Положение женщины в любой цивилизации есть показатель уровня ее развития; положение женщины лучше всего определяется по той заботе, которую проявляет общество к рожающей женщине. Соответственно нигде взлеты и падения цивилизации не прослеживаются лучше, чем в истории деторождения.

Первобытные народы всегда рассматривали деторождение как естественный процесс и относились к нему с жестоким безразличием. В эпоху расцвета древнеегипетской цивилизации, а позже во времена расцвета греческой и римской цивилизации резко улучшалось и родовспоможение. Оно пришло в упадок с падением греко-римской цивилизации. В Европе на тринадцать веков были забыты все достижения, сделанные в этой сфере греками Античности. Прежних высот акушерская практика достигла лишь в XVI–XVII веках.

Средневековые христиане видели в деторождении результат плотского греха, который должен быть искуплен болью, как о том говорится в Бытие (глава III, стих 16). Соответственно отношение к рожающей женщине было в Средние века хуже, чем простое пренебрежение, характерное для первобытных племен. Страдания женщины усиливались и тем фактом, что она уже не была первобытной; вынашивание беременности стало в Средние века более трудным. Урбанизация, кровосмешение и эпидемии часто приводили к неестественным и осложненным родам. В Средние века материнская и детская смертность достигли не виданного никогда прежде уровня. Такой рост смертности был, не в последнюю очередь, следствием полного равнодушия к страданиям женщины. Смертность была, кроме того, обусловлена культурной отсталостью и невероятно низкой ценой человеческой жизни. Положение усугублялось отсутствием полноценной акушерской помощи в родах. То была «эпоха веры», период, характеризовавшийся пылкой верой и аскетизмом не в меньшей степени, чем нечистоплотностью людей. Для преодоления немыслимо высокой смертности до, во время и после родов не делалось ровным счетом ничего. Типична для того времени попытка создания крестильного шприца, который позволял крестить в матке нерожденного младенца в случаях, когда было невозможно родоразрешение. Надо было спасти душу младенца и окрестить его до того, как он умрет вместе с матерью. Для спасения их жизни не делалось ничего. Не было большего преступления, совершенного именем цивилизации, религиозной веры и самодовольного невежества, нежели целенаправленное убийство бесчисленных матерей и младенцев в первые пятнадцать веков христианской эры цивилизованного человечества.

Цивилизации, как и люди, рождаются, растут, стареют, болеют и умирают. Но так же, как и среди людей, их влияние может сохраняться долгое время после смерти. Римская империя пришла к упадку, греческая медицина деградировала. Христианская религия была на подъеме, и под влиянием ее теологии стали больше заботиться о духовных, а не о телесных аспектах жизни. Откровение заменило разум; причины болезней стали приписывать одержимости дьяволом, а лечение болезней свелось к изгнанию бесов и чудесам. Рациональную медицину сменило суеверие. Учения таких греческих врачей, как Гиппократ и Соран, были утрачены для западного мира. Но учения эти не пропали вовсе; они были собраны и хранились в монастырях христианской Европы. Они были погребены там и ждали своего часа, чтобы возродиться к жизни много веков спустя. Пока длилось это ожидание, любые попытки борьбы за прогресс медицины беспощадно подавлялись церковью. Духовенство ревностно прятало собранные древние учения, чтобы сохранить влияние на невежественные массы. Разумные воззрения талантливых людей были оставлены, их сменили смехотворные теории и методы, возникшие из фанатизма и возросшие на невежестве простого народа.

Средние века были самым несчастливым в европейской истории периодом для женщин. В обществе господствовало неслыханное невежество, лишенное интуитивных навыков первобытных племен и знания Античности. Женщины были полностью лишены – пусть даже и отвратительной – врачебной помощи, но в то же время пороки городской цивилизации год от года делали деторождение все более и более опасным. Медицина Средних веков вобрала в себя все пороки древности и добавила к ним невежество и варварство. Для женщин с наступлением христианской эры начался период бед и несчастий. Женщина расплачивалась за мифическое грехопадение соблазненного ею человека болью, кровью и смертью.

Первобытная женщина прибегала к вытравливанию плода или к аборту, если чувствовала, что роды окажутся трудными, или если в это время она кормила предыдущего ребенка. Из приведенной в конце первой главы цитаты Сорана становится ясно, что, каким бы ни было отношение к этому вопросу повитух, греческие врачи смотрели на аборты приблизительно так же, как и современные врачи. Аборты следовало делать не по прихоти, а при наличии опасности здоровью или жизни матери. Средневековая Римско-католическая церковь и здесь поставила барьеры, обрекая несчастных женщин на мучительные пытки. За аборт женщине грозило вечное проклятие, и поэтому богопротивный аборт был заменен кесаревым сечением. Вскрытие живота и матки для извлечения плода производилось тогда без анестезии и без соблюдения даже элементарной асептики, с грубостью, присущей всем варварским народам. Средневековые врачи не выполняли хирургических операций; врачи считали это занятие ниже своего достоинства, хирургические операции делали палачи или цирюльники – последние стали предтечами современных хирургов. Впрочем, операции тогда мог делать кто угодно вне зависимости от квалификации или опыта. Говорят, что в середине XIII века епископ Павел из Мейрады в Испании выполнил кесарево сечение на живой женщине. Правда, едва ли этот рассказ соответствует действительности. Следующим был специалист по кастрации баранов, который два столетия спустя сделал кесарево сечение собственной жене.

В XVI веке цивилизация зашла так далеко, что Паре смог снова ввести в практику поворот на ножку, вернув тем самым повивальное дело на тот уровень, на котором оно находилось в Античности, и открыв путь к участию в нем врачей. Кроме того, Паре ввел в хирургию перевязку сосудов, изменил способы лечения ран, основал ортопедию, ввел в практику массаж и глазные протезы. Карл V разграбил Рим и объявил хирургию «уважаемой» профессией. Кортес вторгся в Мексику; Коперник описал обращение планет вокруг Солнца, Галилей продемонстрировал законы падения тел, Парацельс изобрел химиотерапию, Везалий заложил основы анатомии человека, а Фракасторо назвал новую болезнь сифилисом. Реформация, «черная смерть», грипп и английская потница опустошали Европу, а Екатерина Медичи, руководя Францией из-за трона, на котором сидел ее беспутный сын, благословила массовое убийство в ночь святого Варфоломея 1571 года. Паре пережил этот кошмар; он был другом Екатерины Медичи и уцелел, но другому врачу-гугеноту, Шамбеллану, для того чтобы уйти от смерти, пришлось бежать из Франции в Англию.

Шамбеллан прибыл в Англию в то время, когда Генрих VIII завершил наконец свои матримониальные эксперименты; год смерти короля совпал с открытием в лондонской церкви Святой Марии Вифлеемского приюта для душевнобольных, искаженное название которого обогатило английский язык словом «бедлам». К тому времени семья Шамбеллан прочно обосновалась в чужой стране и сменила фамилию на Чемберлен. Королева Елизавета сидела на троне уже десять лет, Шекспиру было шесть, а Фрэнсису Бэкону десять лет от роду, а за колдовство полагалась смертная казнь. К тому времени, когда фамилия семейства завершила свою эволюцию и Шамбеллан теперь звучало как Чемберлен, родился Вильям Гарвей, Тимоти Брайт изобрел стенографию и была разбита Непобедимая армада. Эти события приводят нас в 1588 год, когда два сына старого Чемберлена, Питер-старший и Питер-младший, занялись повивальным делом и изобрели акушерские щипцы.

К XIX веку техническая сторона акушерства была разработана очень хорошо. За триста лет, прошедших с тех пор, как Амбруаз Паре вернул врачей в родильные палаты, в родовспоможении был сделан большой прогресс. Но преимущества, полученные от развития акушерства и широкого участия врачей в родовспоможении, были омрачены учащением случаев так называемой родильной горячки, или послеродового сепсиса. Эта болезнь, которая поражает только родильниц, была известна с древности, когда она случалась довольно редко. В XVII, XVIII и XIX веках, однако, она приняла характер грозной эпидемии. В промежутке между 1652 и 1862 годами было двести эпидемий этой болезни, возникновение которой приписывали погодным влияниям. В 1773 году эпидемия родильной горячки косила родильниц по всей Европе, а когда три года спустя она пришла в Ломбардию, то там, как говорили, в течение года ни одна женщина не выжила после родов.

Вспышки послеродового сепсиса с особой силой поражали родильные дома Европы. Это было страшным несчастьем, ибо, по сути, нет более гуманного учреждения, чем родильный дом, где одинокие женщины могут получить помощь при рождении ребенка. Но с XVII века и почти до самого конца XIX эти учреждения, которые строились единственно для того, чтобы помогать рожающим женщинам, были гуманными только по своему духу. На самом деле они представляли собой смертельную опасность для всякой поступившей туда женщины. В родильных домах пышным цветом цвел послеродовой сепсис. Одно время летальность в таких родильных домах, как «Матерните» в Париже и Венский родильный дом, доходила до того, что в них погибало от десяти до двадцати процентов женщин. Эта страшная проблема наконец привлекла внимание общества, и власти стали рассматривать вопрос об упразднении родильных домов как учреждений, угрожающих общественному здоровью. Было решено, что родильные дома будут закрыты, если не будет найден любой иной способ помощи одиноким матерям, которым было негде больше рожать, а также женщинам, которые приходили в родильный дом, потому что государство могло взять на воспитание рожденных ими детей даже в том случае, если они оставались живы. Методы борьбы с родильной горячкой были разработаны в XIX веке. До этого деторождение по своей опасности могло сравниться с серьезными инфекционными болезнями.

Родильная горячка начинается через несколько часов после родов (иногда этот период может затянуться на несколько дней). У родильницы начинается лихорадка, а затем развивается состояние, которое в народе до сих пор называют заражением крови. Но до середины XIX века, когда Листер использовал в клинике достижения Луи Пастера, врачи не распознавали такие заболевания, как заражение крови и раневая инфекция. Даже в XIX веке образование гноя в процессе заживления раны считали нормальным процессом, как в начале нашей эры, и называли такой гной «доброкачественным». Огромная смертность после хирургических операций и высокая частота госпитальных раневых инфекций во времена Листера подробно описаны в шестой главе.

До середины XIX века медицина не знала применения анестетиков для облегчения боли во время хирургических операций и родов. До этого времени к операциям прибегали только в самых крайних случаях; находящуюся в ясном сознании жертву вмешательства привязывали к операционному столу веревками, чтобы она не сбежала из-под ножа, и больному требовалось все его мужество, чтобы перенести немыслимые страдания. Это варварство, считавшееся ранее неизбежным, по контрасту с современным положением вещей показывает всю гуманность открытия и применения хирургической анестезии. Не было большего благодеяния для человечества, чем обладание пусть временной, но полной нечувствительностью к боли. Что касается хирургии, то в этой сфере методы проведения анестезии были значительно усовершенствованы и в настоящее время являются весьма эффективными. Это, однако, не относится к обезболиванию родов. Несмотря на то что анестезию в родах стали применять с самого начала эры обезболивания, некоторые условия – отчасти физиологические, отчасти социальные – воспрепятствовали тому, чтобы анестезию применяли в родовспоможении в такой же мере, как при хирургических вмешательствах. Эти условия будут рассмотрены в настоящей главе. Мы увидим, что за ними стоит застарелое безразличие к женским страданиям, усугубленное религиозными предрассудками в отношении обезболивания родов. Эти трудности все же хотя и медленно, но преодолеваются. Бесспорно, наступит такое время, когда, оглядываясь назад, люди будут смотреть на современное положение в акушерской анестезии как на такое же варварство, какое господствовало в хирургии до введения в клиническую практику общей анестезии.

Впервые общая анестезия для обезболивания хирургического вмешательства была проведена в 1846 году с помощью эфира. Новизна метода заключалась не столько в использовании нового лекарственного средства, сколько в способе его введения. Анестетики вдыхают, и в этом заключается особенность их применения. Действие принятого внутрь лекарства невозможно контролировать после того, как оно было проглочено. После приема оно медленно выводится из организма в течение нескольких часов или даже дней. Напротив, действие летучих паров или газов в полной мере проявляется только до тех пор, пока их вдыхают. Когда вдыхание прекращается, пар или газ быстро выдыхается, и действие его заканчивается. Следовательно, действие ингаляционных анестетиков легко контролировать. Наркотическое действие опиума, гашиша и мандрагоры было известно с глубокой древности, но, как мы увидим ниже, эти лекарства было невозможно использовать в качестве эффективных анестетиков. Да, они заглушают боль, но при этом оказывают угнетающее действие на сердечную деятельность и дыхание, а это, при большой дозе, может закончиться фатально. Более того, боль препятствует проявлению наркотического и угнетающего действия этих средств. Таким образом, большая доза опиума, конопли или мандрагоры, успешно подавляющая боль во время операции, может насмерть отравить больного после окончания операции и прекращения боли, которая до этого нейтрализовала наркотик. В прошлом эти вещества применяли при операциях, но давали в небольших безопасных дозах, и лекарства эти лишь немного ослабляли нестерпимую боль. Наркотические вещества не обеспечивают истинной анестезии; и в прошлом, и теперь их используют для облегчения боли от ран и болезней – с тем, чтобы дать больному отдохнуть от страданий.

Болеутоляющие свойства некоторых средств были известны еще первобытным народам и в самых ранних цивилизациях. Елена бросает «волшебное зелье» в вино Улисса, а в еврейском Талмуде повествуется о наркотике «семени синты»; из «Тысячи и одной ночи» мы знаем о «бханге», а о снотворных сиропах было известно во времена Шекспира. Опиум и индийская конопля (гашиш) были известны, вероятно, египтянам и грекам, а мандрагора – вавилонянам и евреям. Мандрагора – это европейское растение, которое не следует путать с подофилом Америки – с американской мандрагорой. Помимо наркотических свойств, мандрагоре приписывали способность возбуждать сексуальную страсть; Рахиль искала мандрагору Лии (Бытие, XXX: 14–16). Правда, из текста остается неясным, зачем нужна была мандрагора Рахили. Во время операций Диоскорид, хирург армии Нерона, пользовался винной настойкой мандрагоры. Есть упоминания о мандрагоре также в английском и немецком фольклоре. Существовали легенды о том, что формой корень мандрагоры напоминает человеческое тело и что мандрагора испускает жалобный вопль, когда ее выдергивают из земли. Считалось, что тот, кто слышит этот крик, сходит с ума. Шекспир говорит устами Джульетты (акт IV, сцена 5): «…глухие стоны, похожие на стоны мандрагоры, когда ее с корнями вырывают, – тот звук ввергает смертного в безумье». Чтобы избежать такой опасности, мандрагору вырывали из земли с помощью собак. «Для того собаку или какое иное животное привязывали к корню веревкой… и тем временем затыкали себе уши, чтобы не слышать ужасных воплей и плача мандрагоры. Мандрагора не только погибает сама, но и своим криком вызывает у собаки такой страх, что она умирает…»

В Средние века мандрагора была самым популярным заменителем анестетика. Мода на нее сохранялась вплоть до XVI века, что нашло свое отражение в творчестве поэтов Елизаветинской эпохи. Но мандрагора оказалась неэффективным анестетиком и вышла из употребления. Ее неэффективность с очевидностью подтверждается тем фактом, что ею не пользовался Амбруаз Паре, а он был сострадающим хирургом, не желавшим без нужды подвергать пыткам «несчастных раненых». Паре вообще не пользовался анестезией – больных просто привязывали к столу, чтобы они своими движениями не мешали работать хирургу.