Этот сон снился Нику Паркеру постоянно, все двадцать лет, что минули с давней душной ночи во вьетнамских джунглях, с той проклятой ночи, которая разделила его жизнь на свет и тьму. Точнее, даже не сон, а навязчивое видение, преследующее упорно и неотступно, не дающее покоя измученной памяти, — те страшные минуты впечатались в сознание намертво. Такое было впечатление, что снятый однажды фильм снова и снова прокручивается в мозгу, знакомый до последнего кадра, и нет конца этим сеансам, которые, как казалось Нику поначалу, способны довести до безумия. Он просыпался по ночам в холодном поту, с противной дрожью во всем теле и жадно хватал ртом воздух, словно насилу вынырнув из глубокого омута, из-под давящей толщи тяжелой воды, — и в ушах у него стояло тягучее эхо собственного отчаянного крика.

Вообще с годами Нику стало сниться гораздо больше снов — даже в детстве столько их не было. Вероятно, таким образом воображение стремилось хоть как-то компенсировать потери в восприятии, вызванные утратой зрения. Сны уводили его в неведомые страны и на другие планеты, окунали в пучину самых невероятных приключений и дарили общество причудливейших собеседников — от персонажей виденных когда-то фильмов до исторических деятелей. Часто случались и сны-воспоминания, в которых Нику представлялся прожитый день, обретая доскональное визуальное воплощение. В таких снах Ник Паркер видел себя как бы со стороны: вот, например, он идет в супермаркет по рыжеватому каменному тротуару, вдоль которого цветет жимолость, а мимо по мостовой проносятся машины — черные, красные, синие, и красивые разноцветные платья на проходящих мимо женщинах — все до мельчайших подробностей. То есть получившее волю подсознание брало на себя роль переводчика, трансформируя испытанные слуховые и осязательные ощущения в зрительные, как бы стремясь восполнить недостачу неполного контакта с миром.

И еще Нику снились женщины — все те женщины, с которыми доводилось ему вести длинные беседы по телефону. Юные, зрелые, пожилые, блондинки, брюнетки, шатенки, худенькие и пухленькие, высокие и коротышки, меланхоличные мечтательницы и истеричные стервы — любой султан позавидовал бы такому обширному и разнообразному гарему, в котором Ник был полновластным хозяином: развлекал и утешал, карал и миловал, ублажал и поддразнивал. То, что ни одной из них он никогда не видел и не касался, отнюдь не мешало рисовать отчетливые образы: если они сами не рассказывали о своем облике (а как правило, его собеседницы шли на это охотно), то Ник непременно просил их описать себя как можно подробнее, от типа прически до фасона туфелек. А уж характеры-то их, привычки и замашки он представлял себе прекрасно, ведь с ним, таинственным анонимным поверенным, женщины порой бывали куда откровеннее, нежели с самыми близкими людьми. И это естественно: в разговоре с конкретным собеседником помехой служит и смущение, и инстинктивное нежелание вот так вот впрямую, откровенно переваливать на него груз собственных забот — не потому, что люди так уж бережливы друг к другу, нет. Тут срабатывает другое: элементарная опаска — ведь твою исповедь могут использовать тебе же во вред. Воспринять чужую откровенность — значит, нанести себе определенную душевную травму, дискомфорт. Отсюда возникает неприязнь — возможно даже и неосознанная — к тому, кто подкинул тебе таким образом порцию отрицательных эмоций, а как следствие — желание отплатить той же монетой. А с голосом в телефонной трубке можно не церемониться: в жизни ваши пути никогда не пересекутся, никогда вы друг друга не увидите, а коль увидите — так не узнаете. Тем более что слово «увидеть» имело для Ника Паркера смысл совершенно особенный, недоступный зрячим.

Его, можно сказать, внутреннее зрение руководствовалось памятью, догадкой и интуицией. Плюс — слуховая информация, из которой, по причине обостренного восприятия, Ник извлекал гораздо больше обычного человека. Разумеется, он не ведал, в какой цвет окрашен прошуршавший мимо шинами автомобиль, — но по шуму мотора довольно-таки безошибочно мог отличить, например, «ровер» от «понтиака», хотя их внешний вид представлял довольно смутно, ведь за два десятка лет очертания машин изменились значительно. А вот уловить разницу между «фордом-скорпио» и «фордом-эскорт» Нику было не под силу — слишком незначительно отличие в модификациях. Но это мало его огорчало — ведь со временем он понял, что в мире слишком много совершенно никчемных подробностей, которые своим мельтешением только затемняют суть жизнеустройства, отвлекая от главного. Ведь бытие, по замыслу Создателя, очень просто, но люди, в силу путаного и противоречивого своего строения, вносят страшную неразбериху в окружающий мир, делая его порой невыносимым для собственного существования. А потом клянут судьбу, обстоятельства, правительство, чужого дядю, черта лысого: ах-ах, как жестоко и несправедливо обошлись с нами, бедняжками… И до чего же трудно им понять, что всеми трудностями и горестями они самим себе и обязаны и что винить в первую голову должны только себя. И неужели, с грустью думал Ник Паркер, для того, чтобы увидеть это, нужно ослепнуть… Они, люди, полагают, будто им не хватает вещей, удобств и развлечений. Вот и стараются загрести побольше, улечься помягче, вкусить послаще. А вал вещей все нарастает и нарастает — и уже готов подмять под себя бездумных потребителей. Ник достаточно отчетливо представлял себе, как изменился материальный мир за последние годы: сведения об этом он черпал преимущественно из телевизионной рекламы. Какие-то новшества ему определенно нравились: например, кредитные карточки — он с удовольствием ими пользовался и без особого труда научился управляться с аппаратами «кэш-лайн». Отдавал должное и компьютерам, хотя как раз ему они были абсолютно без надобности: клавиатуру выучить несложно, но в остальном толку столько же, сколько опоссуму от кофемолки. Основная же масса рекламируемых товаров бесконечно варьировала друг друга, втягивая людей в карусель безостановочного потребления, требующего все новых денег, а значит — времени и сил. Еще одна покупка — и жизнь удастся почти на все сто, а если купить еще то-то и то-то — вообще грандиозный успех. Но покупают — и что же: нет как нет ни счастья, ни душевного покоя, все свербит что-то внутри, скребется острыми коготками, будто белка взаперти. На моднющий курорт съездили, лучшие рестораны обошли — а внутри все та же неудовлетворенность, ощущение безвозвратно проходящей меж пальцев жизни.