Алексис Ив слишком глубоко погрузилась в мысли, чтобы заметить слежку. Выйдя из «Блумингдейла»

[1]

на морозный воздух нью-йоркской зимы, она на минуту положила сверток, чтобы надеть перчатки. Она обдумывала новую рекламную кампанию для «Адачи», мысленно повторяла слоганы, не уверенная, что они доживут до трех часов завтрашнего дня, на который был назначен срок исполнения заказа. Алексис одновременно была копирайтером и контактором,

[2]

вечным двигателем в одну женскую силу, как она в шутку частенько себя называла. С беспокойством она подумала, придется ли ей увидеть завтра, как представители «Адачи» сначала одобрительно кивают, а потом улыбаются.

Морти уже несколько дней проявлял озабоченность. Потихоньку, в своем обыкновении, он добился, чтобы она провела презентацию специально для него, с глазу на глаз, прежде чем показывать ее клиентам. Эта презентация должна состояться через час. Алексис всегда тянула до последнего. Так она чувствовала некую дополнительную остроту, приток энергии, на волне которой все сходилось, давая хороший результат.

Она готовила кампанию для «Адачи» и еще одну для управления шоссейных дорог района Хадсон-Вэлли, которому требовалась серия рекламных роликов и плакатов о безопасности дорожного движения с упором на осторожность при обгоне. Она чуть запаздывала с этим заказом, но сейчас ей не хотелось о нем думать. У нее и так дел по горло. В работе было еще несколько проектов, а дома новые соседи — заядлые полуночники, с их стороны доносились странные звуки явно сексуального характера, но при этом какие-то уж очень агрессивные. Или, может, она все напридумывала? Что в наше время вообще можно назвать слишком агрессивным?

— Боже ты мой!

Она вдохнула холодный предрождественский воздух и повернула в сторону фонарей, не сообразив, что уже проскочила мимо Музея современного искусства и дошла до самой 56-й улицы. Ей оставалось пройти один квартал. Она не заметила, что на другой стороне улицы стоит мужчина; его проницательные карие глаза улыбались из-под густых, черных, зачесанных набок волос, глядя, как Алексис поправляет на плече ремень сумки; руки он держал в кармане черного шерстяного пальто.

Зазвонил телефон, и Стэн Ньюлэнд быстро снял трубку. Он кивнул, сидя за столом красного дерева, и сказал:

— Двадцать тысяч долларов.

Потом он обвел взглядом обшитые красным деревом стены и посмотрел на портрет своей любимой скаковой лошади по кличке Гордость Канонира. Небольшой медный светильник бросал на картину яркий свет.

— Найди его. Нехорошо ему уходить, так и не навестив нас.

Свободной рукой Ньюлэнд рывком выдвинул верхний ящик стола и сгреб пачку фотографий молоденьких девушек, позирующих перед объективом. Все такие старательные. Он просмотрел глянцевые снимки, разметав большой ладонью по столу.

Презентация рекламной кампании для «Адачи» прошла как по маслу. Алексис аплодировали стоя, начиная с президента Ки Адачи, и это ее даже напугало. В последние дни, работая над проектом, она почти не спала, и, когда вдруг мужчины повставали с мест, она вздрогнула. Ей удалось прекрасно скрыть свое волнение, удержав его внутри, так что никто ничего, кажется, не заметил.

Морти поздравил ее после ухода представителей «Адачи», он улыбнулся ей, широко растягивая закрытый рот, эта улыбка придавала ему вид мальчишки, хотя Морти было уже под сорок и он начинал лысеть. А несколько лишних килограммов выдавали в нем подростка, которого слишком часто обзывали на переменах. Тихий, чувствительный, но нуждающийся в том, чтобы его считали твердым.

Морти сказал Алексис, что в конце недели придет новый клиент и было бы хорошо, если она поприсутствует на встрече, при условии что сумеет выкроить время для дополнительной работы.

— Какие проблемы, — сказала она, чувствуя трепет, пробиравший ее всякий раз, когда она снимала графики со стенда, выключала компьютер и смотрела, как гаснет большой экран для презентаций.

— Новый клиент, — заговорил Морти, глядя вдаль на Центральный парк, маячивший на севере, здание зоопарка из трех секций и дальше. — Но сначала, — сказал он, снова переводя взгляд на нее, — тебе надо передохнуть. Может, возьмешь завтра выходной?

— Что нового у тебя? — спросил Стэн Ньюлэнд, накалывая на вилку лист салата с изюминой и семечком подсолнуха.

Внимательный официант наполнил их стаканы водой, любезно улыбнулся и удалился с поклоном.

— У меня ничего нет, — коротко заявил Грэм Олкок и вдохнул аромат сладкого белого вина из Германии, прежде чем поднести бокал к губам и сделать глоток. — Ничего. Но у моих людей нет таких возможностей, как у твоих. У тебя больше деловых знакомств. Я-то просто занимаюсь ввозом-вывозом.

Олкок саркастически усмехнулся и осушил бокал.

— Видел новую девицу? — спросил Ньюлэнд, отрезал кусочек мяса по-татарски толщиной с бумажный листок.

— Откуда у тебя ключ от моей квартиры? — резко спросила Алексис, сложив руки на груди и кипя от злости, а Дэрри стоял напротив и нагло смотрел на ее голые ноги.

— Да ладно, успокойся. Сделал дубликат.

Улыбка Дэрри Кэмбелла сказала все. Его явно забавлял гнев Алексис. Глядя ей в глаза, он обошел вокруг, подкинул связку ключей в воздух, подхватил, потом сунул в карман джинсов, плюхнулся на диван и положил ноги в ковбойских сапогах на столик.

Алексис тут же спихнула их вниз.

— Убери-ка сапожищи.

— Твои первые настоящие пробы, — объявил Ньюлэнд, глядя на панели фальшивой стены в углу, за которыми скрывался Мэнни с камерой, объектив был спрятан за латунным светильником. — Может, станцуешь для нас? — Он показал на низкую круглую платформу, служившую приватной сценой. — Готов спорить, что ты чертовски хорошо танцуешь.

Дженни была не так глупа. Она уже догадалась, что происходит. После того как ее как следует напоили и в конце концов заманили наверх, где она увидела помост, тогда она и поняла, зачем она здесь на самом деле, почему ее окружили таким вниманием. Затем и устроили это сборище, потому они и были так милы, расточали ей комплименты и кормили обещаниями.

Хотя она и испытала некоторое разочарование, все равно внимание мужчин ее волновало. Алкоголь раскрепощал ее тело и мысли, ее завораживало то, как смотрят на нее мужчины вокруг, их необычный пристальный интерес, который постепенно заводил ее, прогонял настороженность, притуплял острый страх перед мужчинами, который она обычно чувствовала. Из-за спиртного она казалась себе сексуальной, гибкой, смаковала собственное чувство владения ситуацией, и большая волна удовольствия пробежала по ее телу при мысли о том, чтобы раздеться перед ними, перед этими незнакомыми мужчинами, окружившими ее со всех сторон, плененными перспективой увидеть ее обнаженное тело.

Вдруг из динамиков на стене полилась вкрадчивая музыка, сначала негромкая, потом звук стал нарастать, и мужчины восприняли сигнал и расселись на деревянных складных стульях вокруг помоста. «Сколько глаз смотрят на меня, — подумала Дженни, — хотят меня». Она стояла в одиночестве, гадая, станцевать ли ей для начала или сразу раздеваться. В музыке не было слов, одни инструменты, медленный, легкий ритм, печальная труба и ритм малого барабана, который совпадал с ее мыслями, заставлял ее покачиваться в такт. Свет постепенно потух — все выключатели находились на одном пульте, которым управлял Мэнни. Лица мужчин оказались в тени, смутные, размытый воздух комнаты легко гармонировал с минорным настроением музыки.

Дженни отдалась на волю музыке, которая стала управлять ее телом, она покачивала бедрами, не глядя на мужчин, и она осторожно ступила на помост, желая дать им понять, что она не видит их, словно бы не знает об их присутствии, словно бы она просто у себя в спальне, в одиночестве, раздевается под любимую песню по радио. Закрыв глаза, она повернулась, стараясь использовать каждую мышцу тела, включить ее в представление, двигая бедрами и запрокинув голову, не открывая глаз, пока ей не пришлось их открыть от страха, что у нее закружится голова, что ее стошнит. Если ее стошнит, все будет кончено. Так уже бывало в присутствии отца. Ее много раз тошнило, а он потом только приказывал ей все вычистить собственным языком.

— Мистер Рикнер ждет вас у себя в кабинете вместе с мистером Дэниелсом.

Эдриенн Чен передала Алексис последнее сообщение на листке, вырванном из маленького розового блокнота. Алексис посмотрела на написанные там слова, потом улыбнулась секретарше, благодаря.

— И эти тоже, — сказала Эдриенн, показывая на полочку, — все со вчерашнего дня.

Алексис не глядя взяла пачку бумажек. Она опоздала на пятнадцать минут из-за какого-то очередного прыгнувшего под поезд самоубийцы, в результате чего вереница вагонов со скрипом остановилась, и всем пришлось торчать в туннеле какое-то невыносимо долгое время.

Морти непринужденно разговаривал с мужчиной, который сидел в кресле перед столом. Дверь была полуоткрыта, и, когда Алексис вошла, Морти встал.

«Скорая» отвезла Дженни Киф в центральную больницу Торонто, где ей назначили лечение от последствий шока. Врач, строгая индианка по имени Шаши, которая взяла ее, с удивлением обнаружила, что на Дженни почти не повлияло все то, через что ей пришлось пройти. Она решила, что, по всей видимости, девушка уже неоднократно становилась жертвой насилия и потому смогла выдержать новую жестокость, отстраниться от нее.

— Слава богу, хоть лицо не порезали, — только и сказала Дженни, когда в полный рост встала перед большим зеркалом в белоснежной наготе смотровой комнаты, и ей не надо было близоруко щуриться, чтобы прочитать вырезанные на ней большие, вспухшие алые буквы, непристойности, которые жгли ее всякий раз, когда она неловко поворачивалась. Она чувствовала себя уродливой и обреченной, но никому не хотела этого выдавать. Чувства, которые она испытывала, слова, которые она хотела сказать, но не могла выговорить, были таковы: «Наконец-то слова на моем теле соответствуют тому, как я чувствовала себя всегда».

После того как женщина из полиции взяла образцы спермы и волос, Дженни надела одежду, которую привезли из дома в окрестностях Уитби. Потом она села на синий пластиковый стул и уставилась на ничего не выражающую дверь, дожидаясь, пока врачи решат, что с ней делать. Когда все от нее отстали, она поднялась со стула и пошла на Юниверсити-авеню в сторону Квинз-парка. В парке она упала на заснеженную траву. Она лежала и ждала, и тяжесть темного неба придавливала ее, и она чувствовала странное успокоение в этой неподвижности, она хотела бы никогда больше не двигаться с места.

Кроу лежал на больничной койке, ему не терпелось встать и продолжить работу. Пуля, выпущенная Мэнни из револьвера с глушителем, прошила его грудь насквозь, едва не попав в легкое, прошла между нижних ребер и вышла со спины. Большого вреда она не причинила, сержанта надо было только заштопать.

Все женщины любят красные розы. Эту истину Небесный Конь считал универсальной. Благоухающие, атласно-алые лепестки роз настолько нежны и соблазнительны, их аромат настолько спокоен и долог, что они на бессознательном уровне были связаны с ощущениями, присущими влюбленной женщине.

Всегда первый шаг заключался в том, чтобы послать розы, дальше шли комплименты и внимательное путешествие в анализ характера, похожее на игру. Он будет играть в нее за обедом, связывая воедино все подсказки, которые Алексис постепенно даст ему, с тем, что он уже знал о ее прошлом.

— Вы сильная женщина, — сказал он ей за обедом в «Дарах моря Алистера М.».

Женщины любят, когда им это говорят. В тюрьме он прочел все новейшие женские журналы: «Новая женщина», «Космополитен», даже «Мисс». В них говорилось о том, чего они ждут от мужчин и чего следует избегать. Там учили женщин, что́ нужно искать в мужчине и чего остерегаться. И теперь Небесный Конь точно знал, что говорить и чего не говорить. Он точно знал, как себя вести.

— Продолжайте, продолжайте, — сказала Алексис, тщательно разрезая напополам крошечный гребешок и кладя его в рот.

Полицейский в штатском, назначенный охранять Дженни Киф, был высокий, тощий тип по имени Фрэнсис Морид. Он был ее телохранителем, внимательно наблюдал за ней круглые сутки, даже готовил для нее по истрепанным поваренным книгам из своей собственной маленькой коллекции, которые привез в дом за чертой Торонто, куда полиция поселила Дженни.

Морид ходил за ней повсюду по квартире и на улице, когда они время от времени выходили прогуляться. Только его присутствие отбивало у Дженни охоту отправиться назад в Торонто повидаться с новыми подружками из Тринити-Хаус, послоняться в тех же местах и увидеть их ясно и четко в новых очках, которые сержант уголовной полиции Кроу купил ей на собственные деньги. Он сам сказал ей, что хочет сделать это для нее, и улыбнулся той улыбкой, которую она наконец-то признала искренней.

— Здесь скучно, — пожаловалась она Мориду, кажется не понимая, что находится в смертельной опасности, как будто ей было все равно. — Давай напьемся и пойдем танцевать.

Морид не ответил. Как будто он вовсе не говорил по-английски. Он просто сунул мятную жвачку в рот и стал жевать, его вытянутая голова казалась еще длиннее из-за того, что волосы были коротко подстрижены, едва выдаваясь над черепом.

Дженни согласилась дать показания против Стэна Ньюлэнда после своих мучений в доме в окрестностях Уитби. Майклу Кроу пришлось долго ее уговаривать, чтобы она согласилась. Он спас ей жизнь, и это было для нее достаточно веской причиной. Она верила, что обязана ему, какой бы никчемной ни казалась ей собственная жизнь.