Занятно и поучительно прослеживать причудливые пути формирования идей, особенно если последние тебе самому небезразличны. Обнаруживая, что “авантажные” идеи складываются из подхваченных фраз, из предвзятой критики и ответной запальчивости — чуть ли не из сцепления недоразумений, — приближаешься к правильному восприятию вещей. Подобный “генеалогический” опыт полезен еще и тем, что позволяет сообразовать собственную трактовку интересующего предмета с его пониманием, развитым первопроходцами и бытующим в кругу признанных специалистов.
Занятно и поучительно прослеживать причудливые пути формирования идей, особенно если последние тебе самому небезразличны. Обнаруживая, что “авантажные” идеи складываются из подхваченных фраз, из предвзятой критики и ответной запальчивости — чуть ли не из сцепления недоразумений, — приближаешься к правильному восприятию вещей. Подобный “генеалогический” опыт полезен еще и тем, что позволяет сообразовать собственную трактовку интересующего предмета с его пониманием, развитым первопроходцами и бытующим в кругу признанных специалистов. А это совсем не лишнее, если, как в нашем случае с современной критической теорией, даже его идентификация сопряжена с серьезными трудностями: во-первых, застит Франкфуртская школа, а во-вторых, выражение “критическая теория” используется сегодня применительно к очень разным вещам. Так что о современной критической теории можно с некоторым основанием грезить едва ли не все что угодно — можно даже мнить ее несуществующей, простодушно демонстрируя отождествление пределов собственного кругозора с пределами мироздания. Ну что ж, мы живем в свободной стране, где грезить дозволяется без ограничений; последних, однако, никак не избежать, коль скоро есть претензия на профессионализм в суждениях. Поэтому, по-прежнему имея целью ответ на вопрос: “что такое современная критическая теория?”, в данной статье я изменяю режим разыскания на “счастливо позитивистский”. Тем самым осознанно волюнтаристская реконструкция критико-теоретической “парадигмы”
[1]
выверяется и дополняется описательным рассмотрением генезиса и эволюции идеи критической социальной теории — проекта, получившего развитие в философии и социальных науках 80-90-х гг. ХХ века.
В этой связи я прослеживаю полемику Хабермаса и Фуко, в которой данная идея как раз и обрела свой специфический смысл. При этом “контроверза”, конечно же, понимается расширительно: речь идет не только о высказываниях, непосредственно адресованных Хабермасом и Фуко друг другу, но, прежде всего, о “латентной” полемике: противостоянии двух моделей критики, образовавшем своего рода силовое поле для самоопределения современного социально-философского критицизма. Помимо этого, состязание двух харизматических лидеров нашло свое дополнение и развитие в баталиях прозелитов, толкующих и защищающих положения своего мэтра и развенчивающих притязания противного (лже)апостола критики. Следуя перипетиям таким образом трактуемой “контроверзы”, мы увидим, как идея критической социальной теории возникала из обобщающей рефлексии на противо(стояние/борство) позиций Хабермаса и Фуко и содержательно развивалась в зависимости от хода дискуссий между фукианцами и хабермасианцами.
1) Фуко и Хабермас о социально-критической функции современнойфилософии, о Франкфуртской школе и друг о друге
Как известно, очная публичная дискуссия между Хабермасом и Фуко не имела места, хотя они встречались и беседовали в Париже; семинар, который планировался в Америке в начале 80-х и замыслом которого было как раз полемическое столкновение этих двух философов, так и не состоялся. Вместе с тем, их заочная полемика оказалась достаточной для того, чтобы рассматривать эти две концептуальные позиции в принципиальной взаимосвязи и в общем для них контексте. По объему сказанного Хабермас намного превзошел своего оппонента; вместе с тем, высказывания Фуко в поздних интервью, сравнительно немногочисленные и достаточно отрывочные, вполне достаточны для представления его позиции по интересующим нас вопросам.
Обращение Фуко в 70-х гг. к проблематике власти и особенно развитие концепции дисциплинарной власти привели к тому, что его генеалогический проект стал восприниматься как оригинальная попытка ответа на основной вопрос “Диалектики просвещения”: как произошло, что модерное стремление к знанию сулило свободу и просвещение, но породило также господство и варварство? Собственные высказывания Фуко свидетельствуют о том, что подобное восприятие совсем не лишено оснований.