивный дикарь Айша — яркие, фельетонно заостренные типажи, социокультурное среднее своей среды. Они объясняют прошлое и предсказывают ближайшее будущее. Но есть еще один ученик — его зовут Илья Эренбург. Его биографии отданы произвольно отобранные, но реальные факты из жизни автора: год и место рождения; няня Вера Платоновна и родная тетя Маша; детские выходки — потом мы прочтем о них в его мемуарах; учеба в Первой московской гимназии; гимназическая любовь Надя; Париж, сочинение «Стихов о канунах» и отзывы Брюсова; чтение Леона Блуа; неудавшаяся попытка в 1913-м податься в католические монахи, а в 1914-м — записаться добровольцем на фронт; корреспонденции в «Биржевку»; погром в Киеве и налет на квартиру его тестя доктора Козинцева; «Крымские раздумья»; заключение в ЧК и работа в театре Дурова. И в его портретной характеристике — бесстрашной до самоуничижения — выписан «слабый, ничтожный, презренный» седьмой ученик Хулио Хуренито: «Илья Эренбург, автор посредственных стихов, исписавшийся журналист, трус, отступник, мелкий ханжа, пакостник с идейными, задумчивыми глазами»

3. «Жизнь и гибель Николая Курбова»

Если свой первый роман «Необычайные похождения Хулио Хуренито» — международную сатирическую панораму эпохи войны и революции — Илья Эренбург продумывал пять лет и писал почти как под диктовку один месяц, то замысел второго романа «Жизнь и гибель Николая Курбова» сложился очень быстро — он был задуман на современном, российском и хорошо знакомом Эренбургу материале (недаром в нем на протяжении всего текста легко обнаруживается масса деталей сугубо биографического свойства — так будет и почти во всей прозе Эренбурга, как правило, писавшего о том, что он хорошо знает).

Похоже, что исходный замысел Эренбурга был прост и для него характерен: страсть любви сильнее страстей социально-политических. Для его убедительной реализации автору нужен был молодой герой, всецело поглощенный революционной борьбой, находящийся на самом острие политической работы и прежде не знавший любви. Так возник образ Николая Курбова.

Первое упоминание о романе в бумагах Эренбурга встречается 20 декабря 1921 года (в письме из Берлина к парижской знакомой Галине Издебской): «Не сердитесь за молчание <…>. Я вообще писать не люблю (имеются в виду письма. — Б.Ф.). Теперь, в частности, ибо, увы, пишу большой роман»

[174]

. А через три дня снова об этом — в письме петроградской поэтессе Марии Шкапской (тогда адресату наиболее подробных и доверительных писем Эренбурга): «Сейчас снова пишу роман. Работаю много». Но уже в начале января тон сообщений о романе резко меняется — Издебской 6 января: «Я скучаю, пишу, пью скверный кирш <…>. Вы ведь понимаете, как мерзко писать, — сам процесс. Это обезьянничанье писательства…», — слова, совсем непохожие на Эренбурга в обычном для него состоянии увлечения работой, но зато позволяющие понять фразу из письма к Шкапской 13 января: «Кончаю книгу стихов „Опустошающая любовь“»; о романе в этом письме вообще ни слова, так что приходится сделать вывод: работа над романом приостановлена (это подтверждает и молчание о романе в третьем письме Издебской 14 февраля).

Итак, работа над романом, начатая в декабре 1921-го, затормозилась и была остановлена уже в январе 1922-го. Весь довоенный литературный архив Эренбурга, включая уцелевшие к тому времени рукописи его произведений, был практически полностью уничтожен им самим при вступлении гитлеровцев в Париж (у писателя не было никакой ясности о своей дальнейшей судьбе, и рисковать тем, что материалы личного архива попадут в «чужие» руки, будь то в Париже или в Москве, было одинаково опасно). В итоге нам теперь трудно судить о том, что именно Эренбург написал зимой, использовал ли он что-либо из написанных тогда глав потом, когда вернулся к роману в августе, или же зимой дело ограничилось лишь продумыванием сюжета, персонажей, проработкой планов глав и т. д.

В качестве единственного источника информации обо всем этом мы располагаем лишь той частью его тогдашних писем, которая сохранилась у адресатов и стала со временем доступной (от друзей, коллег, издателей Эренбург не скрывал рабочих планов и рассказов о работе). Так вот, судя по его письмам, можно предположить, что, скорее всего, в первые зимние месяцы он уже начал реализовывать намеченные планы, но натолкнулся на серьезные трудности. Написанные главы ему не понравились и он оставил работу.

4. «Трест Д. Е.»

Завершив 18 ноября 1922-го измучившую его работу над романом «Жизнь и гибель Николая Курбова», Эренбург заверял всех друзей, что раньше чем через полгода он за новую прозу не примется. Однако уже через два месяца он писал Владимиру Лидину: «На днях сажусь снова за работу: авантюрно-утопическое нечто: Трест „Гибель Европы“»

[212]

.

Принимаясь за новую книгу, Эренбург точно знал, что она будет написана быстро; действительно, на нее ушло ровно два месяца. Уже 9 февраля 1923-го работа шла вовсю, и в письме А. К. Воронскому Эренбург извещал о новой книге подробно:

Далее перечислялись заголовки 14 глав первой части «Енс Боот и организация „Треста Д. Е.“» и двух написанных глав второй части «Гибель Европы». Перерыв в работе, вызванный «болестями», как сказано в письме Полонской 20 февраля, задержал завершение повести, но работа над ней была закончена в середине марта 1923-го. 28 марта Эренбург не без иронии сообщал Полонской: «С Европой я кончил и от жалости чуть-чуть не плакал. Мне очень хочется поскорей познакомить тебя с моим новым героем, племянником

Хулио Хуренито

, с

Енсом Боотом

»

[214]

. Текст завершенной повести не разделен на две части и всего в ней 31 главка, при этом названия лишь двух чуть изменены по сравнению с сообщенными Воронскому. Европа уничтожалась вся — шаг за шагом, начиная с Германии. Сидя в берлинском кафе «Prager Diele», Эренбург писал о том, что 300 танков находятся уже в 25 километрах от Берлина, и рассказывал, как Енс Боот в тот момент заходит по своему плану в кафе… «Prager Diele». Германия уничтожалась с помощью специальных центрифуг и танков; завершался 1930 год.

Второй уничтожению должна была подвергнуться Россия. К 1931 году она уже заметно преобразилась, и в связи с бурным развитием Сибири, затмившей Канаду, вся жизнь страны заметно перемещалась в ее азиатскую часть. Управление ею, как колонией, по-прежнему осуществлялось из Москвы, которая оказалась едва ли не на границе Республики. Петербуржцу, мне особенно грустно было прочесть: «После войны 1925 г. западные окраины не смогли оправиться. Петербург сделался глухим заштатным городком, населенным, главным образом, археологами, инвалидами революции и престарелыми балеринами»

III. Книги 1930-х

Сюжеты, связанные с прозой Ильи Эренбурга 1930-х годов, предварим его емкими словами о той эпохе: «Усложнение техники шло в ногу с упрощением внутреннего мира человека. Все дальнейшие события были подготовлены: мало-помалу исчезало сопротивление. Приближались темные годы, когда в разных странах попиралось человеческое достоинство, когда культ силы стал естественным, надвигалась эпоха национализма и расизма, пыток и диковинных процессов, упрощенных лозунгов и усовершенствованных концлагерей, портретов диктаторов и эпидемии доносов, роста первоклассного оружия и накопления первобытной дикости. Послевоенные годы как-то незаметно обернулись в предвоенные»

[328]

.

1. «Мой Париж»

В 1922 году Эренбург написал первые очерки цикла «Письма из кафе» с их выразительной и точной картиной жизни тогдашней Германии. Жанр путевых очерков принес Эренбургу успех. Будучи с детства завзятым путешественником, за всю долгую жизнь он объездил значительную часть мира. «Письма из кафе» впоследствии открыли его книгу «Виза времени». Фотографирование Эренбурга в немалой степени связано именно с путевыми очерками; Эренбург увидел перспективность фотокамеры как удобного, даже незаменимого инструмента в работе. В 1934-м он скажет: «В своих путешествиях я не расстаюсь с „лейкой“. Фотографии заменяют мне блокнот, помогают вспомнить события, детали встреч, разговоров. Иногда эти же фотографии являются иллюстрациями в моих книгах»

[329]

.

Сейчас миллионы праздных туристов путешествуют по миру с удобными в обращении, быстро совершенствующимися цифровыми фото- и видеокамерами — это стало бытом. В 1920-е годы турист с пленочным фотоаппаратом выглядел редкостью. Для путешествующего писателя Ильи Эренбурга фотокамера была не развлечением, а скорее полезным увлечением.

Отщелкивал ли Эренбург в 1923 году городские пейзажи, бытовые сценки с незнакомыми людьми, достопримечательности, имеющие couleur local

[330]

, и т. д. — неизвестно. Одно можно сказать точно: человек увлекающийся, фотографией он занимался долго и снимал много, а снимки с удовольствием раздаривал. Если бы не Вторая мировая война, начавшая через 16–17 лет испепелять Европу, их могло бы уцелеть куда больше…

Поначалу, до покупки лейки с боковым видоискателем, Эренбург мог снимать только знакомых парижан, друзей и близких. Возможно, именно в парижском кафе в январе 1925 года возник у Эренбурга такой замысел: написать своего рода путеводитель по кафе Европы, проиллюстрировав его специально сделанными фотоснимками. Путь от замысла до реализации был коротким, и уже 25 февраля Эренбург сообщал в Москву писателю Лидину: «Я теперь пишу „Гид по кафе Европы“, который хочу издать в виде гида с фотографиями»

[331]

. Книга была закончена в мае, но получился не путеводитель, а сборник из одиннадцати новелл, описывающих шесть кафе Парижа, два — Берлина, одно — Рима, одно — Венеции и московскую пивную «Красный отдых». Новеллу «Ротонда» Эренбург хотел предварительно опубликовать в «30 днях» вместе с ночными фотографиями монпарнасских кафе («Они очень подходят к рассказу», — писал он в августе Лидину

Мир парижских кафе с их публикой, традициями, общениями и т. д. запечатлен Эренбургом-фотографом как фон, на котором разворачивается панорама дружеских встреч. Это в значительной степени его личный мир — мир этот десятилетиями едва менялся, хотя внешне посетители, конечно, старели. В 1920-е годы Эренбурга увлекал весь фотопроцесс — и съемка, и проявление, и печать. Приведем здесь свидетельство 1925 года знаменитого фотографа и художника А. М. Родченко — о парижском жилище Эренбурга: «В комнате всюду стояли тазы, ванны, и как белье, всюду висели пленки…»

2. «День второй»

По общему мнению, именно книга «День второй» зафиксировала переход Эренбурга на «советские рельсы». Переход, осуществленный после долгих и трудных раздумий. История книги «День второй», как и ее последующая судьба, вполне драматичны.

«Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца» оказалась последним сатирическим романом Ильи Эренбурга (сатирические страницы встречаются и в более поздних его книгах, но они относятся главным образом к Западу).

В 1926 году Виктор Шкловский писал в «Третьей фабрике»: «Есть два пути сейчас. Уйти, окопаться, зарабатывать деньги не литературой и дома писать для себя. Есть путь — пойти описывать жизнь и добросовестно искать нового быта и правильного мировоззрения. Третьего пути нет. Вот по нему и надо идти. Художник не должен идти по трамвайным линиям. Путь третий — работать в газетах, в журналах, ежедневно, не беречь себя, а беречь работу, изменяться, скрещиваться с материалом, снова обрабатывать его, и тогда будет литература»

[367]

. Подавляющее большинство писателей пошло вторым путем. По первому пошли единицы; их жизнь была мучительной, но победа безусловной.

Эренбург писать «в стол» не мог — это было противно его природе, может быть потому, что литература не исчерпывала его жизни (недаром так близок ему был Стендаль!). Ему нужен был отклик на написанное, контакт с современной читательской аудиторией, потому что он писал для нее. (Он, пожалуй, не очень-то думал о далеком будущем своих книг и, по собственной формуле, писал «сегодня о сегодня», хотя несомненно разделял работу для газеты и писательство. В послевоенную пору Эренбург любил повторять, что газетная статья учит читателя, как прожить день, а книга — жизнь.) Первый путь, указанный Шкловским, был не для Эренбурга. Похоже, что он искал третьего пути.

3. «Книга для взрослых»

1934–1935 годы — короткий период душевного равновесия в жизни Эренбурга, сравнимый в этом качестве разве что с порой его литературных успехов в 1922 году. Писатель, которого еще недавно почем зря шпыняла критика, создавая ему репутацию циника, впервые ощутил себя на родине не изгоем. Эренбург с невероятной активностью взялся за объединение писателей-антифашистов Европы, готовил писательский конгресс в Париже, вошел в руководство созданной на этом конгрессе писательской Ассоциации. Уже был убит Киров и гигантская сталинская гильотина приведена в боевую готовность, но мало кто догадывался, что ждет страну в самом ближайшем будущем. «Чем дальше, тем больше, несмотря на все, полон я веры во все, что у нас делается», — писал 3 апреля 1935 года близкому другу Борис Пастернак

[442]

. Жившему постоянно на Западе Эренбургу было еще труднее понять, что делается в родной стране.

В январе 1935 года Эренбург завершил работу над повестью о молодежи «Не переводя дыхания». Это — одна из самых очевидных его неудач, но именно она вызвала бурный поток восторженных рецензий, уступив по числу откликов разве что книге «Как закалялась сталь» Николая Островского. Состязание критических оценок было захватывающим: «День третий», — по существу изрек прежде строгий к Эренбургу А. Селивановский

[443]

; «День седьмой», — переплюнула всех неизменно бдительная Р. Миллер-Будницкая

[444]

. Эренбург не обольщался насчет художественных достоинств этой повести, но ему было приятно безусловное доверие к его работе. Тогда-то у него и возникла потребность поделиться с читателями рассказом о себе, о своем пути, о Москве и Париже начала века, о своих друзьях — революционерах, поэтах, живописцах. Эренбург захотел языком прозы объяснить, как он пришел к тому, чтобы сказать решительное «да» социализму.

Это был замысел «Книги для взрослых». В нем мемуарные главы должны были перемежаться с главами, где действуют вымышленные герои — инженеры, ученые, рабочие, деятели искусства. Замысел был неожиданным и новым. Поскольку весь довоенный архив Эренбурга погиб, то о том, как этот замысел обрастал подробностями, как возникали персонажи будущей книги, ее сюжетные ходы, судить можно лишь по упоминаниям в уцелевших эренбурговских письмах. Нам снова будет не обойтись без писем Эренбурга к его московскому секретарю В. А. Мильман.

Осенью 1935 года Эренбург приехал в Москву. Среди множества дел у него были и заботы, связанные с замыслом новой книги: он хотел познакомиться с работой научного института или лаборатории, занимающихся важной народнохозяйственной проблемой. Его ждала удача — знакомство с Осипом Павловичем Осиповым-Шмидтом, организатором промышленного производства синтетического каучука в СССР. Этот энергичный, деловой, увлеченный работой человек оказался готовым героем «Книги для взрослых». Ровесник века, выходец из рабочей семьи, участник Гражданской войны, Осипов, уже будучи «красным директором» Ярославского завода лаков и красок, за два с половиной года получил высшее образование и возглавил Резинтрест Наркомтяжпрома. Когда благодаря знаменитым работам академика С. В. Лебедева в 1932 году в Ленинграде заработало первое опытное производство каучука при ВНИИСКе, было принято решение о строительстве заводов в Ярославле, Воронеже и Ефремове. Строительством руководил специально созданный в Наркомтяжпроме главк (Главкаучук); его возглавил О. П. Осипов-Шмидт, чья компетенция, деловитость и энтузиазм оказались незаменимыми. Осипов увлек Эренбурга, надо думать, не только профессиональными, но и человеческими достоинствами. Главный герой «Книги для взрослых» Андрей Кроль целиком написан с него (в одном из писем к Мильман Эренбург даже оговорился: вместо «получил письмо от Осипова» написал «получил письмо от Кроля»), Эта расположенность к Осипову — Кролю сказалась и в том, что Эренбург щедро отдал жене Кроля Наташе авторство своих стихов из невышедшего сборника лирики «Не переводя дыхания», стихов, написанных в Берлине в 1923 году под влиянием Пастернака.

После московских встреч 1935 года Эренбург переписывался с Осиповым, посылал ему главы рукописи «Книги для взрослых», просил исправить все возможные неточности. Переписка эта, увы, не сохранилась.

4. Испанские фотоальбомы

В июне 1932 года в Берлине издательство «Малик» выпустило по-немецки книгу очерков Ильи Эренбурга «Испания» (Spanien heute [Испания сегодня]. Berlin: Malik, 1932) в чудесном оформлении Джона Хартфильда, с массой снимков, сделанных Эренбургом в 1931 году (увы, уже в 1933-м все книги издательства «Малик» нацисты сожгли). Директором «Малика» был приятель Эренбурга, немецкий писатель Виланд Герцфельде, а Джон Хартфильд — английский псевдоним его родного брата, взятый в знак протеста против агрессивного немецкого национализма.

В СССР «Испанию» напечатали тоже в 1932-м, но без единой фотографии; а в феврале 1935-го подписали к печати ее второе издание, и снова без иллюстраций. Когда осенью 1935 года Эренбург приехал в Москву по рабочим делам, он договорился с директором Изогиза Малкиным об иллюстрированном издании «Испании» — по примеру «Моего Парижа» предполагалось, что это будет фотоальбом.

Со времени первой поездки Эренбурга по Испании политические события развивались там стремительно. После свержения диктатуры правым удалось взять реванш на парламентских выборах, их правление вызвало в 1934 году в Астурии восстание горняков; оно было жестоко подавлено генералом Франко. А в феврале 1936-го на выборах победил Народный фронт (блок левых партий), и стали возможны демократические преобразования.

В марте 1936-го Эренбург получил задание «Известий» выехать в Испанию, это подтвердил ему в Париже редактор газеты Н. И. Бухарин.

Население страны (особенно сельское) было настолько обездолено, что после победы левых начались повсеместные захваты помещичьих земель и нападки на обслуживавшую прежнюю власть церковь. Приехав в Испанию в начале апреля, Эренбург побывал во многих краях, где был в 1931-м:

IV. Работа без устали

(1940–1945)

1. «Падение Парижа»

«Падением Парижа» открывается цикл панорамных политических романов Ильи Эренбурга (в него входят также послевоенные «Буря» и «Девятый вал»). Впервые Эренбург, автор по преимуществу лирической и сатирической прозы, писал романы, в которых политические события были не только содержанием, но и основой динамики сюжета.

Картина жизни в них мозаична благодаря массе героев, представляющих различные социальные слои и политические силы, и «кинематографическому» монтажу. Из трех названных романов последний таков, что Эренбургу не захотелось печатать его в последнем (1962–1967 годы) собрании своих сочинений. А «Падение Парижа» — географически самый локальный (в нем описана Франция 1936–1940 годов), наименее подверженный внутренней цензуре (она сказывается лишь в части сюжета, связанной с пактом Молотова — Риббентропа и описанием деятельности французских коммунистов, подчиненных командующему ими из Москвы Коминтерну) и художественно наиболее удачный.

Эренбург прожил во Франции много лет, превосходно знал страну, ее историю и культуру, жизнь ее художественной и литературной богемы, парламентские кулисы, прессу и деятельность политических партий. Он был не только свидетелем многих событий общественной и политической жизни Франции в 1909–1917 и в 1925–1940 годах, но и участвовал как антифашист и популярный за рубежом писатель в сплочении левых интеллектуалов Запада (недаром на него было собрано огромное полицейское досье). Опыт журналистской и писательской работы подготовил Эренбурга к тому, чтобы написать роман-хронику крушения Франции. Время, предшествовавшее написанию романа, было для писателя трудным. После поражения Испанской республики он жил в Париже — впервые за долгие годы — без дела («Известия» крайне неохотно и только до 12 апреля 1939 года печатали его корреспонденции). Эренбург очень тяжело пережил известие о советско-германском пакте. Сама мысль об альянсе СССР и гитлеровской Германии была для него непереносима: этот альянс уничтожал основу всей его деятельности 1930-х годов, которую Эренбург формулировал так: «Главное сейчас — разбить фашизм». Приходится лишь гадать, насколько мрачным представлялось Эренбургу будущее зимой 1939–1940 годов: был ли он уверен в непрочности сговора двух диктаторов? Не возникал ли перед ним применительно к собственной судьбе образ несчастного Лазика Ройтшванеца, которому не оказалось места на земле?.. Отлучение от газетной работы, по счастью, избавляло его от необходимости публично высказывать поддержку линии Сталина. Но, оставаясь подданным своей страны, Эренбург, понятно, не мог позволить себе открыто выражать критическое отношение к ее политике. Для многих своих французских знакомых он стал представителем враждебного государства (в СССР вся пропаганда обвиняла в развязывании мировой войны не фашистскую Германию, а «империалистические» Францию и Англию). «Я ослаб, быстро уставал, не мог работать, — вспоминал Эренбург в мемуарах „Люди, годы, жизнь“. — В ту зиму мало кто к нам приходил: некоторые из былых друзей считали, что я предал Францию, другие боялись полиции — за мною следили»

Когда Гитлер напал на Францию, Эренбург попытался помочь французам получить советские самолеты; противники этой операции добились ареста писателя, он уцелел чудом (об этом можно прочесть в его мемуарах и в некогда знаменитой у нас эпопее Луи Арагона «Коммунисты»).

«В июньские дни 1940 года я был единственным писателем (говорю не только об иностранных, но и о французских), который остался в Париже и увидел происшедшее там», — сказано в интервью Эренбурга «Вечерней Москве» 15 мая 1941 года. Катастрофа Франции — горькое испытание для Ильи Эренбурга — не могла быть последним актом европейской трагедии. Не только политические и военные резоны, но даже разговоры немецких солдат на парижских улицах и в кафе приводили писателя к выводу: нападение Германии на СССР неминуемо. При всей тяжести этого вывода в нем была та ясность, которая давала Эренбургу психологический выход из тупика, возвращала ему «место в боевом порядке».

2. «Война. 1941–1945»

(Предисловие к книге публицистики)

Эта книга не имеет в виду вас развлечь — для развлечения почитайте что-нибудь другое.

Это не детектив или приключенческий роман (такое изображение Отечественной войны заполняет различные телеканалы в годовщины старых военных побед). Вместе с тем это и не серьезный справочник по истории войны, из которого читатель сможет узнать всё про причины и следствия, тайные пружины, действующих лиц и масштабные военные операции. И это не мемуары участника войны — с картинами военной жизни и переживаний автора.

Это сборник

статей

Ильи Эренбурга, писавшихся ежедневно в течение четырех военных лет и обращенных прежде всего к бойцам фронта (многие короткие и яростные выступления Эренбурга зачитывались им политруками перед боем) и к бойцам тыла (в тылу статьи Эренбурга читались тоже до дыр). Отмечу, что в семи книгах воспоминаний Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» есть пятая книга, целиком посвященная событиям Отечественной войны, — при написании ее Эренбургу не раз помогали его статьи военных лет, напоминая о тех или иных подробностях фронтовых поездок, встреч и разговоров.

Это поневоле

избранные

статьи (хотя в книге их больше двухсот, но Эренбургом за время той войны их написано не меньше полутора тысяч). Это были статьи разных жанров. Хлесткие фельетоны — в первые месяцы войны, в тяжкую пору военных поражений, Эренбург хотел избавить наших бойцов от ощущения фатального превосходства врага; 5 августа 1941 года он писал про гитлеровцев:

3. Судьба «Черной книги»

Первая статья Эренбурга, в которой говорилось о реальной опасности уничтожения еврейского населения на территориях СССР, захваченных Германией, была основана на свидетельствах очевидцев; она написана 12 ноября 1941 года для Совинформбюро и передана им за границу; в России — впервые опубликована нами в 2004 году

[562]

. Эренбург в ней писал: —

Не получая официально никаких сведений об уничтожении гитлеровцами еврейского населения на захваченных территориях СССР, Эренбург в 1941–42 годах узнавал об этом из текстов немецких листовок, которые ему присылали и передавали во время его фронтовых поездок бойцы Красной Армии. Однако в первый период войны политически более важной задачей Эренбург считал разоблачение немецкого мифа, что Германия воюет не со славянскими народами России, а лишь уничтожает евреев. В этом смысле характерна его статья «Земля Пирятина»

[564]

, начинавшаяся так: