Лифт стремительно летел вверх. На семьдесят втором этаже двери открылись с тяжёлым выдохом, будто запыхавшись от подъёма. Максим быстро прошёл по пустому коридору, уходящему куда-то вдаль, и остановился у своего кабинета. Войдя, как всегда, задержался у огромного, во всю стену, окна. Он всё ещё не мог привыкнуть к ошеломляющей панораме.

Полюбовавшись видом, уселся в большое комфортное кресло за рабочим столом и прямо поверх стопки бумаг обнаружил красивую карточку пастельного цвета с золотыми вензелями и милыми, слегка розоватыми ангелочками. Такую обычно присылают как приглашение на свадьбу. Но Максим знал, что это — зов на ковёр к начальству. Причём явиться следует срочно, учитывая неординарный характер шефа.

Почти бегом Максим выскочил в коридор и через несколько мгновений тихо постучал в элегантную белоснежную дверь, украшенную скромной табличкой:

Начальник сидел, погрузившись в думы. Наконец он поднял глаза и невнятно пробормотал:

Максиму лететь три часа сорок минут до Парижа. Потом ещё почти полтора часа до Бордо местным рейсом. У автора есть время рассказать о своём герое.

В 1966 году произошло два события, в которых мир опрометчиво не разглядел того значения, которого они заслуживали. Впервые в США чёрный американец Роберт Уивер был назначен министром правительства. Никто не мог ожидать, что через сорок два года в Белый дом сядет чернокожий президент. Но было ещё одно, не менее важное явление, также с трудно прогнозируемыми последствиями. В московском роддоме родился младенец, которого нарекли в честь деда Максимом.

В событиях, которые нас окружают, трудно выделить то, что даст самый значимый в истории результат. Невозможно определить во вьющейся мошкаре комара, который укусит. Как выделить из играющих детей того, кто станет Гитлером, Эйнштейном или Серафимом Саровским? Никогда неизвестно, что станет главным через десятки, и тем более сотни лет. Поэтому летописцы не заметили Иисуса Христа. Лишь Иосиф Флавий посвятил малоизвестному проповеднику пару строчек.

В 1966 году самым значимым событием казалась война США во Вьетнаме. Тёплым июльским утром мрачные бомбардировщики где-то в далёкой Азии сбрасывали свой смертоносный груз над полыхающими джунглями.

В это же время академик Максим Иванович Михайлов самолично нёс по тихой утренней московской улице голубой свёрток с орущим комочком новой жизни. Дед держал внука с такой молчаливой гордостью, словно сам родил, и не выпускал ребёнка из рук, пока семья ехала из роддома на чёрной служебной «Чайке».

Разница во времени между странами иногда создаёт парадоксальные ситуации.

В то время, когда Максим заканчивал завтрак, барон Анри Вальмонт ещё не знал, что вечером у него большой приём, точнее, совещание, на которое соберутся гости со всего мира.

Ранним утром он произвёл конный объезд ровных километровых виноградных рядов, выстроившихся будто солдаты перед военачальником. Нарушители строя отсутствовали, количество листьев соответствовало уставному, ягоды имели правильный окрас. Удовлетворённый, коротко отсалютовал построению и, вернувшись в замок, как всегда, появился в спальне баронессы верхом. У каждого есть вполне позволительные привычки, которые постороннему могут показаться странными. Средневековые лестницы зачастую вместо ступеней имели лишь выступающие рёбра, чтобы копыта не скользили. То есть допускалась возможность после конной прогулки заскочить поприветствовать заспавшуюся жену. В древние славные времена так поступали многие.

Но баронесса Селин не была согласна с этим. Мало того, что ей приходилось мириться с грубостью, вспыльчивостью и невоспитанностью мужа, но терпеть это ещё и от лошади, имевшей такой же необузданный характер, она не собиралась.

Барон утверждал, что появление в спальне жены конным — вековой обычай их рода.

В 1992 году россияне проснулись в другой стране. Теперь вместо сияющего коммунизма за недосягаемым горизонтом у каждого появилась конкретная цель — почти рядом. Только протяни руку. И рук тянулось много, целый лес требовательных, жадных, изголодавшихся по благам. Одни начали отталкивать других. Веселье и ликование быстро перешло в массовое побоище. Каждый формировал потребности и по способности воевал за них. Кто-то тянулся к металлургическому заводу, а кто-то — к импортному холодильнику. Одни пытались получить в собственность целые регионы, другим хватало малогабаритной квартиры.

Максим видел, как новая энергия заполняла бесцветную реальность целой страны, выжатой досуха за семьдесят пять лет. Всё стало ярким, как на экранах импортных телевизоров, появившихся в каждой семье. Отвыкших от бурных эмоций россиян затянуло в неистовые миры боевиков и триллеров.

Для многих поступившей из космоса энергии оказалось с избытком. Они перегорали, как лампочки от высокого напряжения. Жизнь била ключом, до крови. В стране шла невидимая война. Сколько народу гибло ежедневно в бандитских разборках, от поддельной водки или просто от нервной перегрузки — сказать не мог никто.

Впрочем, Максима всё происходящее почти не касалось. Оберегаемый везучей судьбой, он жил словно в другом измерении, вроде бы скрылся из грешного суетного мира в чистой пустыне, но там поджидали могучий, лукавый и сумасшедший генерал со своей верной Мариной. Те крепко взяли его в ежовые рукавицы и безжалостно воспитывали большого мальчика, подсовывая всевозможные дьявольские испытания.

Марина стала персональной Мэри Поппинс в чине майора. У этой молодой девушки были утомлённые жизнью глаза, как у стариков на картинах Рембрандта. Там светилась тысячелетняя мудрость, усталость и безразличие. Он боялся этих глаз, но в них хотелось смотреть. То, что Максим ощущал к своей наставнице, было похоже на Стокгольмский синдром — так психиатры называют чувство болезненной привязанности, которое испытывают заложники к захватившим их террористам, когда сознание жертвы, спасаясь от психологических ран, вспарывает реальность, удаляя из неё опасность, как хирург вырезает смертельную опухоль. После чего мучитель кажется несчастным человеком, жаждущим своей доли счастья и блуждающим по жизни с болью, спрятанной в сердце.

Нельзя сказать, что после слов барона за столом наступила тревожная тишина; никто не посыпал пеплом головы свои, не вопил, плача и рыдая. Чувствовалось, что ситуация — рабочая. Анри Вальмонт объявлял апокалипсис примерно раз в год, хотя сейчас график был явно нарушен. Всего полгода назад всем миром боролись с эпидемией Эболы. Лихорадка с сыпью и кровотечением из дёсен, с точки зрения барона, в точности соответствовала апокалиптическому пророчеству Иоанна. Он взбудоражил страны и правительства, организовал срочный поиск вакцины. Обошлось.

Текущий конец света, видимо, был внеочередным.

Официанты быстро заполнили паузу тарелками с закуской. Сегодня это были несколько сортов устриц, лежавшие на серебряных подносах со льдом, и моллюски «Сен-Жак» фламбе с лёгкой глазурью из сладкого бальзамика и кальвадоса в соусе из лимонной травы и тропических фруктов. К ним было предложено белое вино из виноградников замка. Вино, разумеется, было великолепно и после пары бокалов стало ещё лучше.

Апокалипсис, конечно, — дело серьёзное, но и обед никто не отменял. Судя по тому, как энергично зазвенели столовые приборы, гости полностью разделяли этот тезис. Вновь раздались оживлённые голоса, кто-то требовал салфетку, у кого-то упала вилка. Да и барон уже о чём-то весело препирался с Селин.

— Нет, — услышал Максим её уверенный голос, обращённый к официанту явно многолетней выдержки, одетому в белоснежный костюм с какими-то фирменными пуговицами и нашивками и поэтому похожему на морского адмирала. — Воды не надо, водой моют руки. Только вина…

Утро начиналось трудно, как и должно быть после бурной и весёлой ночи. Голова у Ольги болела от колен и выше. Отчаянно хотелось есть. Они сидели в уличном кафе на маленькой пешеходной улочке Аркашона, одним концом упиравшейся в набережную, откуда долетал всегда узнаваемый дух моря: смесь йодистого запаха водорослей со свежестью огромной массы воды. Лёгкий ветерок доносил плач чаек. Появились ароматы утреннего города: нотки ванили, свежего хлеба и кофе, щедро приправленные пыльным, даже слегка заплесневелым привкусом старых каменных городских домов. Откуда-то пробирались запахи цветов и сосновой смолы, тронутой солнечными лучами. В целом всё это складывалось в знакомую атмосферу приморского курорта.

Глядя на булыжную мостовую, Ольга подумала, что наверняка в этом букете присутствовали почти не улавливаемые обонянием миазмы старой канализации, проникающие через щели люков, и далёкие выхлопы автомобилей, но они делали общие ощущения лишь более достоверными. Так опытный парфюмер в приятный аромат добавляет неожиданные тона, чтобы получить шедевр. А лицо красавицы требует крохотного изъяна, чтобы стать неподражаемо совершенным. Так устроен этот мир. Нам нравится лишь то, в чём есть смесь Бога и дьявола. А пропорции? У всех свои вкусы…

Часть столика оказалась на солнце, и там сидели мужчины, Максим и Вадим. Они выглядели слегка помятыми, хотя утренняя небритость добавляла обоим определённого шарма. Ольга с Софией уютно устроились в плетёных креслах, прикрытых от ярких лучей полосатыми сине-белыми маркизами.

Растрёпанный официант принёс всем кофе, мятный чай, который отдельно заказала Ольга, апельсиновый сок, воду и корзинку хрустящих круасанов.

Максим преломил булочку так, словно благословлял трапезу. Ольга подумала, что он ведёт себя чересчур театрально. Даже напивается. Она поспешно сделала несколько глотков кислого ледяного сока. Язык защипало, скулы свело, но в голове слегка прояснилось, и стало видно, что за прошедшую ночь мир существенно не изменился.

С детства невероятные события липли к Ольге как мошкара на клейкую ленту. Бывают люди, обделённые вниманием бурной судьбы. Живут спокойно, без приключений, растят детей, тихо болеют, в свой черёд покидают мир. Счастливцы! Существуют такие страны и народы. Все им завидуют.

Но есть и другие. Им достаётся любовь и внимание богов. Вспомним ветхозаветного праведника Иова. Так возлюбил его Господь, что сделал жизнь полной занимательных испытаний. Дал страшную болезнь — проказу. Разорил имение. Близкие, знакомые, жена, дети покинули несчастного, а тот знай крепчает, Бога славит. И наградил Господь Иова за преданность. Вдвое увеличил состояние и дал четырнадцать тысяч голов скота. И, как сказано в Библии, «умер Иов в старости, насыщенный днями».

Судьба непрерывно посылает таким людям щедрые дары небес. И жизнь несётся, как вагонетка на американских горках, то вниз, то вверх. Сегодня они на вершине, а завтра в глубокой яме. И существуют такие же страны и целые народы. Странно, но им тоже многие завидуют. И это понятно, ведь об этих людях пишут книги, снимают фильмы, говорят тосты. Правда, обычно после смерти.

Каждый «любимец судьбы» когда-то был ребёнком. Нам мало известно, какими были маленький Иисус, Мухаммед или Будда. Наполеон, Рубенс, Ван Гог или Пётр Первый.

Впрочем, наш рассказ не о них. Вернёмся к тому, что знакомо, по крайней мере, автору.

За три часа перелёта из Бордо в Инвернесс окружающий мир полностью изменился. Когда они садились в самолёт, сияло игривое французское солнце, здесь же моросил тоскливый шотландский дождик. Сплошная пелена серых облаков скрывала небо. С севера, со стороны моря, дул неприятный холодный ветер. Он пах мрачными стальными волнами, устрицами, белым вином и морской солью. Деревья с поникшими листьями дрожали от холода. Мелкие капли дождя летели во всех направлениях, забирались за шиворот, в рукава, липли к коже. Окружающее виднелось сквозь дымку. Как будто на нос надели запотевшие зелёные очки Изумрудного города.

Спустя двадцать минут они были в отеле, в нескольких километрах от озера Лох-Несс. Роща вековых дубов жалась к дому. Когда-то здесь стоял небольшой замок. Прошедшая за столетия перепланировка оставила от него лишь одну башню, к которой был пристроен унылого вида прямоугольный корпус из серого камня. Лианы с тёмно-синими цветами обхватили стены крючковатыми щупальцами. А мох извилистыми путями забрался на крышу, где угнездился, тускло проблёскивая зеленью среди тёмных чешуек черепицы.

Вода была повсюду: в потоках небесной хляби, поникших цветах, в лужах, пенящихся тусклым серебром. Ольга чувствовала, что летние кроссовки промокают. Не хватало простудиться.

Из входной двери, обрамлённой массивными колоннами, навстречу им выскочил владелец отеля — жизнерадостный и крайне подвижный толстячок. Казалось, дождь поливал его меньше, чем остальных, во всяком случае тот его не замечал. Он непрерывно говорил, умудрившись одновременно пожать руки мужчинам, приобнять женщин, лично занести багаж и угостить всех шампанским. Показалось, что они оказались в вихре из мокрых толстячков со множеством розовых щёк, пухлых рук и сияющих влажных лысин.

Учитывая небольшое количество гостевых комнат, отель был полностью забронирован только для них. Судя по счастливо-загадочному виду владельца, он считал их новорусскими олигархами, легенды о щедрости и широкой душе которых будоражили мир. Почти мгновенно багаж был разнесён по спальням.

Судьба обходится с людьми странно, иногда жестоко, а иногда с такой любовью и материнской нежностью, что поневоле соглашаешься: Господь любит нас и помнит. Бывает, что на тропинке найдешь кошелёк, но можно наступить на ядовитую змею…

Ольге не довелось насладиться безмятежной порой юности. Врачи поставили страшный диагноз в семнадцать лет, когда она училась на втором курсе архитектурно-строительного института. В её костном мозге появились клетки, которые стали бороться со всем остальным организмом, уничтожая его.

Родители сходили с ума — срочно нужна была сложнейшая операция. Знакомые советовали ехать в Израиль или в Германию. Выбор был сделан в пользу Израиля, поскольку у мамы там жила школьная подруга Инна, в 80-е годы уехавшая с родителями из России, но с которой они до сих пор переписывались. Та обещала помочь с жильём на первых порах.

Не прошло и недели, как Оля уже сидела в самолёте в обнимку с медицинской выпиской, ела шоколад и плакала. Слёзы лились рекой, а ведь ей категорически нельзя было волноваться.

По прилёте в Израиль все завертелось какой-то бешеной каруселью. Жаркий воздух аэропорта сменился горячим дыханием улицы, потом кожа ощутила ледяной кондиционер такси. Лента шоссе резала лесистые холмы, затем появились кварталы Иерусалима с аккуратными прямоугольниками невысоких домиков из светлого песчаника.

Уйти в мир иной — не проблема. Проблема вернуться оттуда.

Хотя оживить только что умершего можно. Для этого нужно задержать душу на выходе из этого мира. Роль таможенников веками выполняли шаманы и колдуны. Они звуками барабанов, бубнами и песнями ловили душу у стойки паспортного контроля и возвращали беглянку с полдороги. В последние десятилетия к ним присоединились врачи-реаниматологи.

Здесь был иной случай. Ольга собиралась в служебную командировку на тот свет, планируя вернуться обратно, да ещё прихватить только что погибшего приятеля. Не всякая работа радует. Особенно когда результат неизвестен. Она чувствовала себя котом Шредингера, который то ли на пятьдесят процентов жив, то ли на пятьдесят процентов сдох.

«Если верна пословица „нет худа без добра“, хорошо бы понять, где сейчас прячется добро», — думала Ольга, укладываясь рядом с Андреем на жёсткий холодный пол. Прижалась щекой к плохо выбритой скуле свежего трупа скульптора и посмотрела в направлении его застывшего взгляда. Там была каменная змеиная голова.

Глаза рептилии неожиданно показались живыми. Они чёрными дырами засасывали в безликое и бесформенное пространство, где было легко и комфортно.

Чёрный глянцевый лимузин вёз их по грязным улицам Каира. Водитель сидел выпрямившись, будто проглотил аршин. Над воротником тёмно-синего костюма — ослепительно-белоснежная рубашка. Герб отеля гордо блестел на форменной фуражке. Безукоризненная белозубая улыбка сияла.

Вадим чувствовал раздражение. Царь Соломон не понимал в жизни четырёх вещей: пути орла в небе, змеи на скале, корабля в море и пути мужчины к сердцу женщины. В отличие от мудреца, у Вадима была лишь одна загадка: как Андрей смог вползти в душу Ольги? Соломон проигрывал со счётом 4:1.

Женщины — странные создания. В их непостижимой душе быстроногий Ахиллес не может догнать медленную черепаху. Пока он мгновенным рывком настигает её, та делает шаг. Вновь герой молниеносно покрывает крохотное расстояние, но за эту долю секунды рептилия неторопливо совершает микроскопическое движение вперёд. И так бесконечно. В любви сплошь и рядом черепашка побеждает героя. Но загадка не только в этом. Зачем великий герой продолжает соревноваться с убогой зверушкой? Плюнул, пошёл и запел. Сварил бы черепаховый суп, в конце концов.

«Нет причины злиться», — успокаивал себя Вадим. Между ним и Ольгой давно нет любовных отношений. Просто напарники. Но кто сказал, что ревности нужна любовь? Ревность — самое типичное для человека чувство, поскольку её основа — эгоизм. Человек состоит не из атомов, он соткан из эгоизма, который создаёт всё остальное.

Эгоизм — фундамент этого мира, отсюда и физические законы. Звезда подтягивает к себе всё, до чего может дотянуться своим полем, ревнует космос, как бизнесмен ревнует деньги, а политик — блага и популярность. Даже монах-отшельник, погружённый в пост и молитву, ревнует к Богу. И есть только одна альтернатива ревности — любовь. В этом ненормальном

чувстве

человеком движет альтруизм, готовность жертвовать всем ради другого. Любовь — опасная болезнь. Она редко бывает длительной, оканчиваясь либо смертью, либо выздоровлением, когда человек вновь становится эгоистом.

Отец Вадима, православный священник, был большой и красивый, с окладистой чёрной бородой и добрыми глазами, от него вкусно пахло ладаном, воском, табаком и мужским потом. Как пахнет мама, мальчик не знал, поскольку не помнил её. Вадик думал, что мама должна пахнуть яблоками. Иногда казалось, что помнит мягкие женские руки, обнимавшие его, нежные губы, шептавшие ласковые слова. На фотографии, которую видел у отца, грустная молодая женщина с платком на голове была похожа на икону Девы Марии. Отец объяснил мальчику, что мама их «покинула». Что это значило? Умерла? Уехала? На такую тему разговоры запрещались. Так появилась одна из первых тайн, окружавших жизнь ребёнка плотной завесой. А загадочного в его детстве было предостаточно, ведь всё, что происходило в храме, отец так и называл: «таинства».

Они жили в небольшом подмосковном городе. Отец служил в маленькой церквушке, которую до перестройки посещала лишь группа старушек. Старушки Библию не читали и в силу плохого слуха проповеди понимали очень условно.

Отец вечерами вспоминал грустные и смешные истории о своей пастве:

— В конце литургии хор басовито и протяжно пел: «…Всякое ныне житейское отложим попечение». Мои старушки как-то живо засуетились, услышав грозные раскаты божественного требования, и вдруг деловито начали выскакивать к амвону и класть коробочки с печеньем. Я от удивления чуть не уронил дискос и чашу, но довёл службу до конца. Кулинарный холм из печенья получился отменным. После службы отловил одну из бабушек, пытаясь выяснить, что за цирк те устроили.

— Вы же сами велели, батюшка, — объяснила она. — «Отложим по печенью». Мы уж постарались, купили вам побольше. А что, мало?..

Заведение, находившееся в центре старого города Каира, куда их привёз простодушный с виду слуга закона, заслуженно пользовалось дурной репутацией. Обычный турист вряд ли рискнул бы сюда войти. Множество маленьких комнат, увешанных коврами и разноцветными лампадами, образовывали запутанный лабиринт, откуда тянуло запретными запахами. Доносились негромкие разговоры, ведущиеся хриплым шёпотом. Всё указывало, что повсюду в укромных закоулках сидят подозрительные личности, которые наверняка, если бы можно было их разглядеть, выглядели бы крайне зловеще.

Полицейский о чём-то пошептался с выскочившим из темноты хозяином, похожим на одноглазого Хасана из сказки об Али-Бабе. Тот внимательно посмотрел уцелевшим глазом на Вадима, а затем пригласил гостей внутрь лабиринта.

— Буду ждать вас неподалёку, на площади, у мечети аль-Азхар, — кивнул Вадиму полицейский.

Небольшая комната, куда их отвели, была уставлена низкими лежанками. Посередине стоял такой же невысокий и массивный стол.

— Подождите минут десять, всё приготовлю высшего класса.

Автобус высадил Вадима в поле, на просёлочной дороге. Он огляделся. Вдали виднелись пологие холмы. Всё вокруг утопало в розовой и нежно-сиреневой дымке соцветий вишен и миндаля. Цветы и деревья изнемогали в любовном угаре, а воздух казался сотканным из золотистой пыльцы. Тёплые солнечные лучи ныряли в разогретую землю, как чайки за рыбой. Земляные букашки и червячки щекотали корни побегов, и те поспешно выскакивали из земли, трепеща от ласки ветра. На бескрайней скатерти окружающих полей виднелись яркие красные пятна маков. Будто Творец мира испачкал руки красной краской и теперь понаставил алых пятен на всём, к чему прикасался.

«Ещё на пятна крови похоже», — подумал Вадим. Как будто перед глазами поле боя, с которого только что унесли тела убитых, а кровавые лужи продолжают медленно впитываться в каменистую землю. Так бывает на передовой. Армии столкнулись и разошлись, но скоро битва начнётся вновь.

Наверное, на мысль о войне наводили стройные ряды армейских палаток вдоль дороги. По чьей-то причудливой фантазии их выкрасили в пронзительно-синий цвет.

Вадим дважды перечитал вывеску, укреплённую на придорожном столбе: «Добро пожаловать. Монастырь ТЭЗЭ». То, что было перед ним, мало походило на святую обитель в глубинке французской Бургундии. Обычно в таких случаях люди говорят: «Вот уж не ожидал такого!», пытаясь скрыть растерянность.

Например, вы приехали в гости к симпатичной девушке, а та встречает вас, держа в руках окровавленный тесак, в замызганной ночной сорочке, пытаясь незаметно пнуть мозолящее глаза помело. Или телеведущая прогноза погоды неожиданно предлагает зрителям вместе погадать на кипящих пельменях. «Вот уж не ожидал такого!»

Спящий в роскошной постели президентского номера Вадим беспокойно шевельнулся. Тело покрылось вязкой испариной, подушка промокла от горячего пота, но проснуться не удавалось. Сон уверенно пересёк черту, отделяющую только что законченную лирическую часть от фазы грядущего ночного кошмара. В страшных закоулках сна готовились к выходу, толкая друг друга локтями, Фредди Крюгер, Кинг-Конг, Волан де Морт и какой-то незнакомый паренёк с доброй улыбкой, державший на плече электрическую пилу. Но, как всегда, загадочный режиссёр сновидений приготовил свою версию.

Рыцарь Вадимир стоял перед бескрайней пустыней спиной ко входу в шатёр, ощущая кошмар, приближающийся из темноты навстречу. Сделав полшага вперёд и споткнувшись обо что-то мягкое, он совсем не удивился, обнаружив у ног на тёмном от крови песке трупы часовых. Запрокинутые вверх лица показывали глубокие раны на горле, словно их бесшумно и мгновенно загрызли невиданные звери. У двоих голова была словно откушена и чудом держалась на плечах.

Лишь меньшинство людей орут благим матом, увидев труп. Большинство тихо пройдут мимо, потупив глаза. И только профессионал, подобный Вадимиру, беззвучной тенью скользнёт в спасительную темноту за спиной, нащупывая оружие. Чтобы достать меч, лежавший у изголовья ложа, ему пришлось сделать три долгих шага назад. В полной темноте он пошарил рукой, придирчиво ощупав гладкую деревянную поверхность низкого столика, где лежал клинок. Он обнаружил отсутствие песка и пыли, что говорило об отличной работе прислуги. Это было хорошо. Но оружия на месте тоже не оказалось, что заметно снижало вероятную продолжительность его жизни. И это не радовало. В комнате стояла абсолютная тишина, именно такая, когда за спиной кто-то подкрадывается.

От тела Вадимира отделилось тёмное облако в форме волка-оборотня. Тот видел в темноте, и его глазами он оглядел помещение. Чужие страшные сущности толпились вокруг, протягивая зыбкие, клубящиеся дымом лапы к рыцарю. Волк прыгнул. Вадимир крутанулся вокруг себя, перемалывая воздух серией ударов, несущих сгустки смертоносной энергии. Воздух беззвучно заискрился синими всполохами.

Снаружи, с улицы, раздались крики — наверное, там тоже проснулись. Всюду слышалось «Призраки!». В темноте бой нелеп, но отчаянье и страх заставляли людей махать оружием, нанося раны всем подряд, прежде всего своим.

София успокоилась только когда оказались на Земле обетованной. В аэропорту Тель-Авива всегда людно, хотя это не совсем правильное определение, поскольку многие из существ в толпе не были людьми. Повсюду виднелись сияющие белоснежные ангелы. Она обратила внимание на большую группу небожителей, следующих вместе с паломниками из Ватикана. Рядом с ними ехала инвалидная коляска с пожилой женщиной, за которой следовал серьёзный ангел с грустным и одновременно профессионально-безразличным взглядом, которым доктора смотрят на безнадёжно больных. Он махнул крылом Софии, как старой знакомой, и скрылся в толпе.

— Скучаешь, дщерь Иерусалимская? — Максим наклонился к её уху. — Всё в порядке? Застыла, словно видишь привидение. Я уже третий раз спрашиваю, куда нам идти.

— Да-да. Извини, задумалась. Машина у третьего выхода, чёрный джип.

Соня почувствовала, как кто-то тянет её сзади за подол. Там стоял маленький ангелок с расстроенным лицом ребёнка, которому на Новый год вместо собаки подарили шерстяной свитер.

— Извините, я, кажется, потерялся. Вы не купите мне мороженое?

Соня родилась в Израиле, куда её родители эмигрировали из СССР в начале 80-х.

Новых граждан отвезли в городок, только что выстроенный в безжизненной пустыне. Несколько десятков двухэтажных многоквартирных домов сиротливо жались друг к другу, будто они тоже растерянные эмигранты. Вокруг ни травинки, ни кустика. Ветер без конца подметал пыльные улицы, гоняя песок, обрывки обёрточной бумаги и куски верёвок с одной стороны на другую. Чужой непривычный мир настораживал только взрослых. Появившиеся довольно скоро малыши чувствовали себя здесь вполне комфортно. Они не знали, что такое мягкая зелёная трава. Они никогда не видели леса, густой пены мха в тенистом хвойнике. Зато, проехав всего двадцать минут на коленях мамы в весёлом галдящем автобусе, можно было оказаться у моря. Там добрые волны щекотали своими мокрыми поцелуями. А ветер пах не только тончайшей песчаной пылью, но и морской солью, разноцветными ракушками, спутанной бородой водорослей и стремительными стайками серебристых рыбок.

Первые слабенькие саженцы сажали все вместе — взрослые и дети. Крохотная Соня в розовых штанишках и оранжевой рубашечке пластиковым детским совочком с восторгом скребла каменистую субстанцию, которую здесь называли почвой. Девочка не знала, что земля бывает чёрного цвета, мягкая, рыхлая. Ей нравилась пустыня цвета мёда с молоком.

Однажды она увидела чудо. Кто-то из взрослых принёс ящики. В них сидели мясистые зелёные пальцы с яркими красными звёздами, похожими на нарисованное и раскрашенное цветными карандашами солнце. Соня осторожно дотронулась: вдруг укусит или обожжёт. Чудо было живое, нежное и мягкое.

— Это цветы, — объяснила мама, у которой почему-то текли слёзы из смеющихся глаз.

Барон Анри вот уже вторую неделю не ездил на охоту, даже утренняя часовая конная прогулка была заменена короткой пробежкой.

Боевой конь, лишённый своего верного друга, стоял в стойле и обдумывал, кто же виноват. Придя к мнению, что виноват конюх, он взял за правило нещадно кусать того. Ровно в одиннадцать часов из конюшни доносился короткий, но смачный вопль. Это стало привычным сигналом точного времени, и люди сверяли часы.

Явно выигрывала от новой ситуации баронесса. Она прекрасно выглядела, поскольку отлично высыпалась, не опасаясь утреннего явления конного барона. И была совершенно счастлива, ведь никто не ездил верхом по замку и не топтал копытами ковры. Теперь она спокойно переступала двери любой комнаты, там никто не играл в «жеребячьи прятки», внезапно появляясь из-за укрытия, с громогласным хохотом боевого коня и фырканьем барона, с летящими от обеих пеной, слюнями и брызгами.

Конечно, Селин понимала, что многие великие люди любят почудить. И, возможно, шалости барона были лучше, чем, казалось бы, безобидная страсть сэра Н. к утиной охоте. Селин помнила признание его жены, своей старой подруги: «Если бы знала, дорогая, какую „пижамку“ мне приходится надевать на ночь…» Далее последовал жаркий шёпот на ушко. То, что она услышала, превзошло все её фантазии, и каких усилий стоило баронессе не засмеяться, глядя в припухшие от слёз глаза подруги.

Или в какие нечеловеческие страдания оборачивалась привычка маркиза М. покупать своей собаке бриллиантовые колье и каждое утро выпускать жену погулять.

Девушки быстро взрослеют. Тем более если они компьютерные гении, над разумом которых грозовой тучей висит страшный диагноз «шизофрения». Соня тщательно оберегала свою тайну, как разведчик в тылу врага, понимая, что в случае провала остаток дней придётся провести в психбольнице.

Между ней и другими людьми лежала пропасть. Постоянный самоконтроль стал способом существования, отчего девочка казалась окружающим тихой, вежливой и даже слегка замкнутой. В обычном мире находилась лишь крохотная часть Сони, словно она была айсбергом, скрывающим в невидимой глубине свою непостижимую громадную мощь. Удачно спрятав с раннего детства большую часть себя от посторонних, ей удалось избежать снисходительной жалости взрослых к больному ребёнку и, самое главное, лечения, которое неминуемо превратило бы девочку в тихую идиотку. Она не считала себя больной. Ущербными казались все остальные. Словно она, зрячая, попала на остров слепых, и надо притворяться, что ты ничего не видишь, чтобы не прослыть ненормальной. Ведь слепцы уверены, что норма — это отсутствие зрения.

Девочка не задумывалась, что у неё с мозгом: дар или недостаток. Просто жила, воспринимая мир таким, каким он ей являлся. Случалось, что некоторые взрослые вдруг начинали с подозрением коситься, будто чуяли в ребёнке нечто чужое и оттого страшное. Но, узнав, что она вундеркинд, сразу успокаивались. Гениям позволительно быть непохожими на других.

С каждым годом притворяться становилось всё легче. Привычка. Тем более что в последние годы её занимали совсем другие вопросы. Тело расцветало, не заботясь проблемами мозга.

Девушка перестала купаться в ванной с игрушечной уточкой и изучила в интернете разнообразные формы взрослого досуга. На школьных вечеринках пару раз разрешила поцеловать себя, сделав вывод, что обычные мальчики крайне заурядны. Особенно по сравнению с отважным Джимом Хокинсом, плававшим с пиратами к Острову сокровищ. Возникнув из потусторонней реальности, он поражал страстными рассказами о невероятных приключениях. Теперь к ней на чердак частенько захаживали пылкие принцы и романтические пираты. Их взгляды окутывали и гладили, а от хрипловатого голоса кожа покрывалась мурашками.

В пещере легко дышалось. Воздух был сухой, чистый и прохладный, особенно по сравнению с раскалённой пустыней снаружи. Когда разговор замирал, тишина казалась оглушающей. Это на грани слышимости вибрировала неведомая энергия. Так бывает, когда удар грома только что отзвучал и оглушённое тело замерло в наполненном электричеством пространстве, ожидая, что через мгновение возможен ещё более мощный разряд.

София с подозрением оглядела пещеру. Странно: почему на стенах нет обычной живописи, сообщающей, кто, с кем и когда побывал здесь? И следов других людей тоже нет. Словно они первые, кто сюда забрёл. Камни на удивление чистые. Протёрли их, что ли, перед приходом?

Представилось, как странный кролик, быстро перебирая лапками, полирует бархатистой тряпкой окружающие скалы. И напевает, наверное.

Но минуты шли за минутами, а ничего необычного не происходило. Однако напряжение не отпускало. Поэтому она вздрогнула, когда Раби-Йося заговорил:

— Зачем вы хотите встретиться с Королевой?