Путь из Бедфорда он прошел пешком и когда майским утром пошел в Кэмбридж, солнце стояло еще совсем низко над горизонтом и в траве тускло поблескивали капельки росы. Все пожитки юного путника свободно умещались в стареньком мешке, который он нес на спине. Короткий поношенный свитер местами заметна полинял и сделался пятнистым, а длинные чулки кое-где протерлись до дыр. На голове юнца лихо красовалась шапка, натянутая до самых бровей и «увенчанная» бесхитростно торчащим вверх пером цапли. В руке он крепко держал дубинку с железным наконечником и поступь имел решительную. Хмурые глаза зорко всматривались из-под густых бровей в плоскую болотистую равнину. Не по годам широкие плечи, крепкие бедра и мускулы делали этого четырнадцатилетнего мальчика похожим на взрослого, хотя и низкорослого мужчину. Низкий лоб под белокурыми волосами придавал выражение силы еще детскому лицу, а припухлые губы были плотно сомкнуты и свидетельствовали о воле и целеустремленности. Впечатление ранней возмужалости усиливал мрачноватый, настороженный блеск, таившийся в сине-зеленой глубине глаз.

— Добрый день! — приветствовал мальчика какой-то бредущий в южную сторону старьевщик, которому, видать, очень хотелось завязать приятную беседу со случайным попутчиком.

Юноша ответил на приветствие низким ломким голосом и улыбнулся, показав два ряда крепких белых зубов.

— Куда путь держишь, малец? — спросил старьевщик, настраиваясь на праздную болтовню.

— Куда надо, — отрезал Саймон и ускорил шаги.

Из пажей Алана он стал пажем самого милорда Фалка, и его одеяние украшали теперь красный и золотистый цвета из герба Монтлиса. Он был чудо как хорош в короткой красной накидке, отделанной золотом и схваченной в талии кожаным поясом. Золотистые чулки, красные башмаки и красный берет, лихо сдвинутый набекрень — таков был наряд Саймона. На нем лежали многочисленные и сложные обязанности, и милорд Фалк ни в чем не делал ему ни малейших поблажек. Спать Саймону приходилось на жестком соломенном тюфяке у порога опочивальни Фалка, да еще рано вставать, а ложиться поздно. Он прислуживал милорду и его супруге за обедом, и каждое утро в десять часов Саймон занимал свое место на возвышении возле кресла милорда и неподвижно выстаивал все то время, пока милорд с гостями трапезничал, или отлучался, но только затем, чтобы выполнять поручения Фалка. Обязан он был выполнять поручения графини и Алана, и целыми днями, бывало, просто разрывался на части, носясь как угорелый, — только бы всюду поспеть.

Шло время, Саймон вырос, еще больше раздался в плечах и окреп так, что немногим удавалось одолеть его в борьбе, дальше и точнее послать в цель стрелу, чем это делал он. И мало кто мог выдержать его удар, устояв на ногах. Однако он совсем не был забиякой и имел нрав скорее даже добродушный. И все же порой, если кто-то пробуждал в нем вспышку холодной ярости, Саймон становился неукротим. В глазах его в такие минуты загорался огонь, заставлявший трепетать даже самых заносчивых и наглых недругов, просивших прошения и пощады, не дожидаясь, пока железные руки Саймона хотя бы коснутся их.

Саймону и самому доставалось немало тумаков и затрещин. Это случалось, когда милорд Фалк пребывал в дурном настроении (что бывало не так уж редко), но полученные удары не лишали Саймона хладнокровия и не пробуждали в нем мстительных чувств. Он смиренно сносил рукоприкладство Фалка, но не кротость и унижение были тому причиною. Это была горестная покорность сквайра или раба, несущего свой нелегкий крест под гнетом чужой превосходящей силы. Еще когда Саймон был пажем, сквайр милорда Ланселот с Черного Острова, надменно помыкал им. Как-то Саймон пропустил мимо ушей приказание Ланселота, и тот нанес Саймону удар, чуть не сбив его с ног. Однако, быстро придя в себя, Саймон обрушил на Ланселота град ударов. Ланселот, бывший на пять лет старше Саймона, покатился кубарем и вышел из потасовки, весь «украшенный» синяками. Узнав об этом происшествии, Фалк произвел Саймона в сквайры прямо в той комнате, где жил Ланселот. При этом Фалк уверял Саймона, что тот больше похож на него, чем Алан, собственный сын милорда.

Однако Саймон нечасто подвергался нападкам своей ровни. Его уважали за уравновешенность и рассудительность, считали настоящим мужчиной, ища его расположения и дружбы. Сам же он никогда и никому в друзья не набивался, не придавая особого значения тому, что думают о нем другие люди, и, казалось, ни к кому не питал теплых чувств, кроме, быть может, Фалка Монтлиса и Алана, к которому относился дружелюбно и в то же время немного насмешливо. Иногда Саймону доводилось видеть своего отца. Это случилось несколько раз, когда Саймон сопровождал Фалка в его поездках в суд, где разбиралось спорное дело между Фалком Монтлисом и Джеффри Мэлвэллетом о владении какими-то земельными участками. Было весьма сомнительно, чтобы Джеффри Мэлвэллет обратил на Саймона свое внимание, но однажды на суде в Бедфорде Джеффри, лениво осматриваясь вокруг себя, неожиданно заметил устремленный на него слишком уж пристальный взгляд пажа своего врага. Этот юнец сидел, опершись подбородком на руки и со спокойной наглостью уставившись на Джеффри, который смерил нахального пажа холодным взглядом, брошенным с высоты величия Мэлвэллета. Но когда их взгляды встретились, какой-то странный блеск в глазах Саймона заставил Джеффри Мэлвэллета сразу же отвернуться, и краска залила его щеки. Саймон же продолжал наблюдать за своим отцом. Нет, вовсе не из желания досадить, а просто потому, что Джеффри был ему интересен и хотелось получше рассмотреть, что за человек его отец. То, что Саймон видел перед собой, было недурно, но особого восторга не вызывало. Джеффри был рослый и стройный мужчина с мягким, вкрадчивым голосом, изысканно одетый и — если верить Фалку Монтлису — гордый и высокомерный, как сам Люцифер. В коротко стриженных волосах Джеффри уже виднелась проседь. У него были такие же, как у Саймона, глаза и такие же густые и прямые брови. А вот губы пухлые и мягко очерченные, совсем не такие, как у Саймона, и лоб гладкий. У Джеффри Мэлвэллета был еще один сын, тоже Джеффри, всего на два года старше Саймона, но Саймон его ни разу не видел.

Во взаимоотношениях между Аланом и Саймоном многое очень быстро переменилось.

К тому времени, когда Саймон достиг семнадцати лет, обстановка в Уэльсе и на севере Англии накалилась. Это было в 1403 году, через четыре года после того, как на троне воцарился Генрих Болинброк, и всего несколько месяцев спустя после того, как бразды правления в Уэльсе взял в свои руки его сын Генрих Монмут. Принцу Уэльскому было всего шестнадцать лет, но он уже имел за плечами карательный поход против Оуэна Глендовера, мятеж которого юный Генрих подавил. И вот теперь Перси, грозный Хотспур вместе со своим отцом графом Нортамберлендом и дядей, графом Уочестером поднял на севере под своим знаменем новый мятеж против короля и был готов в ближайшее время идти маршем на соединение с силами Глендовера в Уэлс.

В июле государственные дела впервые прямо коснулись Монтлиса, несмотря на то, что Фалк, всегда готовый к боевым действиям, не спешил пока что покидать пределов своих процветающих владений и мучился сомнениями, решая вопрос, должен ли он вести своих людей на соединение с войском принца Уэльского на Марче или же нет. Эта неуверенность делала Фалка раздражительным, и он срывал зло на всем, что попадалось ему на пути или подворачивалось под руку. Саймон, однако, быстро сообразил, в чем причина раздражительности Фалка, но виду не подавал. Он молча наблюдал за развитием событий, и за его привычным спокойствием скрывалось горячее желание отправиться из тихого Монтлиса в Шрюсбери, где находился принц Уэльский со своим малочисленным войском и скудными припасами.

В начале месяца какой-то всадник во весь опор промчался через Кэмбридж и прибыл в Монтлис. Всадник был весь в пыли и очень утомлен, а бока его измученного коня заляпала пена. Тонкие ноги коня дрожали, когда, наконец-то, всадник остановил его перед мостом замка Монтлис.

— Именем короля! — прокричал всадник для тех, кто пожелал бы его услышать, двинулся через мост и, спрыгнув с коня, по винтовой лестнице, спеша и спотыкаясь, взбежал к входу в замок, откуда как раз в этот момент вышел Саймон, направлявшийся к учебным мишеням для стрельбы из лука.

— Именем короля! — еще раз произнес всадник, в изнеможении опустившись наземь. — Граф в замке? — спросил он Саймона.

Поиски раненого Фалка на недавнем поле битвы оказались тщетными, но Саймона это не сбило с толку. Он вернулся в Шрюсбери, туда, откуда вышел в бой отряд Фалка, и там нашел графа Монтлиса. Милорд лежал в постели и громогласно проклинал все на свете, пока ему перевязывали раненое плечо. Саймон с грохотом ввалился к Фалку — этаким запыленным пугалом в доспехах, кое-где помятых и продырявленных мощными ударами неприятельского меча. Выглядывающее из-за поднятого забрала лицо казалось утомленным и осунувшимся, но зелено-синие глаза оставались такими же спокойными, как всегда, как будто бы за один день сражения этим глазам не довелось увидеть большего кошмара, чем за все прежние годы, прожитые Саймоном.

При виде Саймона на лице Фалка промелькнуло выражение облегчения.

— Хвала Господу! — загремел он. — Я знал — тебя не так-то просто убить!

— То же самое я думал про вас, милорд, — сказал Саймон и подозвал к себе оруженосца Фалка: — Стащи с меня доспехи, Фрэнсис.

Монтлис кивнул:

Оставшаяся часть года протекала для обитателей Монтлиса спокойно. Жесткая хватка Саймона в делах столь сильно воздействовала на его подчиненных, что они всячески старались не раздражать его и угождать ему, независимо от того, был ли он дома или отсутствовал. Это позволило Саймону разъезжать по владениям Фалка, наводя порядок в округе. Иногда он брал с собой юного Алана, но гораздо чаще Саймона сопровождал его сквайр, крепкий молодой человек, готовый идти за своего патрона в огонь и в воду. Время от времени Саймон отправлялся в самые отдаленные уголки земель Фалка, так что его отлучки из Монтлиса затягивались на несколько дней. Фалк из-за этого дулся и недовольно ворчал, правда, не очень уж сердито, но очень хотел знать, зачем вообще нужны эти отлучки. Сам же Саймон никогда не говорил ему, зачем он разъезжает кругом, зорко следя за делами во владениях милорда. А между тем кое-какие планы уже зарождались в голове Саймона, верным признаком чего была его задумчивость.

Сначала ворчание Фалка было громким и постоянным, но когда он заметил, что это не оказывает на упрямого капитана должного действия и что во время его отсутствия дисциплина среди его подчиненных нисколько не ослабевает, недовольство Фалка пошло на убыль, и он предпочел смотреть сквозь пальцы на причуды Саймона.

Одним прекрасным утром (это было уже в 1404 году) Саймон выехал верхом из Монтлиса, взяв направление на юго-восток. С ним ехал Роджер, его сквайр, пребывавший в мрачном настроении, потому что в тот день он имел неосторожность рассердить Саймона и получил от него нагоняй, сопровождаемый пронизывающим взглядом, столь хорошо известным Роджеру и потому нагонявшим на него страх. Вот почему не могло быть и речи о приятной прогулке, и Роджер, чувствуя тяжесть на душе и беспокойство, трусил на своем коне позади своего господина и на почтительном расстоянии от него. Саймон не обращал на него внимания и не испытывал ни малейшего желания заговорить с ним. Сейчас, как и всегда, он был молчалив, а если уж говорил, то редко, но только по существу. Вскоре после 10 часов он сделал остановку возле придорожного трактира и спешился. Роджер подъехал, чтобы принять от Саймона повод его коня, которого полагалось отвести на конюшню, после чего Роджер мог отобедать и сам. Саймон вошел в трактир и заказал весьма обильную еду. После обеда он быстрее прежнего продолжил путь в направлении графства Суффолк. По дороге они проезжали мимо обширного участка возделанной земли с маленьким замком, возвышающимся над откосом, откуда хорошо просматривались окрестности. Местность казалась густо населенной, но над самим замком и окружающими его полями и лугами витал незримый дух уныния и запустения.

Саймон придержал своего коня и привстал на стременах, чтобы получше осмотреть местность. Здесь было вдоволь пастбищных угодий, хороших и плодородных, как показалось Саймону на первый взгляд. Поодаль виднелись фруктовые сады и лес, и там же неторопливо текла речушка, извиваясь возле замка и пересекая владения из конца в конец. Имение казалось зажиточным, однако настораживала какая-то странная неподвижность, царившая здесь, и запущенность, возникшая по крайней мере несколько месяцев назад. Кое-где на полях возились какие-то люди, но куда больше народу сидело у порога своих домиков, меля от нечего делать языком. Саймон подозвал к себе одного из крестьян, и тот поспешно приблизился, опустившись на колени возле самого коня Саймона.

— Чья это земля? — спросил Саймон.