Томас Найт застыл, положив одну руку на кофейник, а другую протянув к крану над мойкой. На улице все еще царила темнота, и свет на кухне должен был показывать лишь зеленую бахрому тиса во дворе, но там возникло что-то еще. У самого окна. Томас не мог сказать точно, то ли мелькнуло отражение в кофеварке, то ли он и вправду заметил краем глаза, но понял, что там появилось нечто странное, такое, чего не должно быть.

Он постоял неподвижно секунды три-четыре, словно ожидая, не придет ли неизвестность в движение, сознавая, что ничего не произойдет. Ему придется обернуться и посмотреть. Пока что это было лишь впечатление от красок, которых не должно было быть там, бледный овал, тронутый желтым и красным, резкий на фоне темноты двора позади. Но когда он на него посмотрит, тот приобретет форму и содержание. Томас не хотел на него глядеть.

Он обернулся очень медленно. Пусть неожиданности для него не было, но сама суть увиденного едва не заставила Найта вскрикнуть. К стеклу прижималось женское лицо.

Глаза неизвестной были широко раскрыты, пристально смотрели на Томаса, но он не махнул рукой, прогоняя ее прочь, не пригрозил вызвать полицию. Они оказались слишком неподвижными и отсутствующими, не видели его.

Томас предположил, что женщина стояла у окна, однако в ее позе сквозила какая-то неуклюжесть, и на стекле остался легкий подтек — чего? Пота? Косметики? Женщина совершенно не двигалась, и Найт неохотно сделал маленький шаг к окну, в глубине души надеясь, что фигура окажется манекеном, добытым в магазине и поставленным здесь кем-то из его самых бойких учеников в ознаменование окончания учебного года.

Томас уже опоздал на работу на два часа, но полиция все еще была здесь. Он рассказал во всех подробностях о своей зловещей утренней находке, однако не мог сообщить ничего существенного. Нет, он никогда раньше не видел эту женщину. Она лежит сейчас не там, где Найт ее обнаружил. Дама упала, когда он к ней прикоснулся. Томас сожалеет о том, что оставил свои следы на месте преступления, но он не знал, что женщина мертва…

Найт повторил это дважды, сначала полицейскому в форме, который отнесся к нему как к недоумку, умышленно мешающему расследованию, затем женщине-следователю в штатском по фамилии Полински, показавшейся ему излишне деятельной. Он заключил, что полиция понятия не имеет, кто эта мертвая женщина.

— Ни сумочки, ни кредитных карточек, ни документов, — сказала Полински. — Характер раны позволяет предположить разбойное нападение.

— Характер раны? — спросил Томас, пугаясь собственного любопытства, но в то же время стараясь показать, что он не имеет никакого отношения к случившемуся.

Найт был крупным широкоплечим мужчиной шести футов трех дюймов роста. Человек, не знающий его близко, мог предположить, что он обладает грубой физической силой. От Томаса не укрылось, что полицейские украдкой окидывают его оценивающими взглядами, хотя он и подозревал, что некоторые из них уже знают, кто он такой.

К вечеру утренний кошмар уже казался ему чем-то бесконечно далеким, и Томас, возвратившись домой, ничуть не удивился, никого там не застав. Единственным свидетельством расследования было обилие желтой ленты, предназначенной не пускать зевак туда, где лежал труп, и полицейская машина в конце квартала. Двое копов в форме ходили из дома в дом. Томас уже почти забыл о случившемся, задвинул все на задворки сознания и старался ни о чем не вспоминать. Но вот он вернулся, и все снова стало реальностью. Проходя по дорожке к входной двери, Найт ощутил, как к нему возвращается былая тошнота.

Войдя в дом, он выпил стакан воды, снял трубку, набрал шестнадцатизначный номер и стал ждать.

— Привет, Том, — сказала Куми.

— Ты больше не говоришь «моси-моси», — улыбнулся он.

— Только не тебе. Ты единственный, кто звонит в такой поздний час.

Когда зазвонил телефон, Томас возился в заваленной книгами кладовке, которую он в шутку именовал своей библиотекой. Весь год Найт, словно одержимый, читан романы. Даже после нескольких часов проверки тетрадей он уютно устраивался в уголке со стаканчиком чего-нибудь крепкого и книгой и сидел до тех пор, пока у него не начинали слипаться глаза. Томас медленно переворачивал страницы, мысленно взвешивал каждую фразу, независимо от того, насколько примитивным был жанр, и всегда дочитывал книгу до конца, какой бы плохой она ни была, даже если на это уходили недели. По его прикидкам, каждая третья оказывалась лишь пустой тратой времени. Как правило, он предсказывал это после первых нескольких страниц — точно так же Найт после первого абзаца определял, какую оценку поставит за сочинение своему ученику, — но не мог ее бросить. Кладя на пол стопку девственно новых книг в мягкой обложке, Томас подумал, что этим своим недостатком он втайне гордится.

— Как у вас дела, мистер Найт? — спросил незнакомый голос.

— Замечательно, — осторожно произнес Томас. — Кто это?

— Дэвид Эсколм. Наверное, вы меня забыли.

— Вовсе нет, Дэвид, — скачал Томас, поймав себя на том, что вплоть до этого звонка он действительно не вспоминал об этом человеке.

Положив трубку, Найт сразу же вошел в Интернет и набрал в поисковой системе «Эсколм. Литературное агентство „Вернон Фредерикс“». Он и сам не мог сказать, что ожидал найти, быть может, статью в «Чикаго трибьюн» о местном пареньке, который выбился в люди. Но Томас обнаружил профессионально выполненную страничку. Холодные голубые и серые тона окружали такую же качественную похвальбу о литературных наградах, завоеванных талантливым неназванным сотрудником, и длинный перечень ссылок. Внизу были указаны отделения ЛАВФ: Нью-Йорк, Лондон, Лос-Анджелес, Токио и Нэшвилл. В Чикаго такового не было. Выбрав нью-йоркское, Томас открыл список сотрудников.

Дэвид Эсколм нашелся в нижней трети.

Там была и фотография. Паренька, который когда-то учился у Томаса, еще можно было узнать, хотя и с большим трудом. Прыщи исчезли, неуклюжие очки в стиле восьмидесятых сменились на изящную черную оправу с продолговатыми линзами, а сам мальчишка превратился в мужчину, уверенно улыбающегося в объектив. В элегантном костюме Эсколм смотрелся совершенно естественно. Он давно забыл обо всех юношеских проблемах и без страха глядел в будущее. Это было лицо делового человека.

«Ничего удивительного тут нет, — напомнил себе Томас. — Давай посмотрим, сможешь ли ты удержаться от чтения этому человеку своих нудных лекций о состоянии искусства в Америке, хорошо?»

Найт глуповато улыбнулся, при этом его взгляд упал на окно кухни. Вечерний свет быстро угасал, и окно превратилось в дыру, ведущую в сгущающуюся ночь, стало рамой, из которой вырезали холст. Какое-то мгновение Томас видел лицо мертвой женщины так же отчетливо, как если бы она по-прежнему стояла там, устремив на него немигающий взгляд. Один глаз зеленый, другой фиолетовый.

Вестминстерское аббатство ошеломило Томаса. Дело было не в масштабах, хотя огромный сводчатый неф кишел туристами, и даже, прямо говоря, не в почтенном возрасте. Просто здесь повсюду, куда ни кинь взгляд, чувствовалась история. Собор подавлял своим величием.

В этом самом здании короновались все английские монархи начиная с 1066 года, с Вильгельма Завоевателя. На самом деле ядро постройки было еще более старым — бенедиктинское аббатство X века, для которого король Эдуард Исповедник, впоследствии причисленный к лику святых, возвел великолепную церковь. Останки Эдуарда по-прежнему покоились здесь, как и тела бесчисленных прочих монархов, например Елизаветы I и Якова I, гигантов эпохи Шекспира. Все это и многое другое Томас узнал из путеводителя, однако от обилия информации и истории стены аббатства словно начинали давить. Посетители, обладающие хотя бы толикой чувствительности к подобным вещам, ощущали себя стройными колоннами, на которых покоятся многие тонны каменных сводов. Для простого человека это было слишком много.

Казалось, здесь каждый квадратный дюйм увековечивал какого-нибудь давно умершего государственного деятеля или королевскую особу, поэтому даже гробницы таких колоссов, как Ричард II и Генрих V, которые были известны Томасу практически исключительно как образы, созданные Шекспиром, вызвали у него не более чем слабый шок. Глубина древности, ее вес превосходили все то, с чем когда-либо доводилось сталкиваться Найту. Здесь были похоронены ученые Исаак Ньютон и Чарльз Дарвин, композитор Гендель, актеры Дэвид Гаррик, Генри Ирвинг и Лоренс Оливье, писатели Афра Бен и Бен Джонсон, премьер-министр Уильям Питт, инженер Томас Телфорд… Список можно было продолжать до бесконечности.

Томас прогулялся по капелле Генриха VII, где покоились Елизавета, ее сводная сестра-католичка Мария по прозвищу Кровавая, Яков, сменивший ее на троне, и его мать, Мария Стюарт, королева Шотландии, которую Елизавета обезглавила по обвинению в государственной измене. Он шел медленно. Все еще давали знать о себе раны, полученные во время стычки у него дома, рука по-прежнему висела на перевязи. Зато при таком неспешном передвижении все вокруг запечатлевал ось в сознании куда полнее. Покинув капеллу, Томас оказался перед древним троном Эдуарда I, который участвовал во всех церемониях коронации начиная с 1309 года, а сейчас был обезображен надписями и вырезанными инициалами, отчего производил впечатление школьной парты, забытой где-то в кладовке.

Томас долго смотрел на трон, чувствуя столкновение выдающегося и омерзительно-обыденного. Как можно относиться к такому почитаемому предмету с подобным небрежным презрением? Впрочем, можно ли сохранить подобающее чувство благоговейного почтения в месте, которое из кожи лезло вон, чтобы превзойти все прочие памятники чем-то еще более величественным, еще более пропитанным древним легендарным прошлым?

Заголовки бульварной прессы были недельной давности, но прошедшее время нисколько не приглушило их пронзительные крики. «Британская писательница зверски убита в Соединенных Штатах», — кричала «Сан». «Талант погиб от руки убийцы», — вторила ей «Дейли мейл». «Писательница, автор детективных романов, сама становится жертвой преступления», — причитал журнал «Пипл». Тон статей был сенсационно-слезливым, хотя журналисты так и не смогли раздобыть обязательных в подобных случаях скорбящих родственников. Через пару дней единственным выжатым чувством оставалась ярость поклонников Даниэллы Блэкстоун, огорченных тем, что их кумир больше не напишет ни строчки. Томасу также показалось, что в британской прессе прослеживались антиамериканские настроения. Между строк буквально читалось, что если бы писательница не пересекла Атлантику, трагедии не произошло бы.

Томас изучал газетные публикации на компьютере в Британской библиотеке, искал любую информацию о ходе расследования. Конечно, можно было позвонить Полински и попытаться узнать что-нибудь у нее, но пока что Найт предпочитал не говорить ей о своем отъезде из страны. В чикагских газетах после первых материалов об убийстве больше почти ничего не было, однако английские журналисты представили гибель писательницы как событие общенациональной важности, по крайней мере, попытались это сделать. Но никакой источник, пожелавший остаться неизвестным, не поспешил разгласить тайны личной жизни Даниэллы. Ее муж погиб в автомобильной катастрофе десять лет назад, у свежей могилы не было убитых горем детей, а Эльсбет Черч, соавтор Блэкстоун на протяжении многих лет, отказалась от каких-либо комментариев. Через несколько дней сенсация выдохлась, и в отсутствие новых откровений о ходе следствия или о самой жертве газетам пришлось искать новую тему. Похоже, сейчас внимание нации было взбудоражено исчезновением десятилетней девочки, проводившей каникулы в Испании. Именно это событие в настоящий момент возбуждало то, что, насколько понимал Томас, называлось общественным интересом. У него мурашки побежали по спине.

В конечном счете он узнал о Даниэлле Блэкстоун два факта, которые не были ему известны до сих пор. Первый был связан с семьей писательницы, точнее, с отсутствием таковой. Родители умерли, муж тоже давно погиб, а детей у нее не было. Точнее сказать, единственная дочь в возрасте шестнадцати лет погибла, как писали газеты, во время страшного пожара. В одной статье это обстоятельство использовалось для того, чтобы создать трагический и в то же время слегка вампирический образ Блэкстоун. Зловещая фигура — одни только глаза чего стоили! — склонная ко всему зловещему, как это проявлялось в ее книгах, всю свою жизнь прожившая под сенью смерти, которая в конце концов забрала ее к себе.

Вторым фактом была фотография величественного особняка XVIII века с вымощенной щебнем дорожкой, ведущей к крыльцу через обширный зеленый луг. Именно здесь жила писательница. Дом находился в Кенильуорте, неподалеку от Уорика. Точный адрес не был указан, но говорилось, что он стоял совсем рядом с замком. Томас решил, что этого должно быть достаточно.

Он проехал на подземке — так в Англии называют метро — от станции «Кингс-Кросс» до Юстона, оттуда поездом мимо селений и полей Уорикшира до Ковентри, а уже дальше на автобусе до Кенильуорта. Вся дорога заняла меньше двух часов. Если бы Томас не стал выходить из автобуса, то доехал бы до Уорика, а затем до Стратфорда. Случайно ли Блэкстоун поселилась поблизости от родины Шекспира? Возможно, но если пьеса «Плодотворные усилия любви» действительно существовала, то был определенный смысл в том, что ее обнаружили именно здесь. Автор оставил рукопись кому-то из местных жителей, она долго передавалась по наследству из поколения в поколение, затем о ней забыли…

Томас поселился в маленькой частной гостинице «Таверна у замка», которая стояла прямо на подъездной дороге, ведущей к самой знаменитой достопримечательности Кенильуорта. Заведение размещалось в большом кирпичном здании, которое, вероятно, когда-то служило складом или казармой при самом замке, хотя, по прикидкам Найта, его возраст не превышал двухсот лет. Весь багаж Томаса состоял из спортивной сумки, набитой одеждой, пакета с туалетными принадлежностями и пары книг, поэтому он разобрал свои вещи меньше чем за две минуты.

В фойе лежали рекламные брошюры и проспекты с описанием местных достопримечательностей. Прихватив те из них, где имелась карта окрестностей, Томас вышел на улицу. Серое небо было затянуто низкими облаками, приглушавшими зелень деревьев. Найт направился по дороге, ведущей к замку, стараясь понять, чем именно английский пейзаж так разительно отличается от всего того, что ему приходилось видеть в Штатах. Поля были маленькие, неправильной формы, совершенно непохожие на засеянные кукурузой просторы Среднего Запада, окруженные оградами и живыми изгородями так же, как, вероятно, это было и триста лет назад. Вдоль дороги тянулись деревья непонятного вида, на которых сидели вороны и сороки. Вокруг не было ни души.

Стоянка оказалась пустой, если не считать микроавтобуса Общества английского культурного наследия и простенького велосипеда, прикованного к деревянной ограде. Томас долго изучал карты в рекламных брошюрах, пока наконец не сориентировался на местности. Затем он купил билет и путеводитель в киоске, заполненном открытками и пластмассовыми рыцарями в доспехах, и вошел в замок по широкой дорожке и узкому мосту. Под ним протекал ручеек, но беглое знакомство с путеводителем сообщило Найту, что когда-то здесь был солидный ров. Низины вокруг замка, на которых сейчас паслись унылые коровы, в прошлом были скрыты под водой, так что крепость на возвышенности оставалась укрепленным островом.

Оторвавшись от путеводителя, Томас прошел внутрь между двумя полуразрушенными башнями, за которыми поднимался собственно замок, романтические развалины стен с пустыми глазницами окон и обвалившимися башнями, сложенными из одного и того же тепло-рыжего с розовым песчаника. Замок возводился порывами, на протяжении нескольких столетий, начиная с середины XII века. Он неоднократно подвергался осаде в ходе давно забытых средневековых междоусобиц и наконец был целенаправленно разрушен во время гражданской войны по приказу парламента, опасавшегося, что цитадель может стать оплотом роялистов. По сравнению с лондонским Тауэром или замком, который Томас видел по дороге в Уорик, здесь были лишь останки далекого прошлого, загадочного и мрачного, насквозь пропитанного Шекспиром.

Томас присел на исцарапанном надписями каменном основании каких-то давно обрушившихся ворот, пытаясь сориентироваться, и со страниц путеводителя сорвались слова, звенящие отголосками фактов, которые он когда-то знал. В свое время замок принадлежал королю Джону, а затем Эдуардам, Первому и Второму. Последнего вынудили отречься в этом самом месте, после чего зверски убили, что увековечил современник Шекспира Кристофер Марло. Древние стены снова и снова вызывали в памяти Томаса великого писателя. Главное здание было перестроено Джоном Гонтом, герцогом Ланкастерским, чей трезвый голос вещал о надвигающемся крахе в исторической хронике «Король Ричард II» Шекспира. Возможно, Джеффри Чосер читал вслух у камина в главном зале отрывки из своих «Кентерберийских рассказов»…

Дом оказался впечатляющим. Вероятно, когда-то это была ферма, но лет сто назад здание облагородили, добавили к нему пристройки. Крыша устремлялась вверх острым коньком, а посередине красовалось что-то вроде квадратной башенки. Дожидаясь, пока ему откроют входную дверь, Томас изучал темно-синий «ягуар» с желтыми номерными знаками, стоящий на вымощенной щебнем площадке перед крыльцом. Наверное, эта машина принадлежала Даииэлле.

Наконец дверь приоткрылась, и на пороге показался мужчина.

— Привет, — жизнерадостно поздоровался Томас. — Я Томас Найт.

Мужчина в дверях — слуга или адвокат? — подождал продолжения, а когда его не последовало, сказал:

— Извините?..

Шекспировский институт Университета Бирмингема размещался в Мейсон-Крофте, просторном двухэтажном кирпичном здании на Черч-стрит в Стратфорде, в котором когда-то жила писательница Мэри Корелли. Расположенное в нескольких минутах ходьбы от зданий, больше всего связанных с Шекспиром, — домом, где он родился, другим, который гений купил и прожил там много лет, школой, где учился писатель, и церковью, принявшей его останки, — оно является прекрасным местом для научных исследований творчества великого драматурга и регулярных конференций. Именно сюда съехались Джулия Макбрайд, Рэндолл Дагенхарт и пара десятков других шекспироведов на неделю лекций и семинаров. Вместе с ними в работе конференции принимали участие их коллеги и ученики. Здесь не было жестких ограничений Международного комитета по изучению творчества Шекспира, на заседания которого, как указала Макбрайд, не допускались аспиранты. Томас гадал, ощущают ли профессиональные шекспироведы ауру паломничества, витающую в воздухе, или же, воспитанные в постгуманистических рамках современной литературной критики, они бесчувственны к подобному романтичному мистицизму.

Найт понимал, что об анонимности, характерной для конференции в Чикаго, здесь нечего и мечтать. Мейсон-Крофт был большим для жилого особняка, но по меркам конференц-центра оказался очень скромным. Все же Томас удивился, обнаружив входную дверь запертой. На стене висел старомодный шнурок от звонка.

Найт дернул за него, и дверь тотчас же открылась.

— Чем могу вам помочь?

Женщина была крупная и суровая, но исключительно за счет силы характера, скорее средних лет, чем пожилая. Она привыкла выкорчевывать на манер сорняков тех, кому здесь было не место. Таких, как Томас.