Тяжелые оковы сковывали руки Генриха, его вели на площадь, где сегодня должна была состояться казнь, его казнь. Палач уже заточил топор, и сейчас с ухмылкой взирал на обреченного парня, которому не было и тридцати. Люди вокруг плевали в его лицо, они с ненавистью кричали: — Убийца.

Кто–то даже взял камень и запустил им в молодого паренька, оставив на его лице отметину, и это было нормально, такова процедура. Сначала тебя ждет публичный позор, а потом смерть у всех на виду. Одна старушка, присев на корточки, стала справлять нужду прямо в сторону осужденного парня. Ее старческая моча, аккуратно, по земле спускалась к ногам Генриха, а старуха смеялась, словно мочиться на людях, это так весело. Глаза смертника были опущены, он шел, молча, стараясь не обращать внимания на толпу. Боялся ли он умереть? Конечно! Лишь самоубийцы способны достойно встретить собственную смерть. Поднимаясь по деревянной лестнице, которая вела на эшафот с палачом, Генрих дрожал, пот покрыл все его лицо, когда–то очень симпатичный молодой человек превратился в урода, которого не полюбит даже самая одичалая вдова.

— Я бы убил тебя прямо сейчас, уж больно тешутся мои руки — произнес палач, с так и не поникшей на его лице дьявольской улыбкой. — Но проклятая процедура, дает тебе право голоса. Так что говори убийца, говори Генрих сын Ричарда, и пусть твои слова будут краткими, ибо я очень устал и хочу отправиться спать.

Слова палача вызвали смех, сейчас для толпы он был как шут, а еще как король, почему король, да потому, что все короли несут с собой смерть. Генрих, что все еще стоял с опущенной головой молчал, его грязные патлы закрывали практически все лицо, люди вокруг даже не знали, улыбается он или плачет, он плакал.

— Ты что оглох убийца, или тебе нечего сказать? Если так, то моя подруга Луиза — палач взял в руки топор, и толпа стала скандировать, свистеть и визжать, предвкушая публичную смерть. — С радостью возьмется за твою голову.