— М-м, твою мать! — взвыл Орлов, кувыркнувшись метров с пяти и сочно сев прямо на «пятую точку».

Автомат упал рядом, морозозащитные очки соскочили на подбородок; стеганная мехом «полярка» смягчила удар, не то бы копчику — каюк! Скрипя зубами от боли, пытался встать, переворачиваясь на бок и колени, но не смог.

Лег на спину и огляделся: кругом та же темень, что и снаружи. Да и откуда здесь взяться свету?.. Света не может быть нигде — с тех самых пор, когда еще полгода назад солнце скрылось за плотной пеленой пыли, поднятой по всей планете нескончаемыми ураганами, и небо заволокло копотью пожарищ и вулканической сажей. Все, что могло гореть, уже давным-давно прогорело: по всей Земле сейчас нет ни огонька, ни искорки; только сплошная сумеречная мгла — мгла, мгла и пыль, что скрипит на зубах и под унтами на черном снегу. Завывающий ветер из края в край и бесконечное царство стужи, сковавшей мир; хоть что-нибудь живое уже давно вымерзло, окоченело. И так всюду.

— Градусов восемьдесят сегодня… — подумал солдат.

С трудом повернулся на правый бок, освобождая карман с сигаретами. Прикурил, осторожно покашлял, пережидая боль; онемевшие пальцы спрятал в рукавицы и скоро почувствовал, как они отогреваются. Заметно было, что тут намного теплее, чем на улице: не ниже минус двадцати-пятнадцати — прямо Ташкент!

Они понимали друг друга — и понимали, что происходит.

Земля начала переворачиваться уже давно. Ученые замечали дрейф магнитных полюсов — с каждым годом понемногу ускоряющийся, но какой-то еще не выраженный, не внушающий серьезной тревоги; на учащение природных катаклизмов закрывали глаза. К идее близящегося «конца света» относились легковесно, с усмешкой: поповские бредни! Никто не хотел ничего осознавать, и без того забот хватало. На вопросы беспокойных журналистов отвечали: «Лет через пятьдесят или сто, может и случится что-то. А сейчас?.. Да что вы! Такого просто не может быть».

И близорукие ученые кроты, геофизики и гидрометеорологи, пели «колыбельную» с волшебными словами о «данных многолетних наблюдений, опровергающих катастрофические гипотезы», об «отсутствии полноценных исторических климатических прецедентов». Уверяли, что похожее уже было: в таком-то веке и в таком-то веке — так ничего же страшного не произошло!.. И все же понимание чего-то необычного в состоянии планеты, качественно нового и необъяснимого пока, уже назревало. Возникающие догадки таили.

Орлов понял суть надвигавшегося неожиданно.

В декабре 1999 года смотрел передачу Александра Гордона о катастрофах. Уловил мимолетное сообщение о смещении Южного полюса в направлении Индийского океана, совместил с датами, вычисленными супругами Зима в пророчествах Нострадамуса, и вдруг его озарило: а ведь «конец света» уже близко!

Зажили теперь Леха и Александр вдвоем в спасительном бункере. И сутки, и вторые спали, ели, пили чай, курили, перебрасывались простыми, ничего не значащими словами — все друг о друге и так было понятно!.. Снова спали, ели, пили чай.

Стрельбы больше нигде не слышалось. Ребята поняли: для них уже кончилась война!.. Недалеко от Тулы, где они очутились, в сотне-полусотне километров стояли свои — фронт подпитывался резервами ближних к Москве боевых частей, их огневыми и продовольственными припасами. Совсем близко в последних судорогах еще шевелились омертвелые от стужи и голода щупальца страшного спрута, облапавшего половину России; только их это уже не касалось.

Возле бункера не осталось ничего живого: наступавшие просто издохли… изошли бессильной немочью в попытках отбить тепло и еду. Мороз сделал свое суровое дело.

Орлов вспоминал иногда своих товарищей; понимал, что надо бы сходить к вокзалу, посмотреть, что там да как. Но вымотанный последними неделями отступления, он гнал от себя эту необходимость, занятый сейчас самым важным: жадным накоплением сил на вольных Лехиных хлебах.

Павел тоже был призван по мобилизации. Ему, еще в советское время закончившему два курса института и отслужившему в стройбате на Дальнем Востоке, и в голову не пришло бы тогда, что когда-то снова придется стать в строй, да еще с оружием в руках!..

В счастливых шестидесятых он родился и вырос в Ереване под щедрым южным солнцем. Как все пацаны, играл со сверстниками в футбол на пустыре за их старым многоэтажным домом, фанатично болел за «Арарат» в союзном чемпионате, собирал марки и значки. Еще ходил в общую и музыкальную школы и всегда читал свежие журналы «Радио», «Моделист-конструктор» и «Юный техник», добывая из них образцы всяких моделей, схемы и схемки. Азартно конструировал и собирал полезные игрушки и приспособления.

Бабушка Ануш всегда ругала Павлика за неразбериху на письменном столе и очень пугалась неожиданно отворявшихся, сами собой, дверей в его комнату, когда хотела войти, чтобы навести там наконец-то порядок. Автоматическое их раскрытие сопровождалось включением музыки и цветомузыки, выскакиванием каких-то «чертей» из-за угла и пикированием на вошедшего самолетиков по натянутой леске, строчащих на лету звуком маленьких пулеметиков в крыльях и мигающих крохотными лампочками. Павлуша всегда что-то мастерил!..

Когда вырос, поступил в политехнический и полюбил прелестную девушку. Поженились они не скоро — лишь тогда, когда Павел отслужил в армии и, окончив институт, устроился в конструкторское бюро. Зарплата там была небольшая, но работа радовала: он творил!.. Росли в любви и заботе двое деток, солнце над головой светило ласково и беззаботно.

Вместе со всей могучей страной Галстян радовался «нагрянувшей» перестройке, вслушивался в речи депутатов на их первых демократических съездах, негодовал при появлении самозванного ГКЧП, сочувствовал жертвам межнациональных конфликтов и страшных трагедий в Чернобыле и Южно-Сахалинске. Не в силах оторваться от семьи, помогал скромными денежными переводами в Фонд возрождения Спитака, разрушенного землетрясением, провожал уезжавших на восстановление города добровольцев. Ощущал единство всех народов огромного государства — СССР.

Павел, так же как и Орлов перед ним, первые дни спал, ел, снова спал. И так же — на четвертый день — оправился, наконец, стал разговаривать. Говорил по-русски уже на удивление легко, почти без акцента; сказались высшее образование и работа, связанная с общением.

Очень худой, изголодавшийся, ел он с завидным аппетитом, и все время деликатно благодарил Леху, уже не проявлявшего к нему неприязни и отпускавшего рацион без лишней скупости. И не подумаешь, что сам хотел недавно пристрелить несчастного!..

Хорьков любил, оказывается, кашеварить. Вместо голой тушенки и перловой каши из банок готовил теперь горячие супчики, от рассольника до харчо, или просто из консервированной курицы и вермишели. Овощей было достаточно — стеклянные банки лопнули на морозе, но очистив их содержимое, все равно пускали его в дело.

Сильно не хватало им цельной картошки и хлеба, да обходились как-то картофельным порошком и сухарями. Вместо чая Лешка частенько варил кисель из брикетов или готовил какао и кофе с сухим молоком.

После долгой голодухи такое меню было просто райским!.. Мусе доставалась своя доля тушенки, курицы или рыбки из банок.

Когда Павел Галстян бывал в Москве по делам компьютерной фирмы, он удивлялся странным переменам в земляках, которых знал когда-то в Ереване. Встречали его радушно, сразу же поселяли не в гостиницу, где дорого, а у кого-нибудь из своих и как-то сразу забывали. Каждый обещал позвонить, попроведать, помочь деньгами, советом, нужными связями, чтобы он скорее справился со служебным заданием… и никто не звонил, никто не приходил. С трудом, но он справлялся и сам, не желая навязываться занятым людям.

К необходимости давать взятки был привычен. Везде одинаково — и в Москве, и в Ереване; и суммы почти те же. Только дома могли дело затянуть, а здесь все делали быстро: очень уж большая очередь «благодарных» с подношениями ушлым чиновникам. Нельзя затягивать, нужно быстро собирать деньги — вдруг уволят, и не будет другой возможности!

У Павла все хорошо получалось; не зря посылали именно его, умевшего поладить с людьми и не быть обманутым. Ведь требовалось отбирать к закупке весьма ценный товар, а не какой-нибудь бросовый!

Дилеры, конечно же, пытались надуть, а служащие таможни и многоуровневой администрации получить сверх «своего» еще и лишку, на ходу придумывая несуществующие, но якобы законные требования, усложняющие оформление закупленного оборудования. Обычное дело!.. Галстян вовремя «смазывал» нужные шестеренки, и механизм сделки не буксовал.

Не взятки были неожиданными в Москве, а слишком уж видимые изменения в характере некоторых знакомых: скромные, честные, вежливые у себя на родине, в чужом краю они быстро становились ухватистыми, пронырливыми… даже наглыми. Какая-то жадность к легким дурным деньгам сводила ребят с ума; мало того, что обманывали чужих, могли теперь обмануть и своих земляков — лишь бы сорвать куш! Легко преступали закон, даже до низкой уголовщины опускались. И не только воровали и мошенничали: могли и в подъезде ограбить, чтобы добыть деньги на наркотики. Вот еще новая чума!.. Но стоило кому-то «отхватить» более-менее серьезные деньги, как сразу же становились одинаковыми — и разбойники, и бизнесмены. Вели себя как настоящие нувориши, разбрасывая добытое направо и налево. Бахвальство было просто отвратительным: им казалось, что они «прославляют» тем самым свою нацию и родную страну.

После восьмого класса поехал Саша на трудовую практику в пригородный совхоз; тогда и на каникулах ребятам не очень-то давали расслабляться. Иллюстрация эпохи: все, как один — в трудовом строю!

Работа на полях была тяжелая, но не долгая — по четыре часа в день; в основном прополка капусты, лука, морковки. Рядом с лагерем располагалось большое озеро, недалеко и река; после работы купались, рыбачили. Кормили отлично, настроение было прекрасное — как в строчке известного стишка: «Хорошо в деревне летом пахнет сеном и… дымком!» Вечером пели песни у костра, и устраивали танцы под радиолу.

Друзья научили тогда Александра исполнять на гитаре первую простенькую песенку в несколько аккордов. Песня была об американском летчике во Вьетнаме, и вся прямо дышала суровым заграничным мужеством: каждый воочию представлял себя этим летчиком.

Пелось о бое с русскими истребителями и о том, как «Фантом» этот «над Вьетконгом был в последний раз…».

— Орлов, вставай, смотри!.. Пашка, Пашка… вставай, смотри! — орал возбужденный Леха, скакал перед топчанами и тряс бутылкой, зажатой в руке.

Очумелые спросонья, товарищи Хорькова лежали и смотрели на него. Наконец дошло: «девяностоградусная» не замерзла! Лешка выставлял ее снаружи бункера три дня назад, и ничего. И в самом бункере — на термометре минус восемнадцать. А ведь было двадцать три!.. Неужто теплеет?

Небо будто просветлилось чуть-чуть… вместе выглядывали из лаза, каждый хотел убедиться. Но, пожалуй, нет — только кажется так! Морозище все равно жуткий, не вдохнуть свободно. И темнота такая же мглистая; лишь ветер немного утих, вот и кажется, что светлее.

Матюгнулись по разу, и пошли обратно.

Однажды Лешка попросил Орлова еще рассказать о религиях.

— Это о чем? — переспросил тот. — О том, что у родственных народов разные религии?.. Да это дело случайное!

Нынешние монотеистические религии, в которых один вселенский Бог-творец, недавно ведь появились; это иудаизм, ислам и христианство. А до этого все люди долго были язычниками: поклонялись духам природы, выдумывали разных богов. Политеистические, или многобожеские религии сохранились до сих пор — это индуизм, например, или культ религии Вуду со сходными с ним шаманизмами. Их не стоит перечислять, потому что серьезного влияния на жизнь людей всего мира они не оказывают.

Я назвал три мировые религии; иудаизм — наиболее старая из них, ей много тысяч лет. Иудаизм вырос из зороастризма, который в разных модификациях исповедовала большая часть древних жителей Азии; Зороастр, или Заратустра, был главным богом азиатского пантеона тех времен. Культовые обычаи древних евреев существовали с зороастрической эпохи, а около трех тысяч лет назад они выделили среди прочих богов одного Бога-создателя — Яхве, или Иегову иначе. Его культ и составил основу иудаизма.

Тогда, я думаю, особенно участились контакты иудеев с неведомыми пришельцами, и малограмотные пастухи воспринимали их как непосредственные встречи с Всевышним. Это сильно укрепляло евреев в их вере и побудило вести записи истории этих встреч. Инопланетные экспедиционеры довольно часто беседовали с аборигенами, поэтому «контактеры», объявлявшие о таких связях, появлялись во множестве. Конечно, они разговаривали именно с инопланетянами! Какая необходимость была «настоящему» Богу без конца связываться с «кем ни попадя»?

Рана у Павла давно уже зажила; немного похрамывал только, и рубцы от пули остались. Благодарил он Орлова и хвалил:

— Хороший доктор мог из тебя получиться — заботливый и знающий. Почему институт не закончил?

— Знаешь, Паша, — отвечал Александр, — докторов и без меня хватало. Когда поступал в институт, хотел ученым стать, микробиологом. А пока учился, расхотел: понял, в какой рутине все погрязло!

Еще древнегреческие врачи провозглашали: «Лечить не болезнь, а больного!» Наши же современные доктора способны были только с грехом пополам лечить конечные «болячки», не обращая внимания на состояние организма в целом.

Возьмем, например, меня. Я с молодых лет знал, что у меня так называемый синдром Клейнфельтера, когда в каждой клеточке организма «сидит» одна лишняя хромосома — у одного из родителей она не отделилась вовремя, еще перед моим зачатием; у кого, неважно: не винить же мне в этом их! Так произошло случайно, ввиду тяжести голодного военного детства моих отца и матери.