(Рассказ)

Перевод с испанского А. Богдановского

-----------------------------------------------------------------------------------

Перед смертью мать Алехандро де ла Гуардии сообщила ему, что, во-первых, отец его, Себастьян де ла Гуардия, не оставил сыну в наследство ничего, кроме сильно запущенной квартиры на Лилльской улице. Это кое-что. Но продавать не стоит — много за нее не выручишь. Можно, как и раньше, сдавать. Жить на ренту — семейное, так сказать, призвание. Что тут такого. Не в этом дело.

Дело в тетках. В сестрах матери. Дед и бабка Алехандро де ла Гуардии сбежали из Мексики, едва лишь раскатились первые громы революции, поскольку были уверены: если даже сапатисты, проводя свою аграрную реформу, отнимут у них имения, они безбедно устроятся в Европе, потому что давно уже вложили деньги в недвижимость, акции, драгоценности… И всякое такое.

— Твой отец был мот. Он, знаешь, принадлежал к тем аристократическим сынкам, которые, хоть и отлично прижились во Франции, всю жизнь боялись, что их воспринимают как метеков, пришлых, чужаков, и терпят лишь за то, что у них есть деньги. А главное, за то, что они их тратят.

Начало разорению положил дед. Он решил, что европейцы примут его, если он будет устраивать грандиозные званые ужины, пышные костюмированные балы, вечера русского балета, путешествия на яхте… И за двадцать шальных и развеселых лет пустил по ветру половину состояния.

Он был молод и привлекателен. Так говорили люди. Так говорило зеркало. Волосы вьющиеся, с медным отливом. Кожа смуглая. Нос прямой. Глаза желтоватые. Беспокойный рот. Крепкий подбородок. Рост — сто семьдесят девять сантиметров. Вес — семьдесят килограммов. Гардероб небогатый, но тщательно подобранный. Руки пианиста, как опять же говорили ему. Пальцы длинные, но не жадные. Подружки, более или менее случайные. Он чаще принимал приглашения, чем приглашал сам, ибо очень даже знал счет деньгам. Ну да, «американский кузен». Метек, которого принимают с сердечно-покровительственной улыбкой.

После смерти доньи Люсии Алекс подумал, что с Францией его теперь ничего больше не связывает. Служба давно ему опротивела, аренда дома на Лилльской улице приносила более чем скромные деньги, ни с кем из девушек серьезных отношений не завязалось… Мексика, тетки, богатство. Эта перспектива вдруг стала привлекательна.

Он написал теткам. Так и так, донья Люсия умерла. Больше у него ничего во Франции нет. Хотелось бы после стольких лет на чужбине, полученной по наследству, вернуться домой. Можно ли ему будет, пока не устроится, пожить с ними?

Вложил в конверт свою фотографию в полный рост, чтобы при встрече сразу узнали. Вскоре получил два письма. Отдельно от Марии Серены Эскандон и от Марии Сенайды, носившей ту же фамилию. Но обе писали одно и то же, в одних и тех же словах:

Отведенная ему комната в задней части дома выходила окнами на маленький и запущенный городской парк, где несколько ребятишек в возрасте от девяти до тринадцати лет играли в футбол. Дальше виднелись трамвайные пути, слышались протяжные гудки.

Он оглядел свое новое обиталище. Не слишком роскошно. Кровать больше напоминала топчан. Стены — голые, если не считать пятнадцатилетней давности календаря с изображением вулканов Попокатепетль и Истаксикуатль в образах спящей женщины и воина в дозоре. Деревянный стул оказался соединен со столом, так что получалась школьная парта. Алехандро откинул крышку и убедился, что внутри пусто.

В туалете нашлось все необходимое — ванна, унитаз, умывальник, зеркало…

Отдернув занавеску, он обнаружил нечто вроде платяного шкафчика с полудюжиной проволочных вешалок.