Одна из тех превратностей судьбы, на которые так щедро наше столетие, занесла Элизабет Бош из Богемии в Саксонию, в ту деревеньку, где, если верить слухам, Наполеон провел ночь перед битвой под Лейпцигом, которая стоила ему империи и короны. Здесь Элизабет и осела, произвела на свет двух детишек и, можно сказать, жила — не тужила. Но на шахте случился оползень и завалил ее мужа. Сыну тогда было семь лет, дочери — два года, и на то, чтобы горевать, у вдовы просто не оставалось времени. Профессией она никакой не обзавелась, надо было пораскинуть умом, на что жить дальше. Комбинат выхлопотал для нее новую квартиру, взял шефство над детьми и вообще помогал чем мог, но мужа он, само собой, не воскресил, и Элизабет Бош начала приспосабливаться к новым обстоятельствам. Замуж она больше выходить не стала, хоть и была достаточно молода, жила только для детей, зато впоследствии могла гордиться, что из обоих вышли вполне достойные люди. Сын защитил диссертацию, его сделали ведущим редактором в окружной газете, дочь училась на философском факультете. Элизабет была вполне счастлива — по-своему, конечно, — и уж никак не думала, что в ее жизни еще может произойти что-нибудь значительное. Но тут она повстречала Якоба Алена, который хоть и носил французскую фамилию, но был самый настоящий немец и служил портовым рабочим в гамбургской Вальхафен.

В эту деревню он попал по чистой случайности, если только можно счесть случайностью страсть к коллекционированию марок. Он провел отпуск в Берлине, на Ваннзее, у своего брата, а по дороге домой решил завернуть в Саксонию, как раз туда, где жила Элизабет Бош. Там у него был приятель, тоже филателист. Они уже много лет переписывались, но до сих пор у них все не было случая познакомиться лично. А теперь случай представился. Всю ночь напролет они просидели над кляссерами, блоками и одиночными марками, пили, разговаривали и за разговорами не заметили, как наступило утро, хотя они и половины друг другу не успели сказать. Вот почему они решили, чтобы Якоб задержался в деревне еще на день. Вдобавок у Якоба в голове шумело с похмелья, так что такая отсрочка его вполне устраивала.

Лаутенбах ушел на работу, его жена тоже, и гамбуржец был предоставлен самому себе. Ближе к полудню он отправился в общинный совет, полагая, что, раз он задержался, ему надо просить продления визы на один день. Бургомистр разъезжал по полям сельскохозяйственного товарищества, в совете была только Элизабет Бош, она мыла полы.

Женщина нарочно какое-то время продержала посетителя в дверях, и, лишь ощутив, что его ожидание ей самой в тягость, она сказала:

— Нет никого. — И, поскольку он все равно не ушел, повторила: — Нет никого!