Первым знаком стал тонкий, искрящийся, точно лед, фонтан брызг прямо у горизонта. Йилл увидела его, и в ту же секунду раздался крик:

– Лево руля, йе-е-е… вот он! We've got it, we've got it!

Она была готова к этому, все четыре часа пути она провела на палубе, завернувшись в одеяло и до рези в глазах вглядываясь в воду. И теперь Йилл с трудом встала, откинула одеяло и на негнущихся ногах доковыляла до планширя. Ветер усилился, превратившись в злой шторм. Волны раскачивали судно, облака соленой воды захлестывали палубу, кроссовки Йилл намокли. Скользко. Она ухватилась за поручень, идущий вдоль планширя, ноющими от холода пальцами.

Один из членов экипажа уже стоял там. Может быть, он и кричал. У него было круглое, загорелое лицо, лоб облепила мокрая челка. Ухватив Йилл за локоть, он проорал:

– There! You see it?

[1]

Там!

После он пожалел, что не собрался с силами и не поднялся к Йилл. Она так пылала, когда зашла к нему в салон, мокрая и растрепанная на ветру, и взгляд был совсем иной, чем прежде.

– Привет, Тор, – сказала она, утирая лицо. – Как мне жаль, что ты этого не увидел.

Он слабо улыбнулся.

Прежде чем взойти на борт, оба приняли по таблетке «постафена» против морской болезни. Тору не помогло. Первые волны озноба настигли его уже через полчаса, и он забился в угол на корме, не в силах сдвинуться с места.

– Скоро будет полегче, – утешала Йилл. – Обычно проходит, если оставаться на палубе.

Йилл старалась вернуть его к жизни. Йилл Чюлен, подруга детства его жены. Она старалась изо всех сил. Но надолго ли их хватит? – спрашивал он себя. Когда жена шесть лет назад пропала без вести, жизнь перевернулась с ног на голову. Он превратился в зомби, сломленного человека, утратившего контроль над своей жизнью. Тор полностью переменился, перестал узнавать себя. Он понимал, что полиция прекратила поиски

[2]

.

Первое время он одержимо искал, расследовал и реконструировал. Это случилось в выходные, которые он провел в летнем домике на острове Вэтё. Берит не захотела поехать с ним, и как же он проклинал себя после за то, что не остался с ней или не уговорил поехать вместе. Она была чуть не в себе, и он должен был поддержать ее и присмотреть за ней. Так он думал теперь. Но тогда, шесть лет назад, Тор пытался внушить себе, что их брак зашел в тупик, что жизнь течет сама по себе, что изменить ничего нельзя. С одной стороны, обычное дело, с другой – поражение. Только сейчас Тор полностью осознал его.

Он неуклюже пытался заново сблизиться с женой. Иногда по ночам он слышал звуки, похожие на рыдания. Тогда Тор обнимал ее поверх одеяла, и Берит тут же умолкала.

– Что случилось? – спрашивал он. – Тебе плохо?

Она притворялась, что спит. Тор слышал, как она пытается выровнять дыхание.

Когда зазвонил телефон, Ханс-Петер Бергман принимал душ. Услышав звонки сквозь шум воды, он чуть не поскользнулся в мыльной пене.

– Жюстина! – Но тут же вспомнил, что ее нет дома.

Она снова отправилась к озеру, к лодке, и, видимо, уже успела отчалить. Конечно, он мог и не отвечать, но боялся пропустить что-нибудь важное. У матери недавно случился второй инфаркт, ее только что выписали из больницы. Ханс-Петер быстро выключил воду и закутался в банное полотенце. Вышел в холл, оставляя мокрые следы.

Это был Ульф, его начальник.

– Не помешал?

Видение посещало ее по утрам, совсем рано, перед самым рассветом. Проснувшись, она лежала на спине, и на потолке над ее телом проступали контуры. Она хотела закрыть глаза, но не могла. Хотела повернуться на бок, укрыться одеялом, спрятаться. Но шея, выгнутая назад, не слушалась, и веки не желали прикрыть глаза. Под грудью было влажно от пота, а руки лежали безвольно, точно гири.

Покалеченное лицо, одна глазница пуста, будто вырезанная в листе бумаги, после скомканном. Она видела полуоткрытый рот, из которого сочилась вода.

На месте носа – следы рыбьих зубов, но второй глаз цел. И это было самое невыносимое. Глаз наблюдал за ней, неотрывно; лицо колыхалось, но пристальный взгляд оставался неподвижен.

Суббота. Сегодня она должна работать, а потом несколько дней отдыхать: воскресенье, понедельник, вторник. Будни давали передышку – до послеобеденных часов, когда надо было готовиться к возвращению Томми. Она не могла предугадать его настроение, не могла заранее выстроить защиту.

Вернуться домой? Взять с собой Кристу и уехать из страны?

Нет. Деревня, старухи в черном, их сморщенные лица, обращенные к ней: вернулась овца в стадо?

Можно, конечно, сказать, что он умер. Что она стала вдовой, как и мать. Можно соврать и какое-то время жить спокойно. Но вскоре он догадается, куда она делась. И приедет за ней. От одной этой мысли Ариадна съеживалась. Растущий шум в ушах, слабость в животе.

Она стояла перед зеркалом в ванной. Тональный крем и румяна. Если не разевать широко рот, то никто не заметит, что она потеряла еще один зуб. На этот раз тот, что сразу после левого клыка. Ариадна спрятала зуб в бюстгальтер, но после поняла, что ехать в больницу, чтобы вставить его на место, уже поздно. Она слышала, что выбитый зуб надо держать в молоке или за щекой, в слюне. Тогда зуб сохранится до больницы и, возможно, приживется на старом месте.

Жюстина проснулась от того, что птица клевала ее в нос. Она лежала на боку, теплые птичьи лапы упирались в плечо. Вспомнив, где она находится, Жюстина поднялась. На круглых настенных часах было без двадцати пяти семь. Проспала Жюстина недолго, но, как ни странно, чувствовала себя бодрой. Она услышала, как Ханс-Петер говорит с постоялицей в холле. Звон монет – одна упала и укатилась. Ханс-Петер и женщина засмеялись. Из-за двери струился запах кофе.

Снова страх одержал победу над ней и над птицей. В третий раз за несколько недель.

Птица перескочила на стопу Жюстины. Это было ее любимое место – основание большого пальца. Птица была тяжелой. Жюстина погладила ее, птица нахохлилась и потерлась головой о пальцы хозяйки. Осторожно развернув крылья, Жюстина осмотрела их. Она обнаружила старые раны, оставшиеся после прежних приступов паники, но они хорошо заживали, никаких воспалений.

В каморке не было окон, но Жюстине казалось, что, если внимательно прислушаться, можно услышать шелест дождя. На подушке Ханс-Петера осталось углубление. Прежде чем встряхнуть обе подушки, Жюстина постояла, уткнувшись в эту ямку. Причесавшись перед крохотным зеркалом, она кое-как поправила одежду. Брюки помялись – надо было снять их перед сном. Жюстина озябла, руки покрылись мурашками.

Образы прошедшей ночи возникали в памяти, уже вовсе не страшные. Наоборот – Жюстина не могла понять, что ее так испугало. Накатил гнев: кто посмел вторгаться в ее сад, и не первый раз? Следовало разобраться, а не бежать прочь, позволив какому-то безумцу прогнать ее из собственного сада. Ночью ей не хватило храбрости, но теперь, при свете дня, все выглядело иначе.

Дом выглядел как обычно. Никто не бывал там с самого отъезда Тора, как и предполагалось. У него не было ни домашних растений, ни домашних животных, а почтовый ящик достаточно велик, чтобы вместить газеты и письма за неделю и больше.

И все же Тор поймал себя на том, что бродит по дому в поисках следов. Конечно, не Берит, нет. Но может быть, Иоргена или Пенса. Клочок бумаги: «Привет, пап, добро пожаловать домой, мы просто зашли присмотреть за домом, всего тебе, до связи». У сыновей были старые ключи. Но зачем им ехать в пустой дом?

Он налил себе виски и присел за кухонный стол. Коробка с фотографиями стояла на прежнем месте. Он достал ее накануне отъезда. Фотографии Берит, их совместной жизни, сбивчивые свидетельства. Помолвка, ее по-детски круглое лицо и глаза – широко раскрытые, словно удивленные. Волосы были убраны в прическу, которая, кажется, называлась «валиком». Тору эта прическа никогда не нравилась, но Берит он этого не говорил.

Венчание в Копенгагене, простое и строгое. Берит хотела шикарную свадьбу, а он нет. Шведская церковь Густавчюркан стала компромиссом. Тор помнил, что Йилл была свидетельницей, и даже разглядел ее на одной из фотографий, сделанных во время праздничного ужина в ресторане. Когда они поженились, Берит уже была беременна, но это еще не было заметно. В коробке лежали и более поздние фотографии беременной Берит – живот, вид снизу. Тор помнил, как садился на корточки перед ней, чтобы поймать нужный ракурс. Берит после родов и много, много фотографий мальчиков с матерью. Снимков с Тором куда меньше – ведь фотографировал почти всегда он.

Смотреть на фотографии было мучительно, но все-таки необходимо. Он должен истязать, наказывать себя. Фотографии напоминали Тору о том, что он предал Берит. И не однажды. Например, когда она рожала. Он не смог быть рядом во время родов. Он презирал и ненавидел себя за то, что испугался запаха крови, эфира, «я выйду на минутку, я вернусь» – головокружение от звяканья инструментов – «я вернусь». Но он не вернулся. В этом и заключалось предательство. Ее искусанные губы произносили его имя, но он ушел, он шел по ослепляюще светлому коридору, за дверьми которого кричали женщины, ему хотелось зажать уши и бежать прочь, но он шел, шел прямо по коридору, вон.

Этим утром тележка казалась особенно тяжелой и неуправляемой, будто ее колесики перестали вращаться. Ханс-Петер помог ей выкатить тележку из чулана и нагрузить полотенцами, постельным бельем, мылом, туалетной бумагой и пакетиками шампуня. А потом они с Жюстиной ушли. Ариадна стояла в столовой и смотрела, как они удаляются по Дроттнинггатан. Было ветрено, волосы Жюстины развевались. Она несла птицу, прижимая ее к груди, точно ребенка, – совсем как мама Ульфа, когда испечет хлеб.

– Тебе, может, неприятно, – сказала Жюстина, вынося птицу. – Не знаю, как ты относишься к животным. Но одно могу тебе сказать: бояться не нужно. Он чувствует, кто мне нравится, а кто нет.

Ариадна не знала, что ответить.

Жюстина откинула волосы с лица и указала на дверь каморки за стойкой.

– К сожалению, мы там наследили, – сказала она, смущенно улыбнувшись и оттого мгновенно похорошев и помолодев.

К середине сентября Генри и Мэрта перебрались обратно в город. Микке помог перевезти вещи в два приема, нагрузив свой старенький «шевроле». Старики, как обычно, без устали благодарили.

– На душе спокойнее, когда знаешь, что домик зимой под присмотром, – сказал Генри, закрывая форточку на задвижку. – Как нам повезло, что мы познакомились с тобой.

– Да ладно… – пробормотал в ответ Микке. Его всегда смущала их чрезмерная благодарность. Он предложил им заодно сгрести опавшие листья – скоро уже пора, дожди зарядили всерьез.

Старики грустили, провожая еще одно лето – может быть, последнее в этом домике. Так они думали каждую осень. Кто знает, что сделает зима с двумя иссохшими, слабыми телами. И коту не нравилось переезжать обратно в городскую квартиру. Чувствуя приближающийся переезд, кот прятался все утро, пока они выносили коробки с вещами, отчего Мэрта разволновалась едва ли не до слез:

– Пожалуйста, Микке, я знаю, что твое время дорого, но Лис…