Самые сенсационные мемуары Сталинской эпохи! Шокирующая исповедь палача с Лубянки, впервые нарушившего «обет молчания». Свидетельство очевидца и участника казней конца 1930-х годов. Леденящие кровь откровения исполнителя смертных приговоров.
Были ли приговоренные к «высшей мере социальной защиты» невинными жертвами «кровавой гэбни» – или настоящими врагами народа, получившими по заслугам? Каковы подлинные, а не вымышленные антисталинистами масштабы репрессий? Что такое «Бериевская оттепель» и как ему удалось в кратчайшие сроки реформировать органы государственной безопасности, очистив их от выкормышей «кровавого карлика» Ежова, садистов, предателей и коррупционеров? Сколько на самом деле было расстреляно в Прибалтике и на Западной Украине после их присоединения к СССР – сотни тысяч, как утверждают «правозащитники», или несколько сотен человек, как свидетельствует автор этой книги? Его мемуары – уникальная возможность заглянуть в расстрельные подвалы НКВД, откровенная исповедь палача, у которого своя правда и свое объяснение сталинских репрессий.
Предисловие
Дочь сотрудника НКВД Петра Фролова
[1]
отдала мне воспоминания своего отца со словами: «Вы можете использовать их для своих книг, но при этом не будете указывать его настоящее имя, а также детали его биографии, по которым его можно идентифицировать. Я не хочу, чтобы меня и моих детей называли дочерью и внуками палача с Лубянки!» Дело в том, что в 1938—1941 годах он принимал непосредственное участие в расстрелах тех, кто был приговорен судебными органами к высшей мере наказания. Во время войны служил в центральном аппарате военной контрразведки. И обо всем этом откровенно написал в своих мемуарах. А также и о том, что большинство репрессированных при Сталине были подлинными «врагами народа» и понесли заслуженное наказание за свои деяния.
Рукопись планировало опубликовать одно из московских издательств в конце девяностых годов. Из-за серии печальных событий – внезапная смерть автора мемуаров и редактора, банкротство самого издательства – книга так и не была опубликована. Более того, дочь умершего чекиста была уверена, что написанное ее отцом безвозвратно потеряно. Через пятнадцать лет женщина случайно обнаружила экземпляр рукописи в собственной квартире на антресолях среди разного хлама.
Дама сама не захотела или не смогла, а может, просто предчувствовала, что ничего не успеет сделать (вскоре она умерла в больнице после плановой операции на суставе ноги) с этой рукописью. Она переложила на меня всю ответственность за принятие окончательного решения: опубликовать или сохранить в тайне это произведение. Вот так я стал владельцем трех частей мемуаров «Палача с Лубянки».
Первая часть (период: июнь 1938 года – июнь 1941 года) воспоминаний была уже подготовлена Петром Фроловым и неизвестным мне редактором к изданию. Сложно сказать, читал или нет итоговый вариант сам автор мемуаров, но текст был качественно отредактирован, и из него были удалены все повторы. Как я понимаю, планируя напечатать эту книгу, издательство рассчитывало на то, что «откровения палача с Лубянки» гарантируют ей коммерческий успех. Другой способ привлечь внимание потенциальных читателей – доказать, что большинство репрессированных в 1937 году были не невинными жертвами сталинского режима, а людьми, совершившими те или иные конкретные преступления, например расхищали госимущество в особо крупных размерах. В середине девяностых годов такая книга резко бы выделилась на фоне литературы в защиту Сталина.
Вторая (период Великой Отечественной войны) и третья (с 1946 года по 1955 год) части воспоминаний еще не успели подвергнуться литературной обработке. Более того, я не был уверен, что издательство вообще их планировало издать, если первая книга не имела бы коммерческого успеха. В них была масса интересных фактов, но большинство из них в то время невозможно было проверить по другим источникам. Разумеется, и в первой части тоже были такие эпизоды. Например, Петр Фролов «озвучивает» версию о том, что в тридцатые годы маршал был причастен к финансовым махинациям руководства советской военной разведки на Дальнем Востоке. До сих пор свидетельств этому нет. Поэтому данное утверждение я оставляю на совести Петра Фролова.
Вступление
Ранним утром 21 июня 1941 года я прибыл на железнодорожную станцию Белосток. С осени 1939 года по осень 1944 года этот населенный пункт был столицей Белостокской области Белорусской ССР, а затем его вместе с прилегающими районами передали Польше.
Поезд уходил вечером. После обязательного посещения областного управления наркомата внутренних дел я отправился бродить по сонным улочкам. Накануне Великой Отечественной войны Белосток был типичным еврейским местечком, которых было много в Западной Украине и Белоруссии. При этом в нем мирно соседствовали синагоги, костелы и православные храмы.
Местные сотрудники НКВД предупредили меня, что в городе действует множество германских шпионов, которые проникли в него под видом беженцев. В мае-июне 1941 года власти генерал-губернаторства (административно-территориальное образование на территории оккупированной осенью 1939 года фашистами Польши. –
Прим. авт.
) разрешили проживающим в приграничных с Белостоком районах перебраться на территорию СССР. На такую милость для евреев Берлин пошел по двум причинам: чтобы в толпе беженцев перебросить своих агентов и затруднить деятельность советской разведки. Берлин мечтал полностью очистить приграничные с СССР районы от проживающего там мирного населения неарийской национальности. В этом случае наша разведка лишалась своих «глаз» и «ушей» и не могла отслеживать концентрацию войск противника.
Белосток напоминал потревоженный муравейник. Обычно по субботам в таких городах – а за время многочисленных поездок по Западной Украине и Белоруссии я повидал немало – жизнь замирала. Ортодоксальные евреи, а их было большинство, строго соблюдали обычай и в этот день недели предпочитали сидеть дома, а не болтаться на улицах. В то время в СССР была шестидневная рабочая неделя, поэтому представители других религий – католики и православные, а также атеисты должны были работать, а не слоняться по улицам. Так, 21 июня они все собирались небольшими группками, о чем-то тихо переговаривались между собой и замолкали, увидев человека в форме.
Офицеры Красной Армии также выглядели встревоженными. Несмотря на выходной день, я не встретил ни одного находящегося в увольнении красноармейца. И это тоже было странным.
