Ник раздевался в палатке. В свете костра на брезентовой стене двигались тени отца и дяди. Ник чувствовал себя не в своей тарелке, — не отпускал стыд, — и раздевался, как мог быстро, аккуратно складывая одежду. Стыдился он, потому что, раздеваясь, вспоминал прошлую ночь. Весь день старался об этом не думать.

Его отец и дядя после ужина отправились на противоположную сторону озера, чтобы половить рыбу при свете фонаря. Прежде чем они отплыли от берега, отец велел ему выстрелить из винтовки три раза, если во время их отсутствия произойдет что-то чрезвычайное, и тогда они тут же вернутся. С берега озера Ник пошел через лес к лагерю. Слышен был скрип уключин в темноте. Его отец греб, а дядя занял место на корме — чтобы половить рыбу на блесну. Когда отец оттолкнул лодку от берега, он уже держал удочку наготове. Ник прислушивался к доносящимся с озера звукам, пока скрип уключин не затих вдали.

Возвращаясь в лагерь, Ник ощутил страх. Он всегда немного побаивался ночного леса. Откинув полог палатки, он разделся и, закутавшись в одеяла, тихонько залег. Костер догорел до углей, едва светящихся в темноте. Ник не шевелился, пытаясь уснуть. Снаружи не доносилось ни звука. Ник точно знал, что все у него будет хорошо, если он услышит лай лисы, уханье совы или еще что-то знакомое. Пока что он не боялся чего-то определенного. Но страх усиливался. Внезапно он испугался, что умрет. Несколькими неделями ранее, дома, они пели в церкви псалом «Придет день, и лопнет серебряная струна». И пока пели, Ник догадался, что придет день, когда он умрет. Ему чуть не стало дурно. Впервые в жизни он понял, что когда-нибудь ему предстоит умереть.

Вечером того же дня, сидя в коридоре под тускло светящей лампой, он читал «Робинзона Крузо», чтобы не думать о том, что придет день, когда лопнет серебряная струна. Нянька наткнулась на него и пригрозила сказать отцу, если он не отправится спать. Он прилег на кровать, но, как только нянька ушла в свою комнату, вернулся в коридор и читал до утра.

Прошлой ночью, в палатке, этот страх вернулся. Такое бывало с ним только по ночам. Поначалу пришло сознание страха, а не сам страх. Но граница страха проходила совсем рядом, и сознание испуга очень быстро переросло в сам испуг. Перепугавшись до смерти, он схватил винтовку и, высунув ствол из палатки, трижды выстрелил. Отдача была сильной. Он услышал, как грохот выстрелов прорывается сквозь строй деревьев. И как только он выстрелил — все стало хорошо.

На озере у берега была причалена чужая лодка. Возле стояли два индейца, ожидая.

Ник с отцом перешли на корму, индейцы оттолкнули лодку, и один из них сел на весла. Дядя Джордж сел на корму другой лодки. Молодой индеец столкнул ее в воду и тоже сел на весла.

Обе лодки отплыли в темноте. Ник слышал скрип уключин другой лодки далеко впереди, в тумане. Индейцы гребли короткими, резкими рывками. Ник прислонился к отцу, тот обнял его за плечи. На воде было холодно. Индеец греб изо всех сил, но другая лодка все время шла впереди в тумане.

— Куда мы едем, папа? — спросил Ник.

— На ту сторону, в индейский поселок. Там одна индианка тяжело больна.

Отец Ника нанял Дика Боултона из индейского поселка распилить бревна. Дик привел с собой сына Эдди и еще одного индейца — Билли Тэйбшо. Все трое пришли из леса через заднюю калитку. Эдди нес длинную поперечную пилу. Пила раскачивалась у Эдди за спиной и звонко гудела в такт его шагам. Билли Тэйбшо нес большие багры. У Дика под мышкой были три топора.

Он повернулся и затворил за собой калитку. Остальные пошли вперед, к берегу озера, где лежали бревна, занесенные песком.

Бревна эти оторвались от больших плотов, которые пароход «Мэджик» вел на буксире вниз по озеру, к лесопилке. Их вынесло на берег, и если они так и останутся здесь, то «Мэджик» рано или поздно вышлет лодку с плотовщиками, плотовщики разыщут бревна, вобьют в каждое по костылю, выведут их в озеро и соберут в новое звено. Но может случиться и так, что с парохода никто не явится, потому что несколько бревен не стоят тех денег, которые пришлось бы заплатить плотовщикам за работу. А если за бревнами никого не пришлют, они будут валяться полузатопленные и в конце концов сгниют.

Отец Ника решил, что именно так оно и будет, и нанял индейцев из поселка распилить бревна поперечной пилой и наколоть дров для плиты и большого камина.

Дик Боултон обогнул коттедж и спустился к озеру. На берегу лежали четыре больших буковых бревна, почти совсем занесенные песком. Эдди повесил пилу на дерево, ручкой в развилину. Дик положил топоры на мостик. Дик был метис, и многие фермеры, жившие у озера, принимали его за белого. Он был большой лентяй, но если уж брался за работу, то работал как следует. Он вынул из кармана плитку табака, откусил кусок и сказал что-то Эдди и Билли Тэйбшо на оджибуэйском наречии.

Поздно вечером Ник возвращался из города с праздника 4 июля в большом фургоне с Джо Гарнером и его семьей, и по пути им попались девять пьяных индейцев. Он запомнил, что девять, потому что Джо Гарнер, в сумерках погонявший лошадей, чтобы еще засветло добраться домой, натянул вожжи и спрыгнул на землю, чтобы вытащить одного индейца из колеи. Тот спал, уткнувшись носом в песок. Джо оттащил его в кусты и влез в фургон.

— Это уже девятый по счету, — покачал головой Джо, — как выехали из города.

— Ох уж эти индейцы! — фыркнула миссис Гарнер.

Ник сидел на задней скамье с двумя гарнеровскими мальчиками. Он выглянул из фургона, чтобы посмотреть на индейца, которого Джо убрал с дороги.

— Это Билли Тэйбшо? — спросил Карл.

Петоски-роуд шла в гору от фермы дедушки Бэкона. Его ферма находилась в конце дороги, хотя всегда почему-то казалось, что дорога начиналась здесь и отсюда вела в Петоски. Карабкалась по склону, крутая и песчаная, тянулась по краю леса, пока не исчезла там, где поля на склоне закрывались стеной высоких деревьев.

Когда дорога углублялась в лес, земля становилась прохладной, на влажном песке оставались четкие следы. Дорога поднималась на холмы и спускалась с них, проходя через лес. Ягодные кусты и редкие буки по обе ее стороны время от времени приходилось вырубать, чтобы они не поглотили дорогу. Летом индейцы собирали вдоль дороги ягоды, а потом приносили их вниз, к нашему коттеджу, чтобы продать. Лежащие в корзинах ягоды малины пускали красный сок под собственной тяжестью, от солнечных лучей их приходилось укрывать листьями липы. Потом наступал черед черники, твердой и лоснящейся, в ведрах. Ее приносили индейцы, выходя из лесу к нашему дому на берегу озера. Никогда не удавалось услышать, как они приближаются, когда они вдруг возникали у двери на кухню с корзиной или ведром, полным ягод. Иногда Ник, лежа в гамаке с книгой, улавливал запах индейца, входящего в ворота за дровяным сараем, по другую сторону дома. Все индейцы пахли одинаково. Это был сладковатый запах, присущий всем индейцам. Впервые Ник ощутил его, когда дедушка Бэкон сдал индейцам в аренду бревенчатый дом в дальнем конце фермы, и после того, как они съехали, Ник, войдя в дом, почувствовал, как все им пропахло. Дедушка Бэкон после этого не смог найти белых арендаторов, и индейцы тоже больше не желали арендовать его, потому что индеец, который жил здесь последним, пошел в Петоски 4 июля, чтобы напиться, а на обратном пути заснул на железнодорожных путях, и его переехал полуночный поезд. Индеец этот был очень рослым, это он выстругал Нику весло каноэ из ясеня. В этом бревенчатом доме он жил один и употреблял обезболивающие, после чего всю ночь бродил по лесу. Так поступали многие индейцы.

Индейцы, добивавшиеся успеха, куда-то исчезали. Раньше такие были — старые индейцы, владеющие фермами. Они работали на них, старели и толстели в окружении детей и внуков. Индейцы такие, как Саймон Грин. Он жил в Хортоне-Крик, где ему принадлежала большая ферма. Когда Саймон Грин умер, его дети продали ферму, разделили деньги и разъехались кто куда.

Ник запомнил Саймона Грина сидящим на стуле перед кузницей в Хортонс-Бей и потеющим на солнцепеке, пока его лошадям меняли подковы. Ник лопатой рыл влажную землю под стенкой сарая, пальцами доставая из нее червей, и слышал доносящиеся с кузницы удары металла о металл. Он добавил немного земли в банку с червями, зарыл ямку и заровнял лопатой землю. Саймон Грин сидел на солнцепеке.

— Привет, Ник, — поздоровался он, когда Ник вышел из тени сарая.

Когда мы показались в дверях, хозяин бара поднял голову, потом протянул руку и накрыл два блюда с бесплатной закуской стеклянными крышками.

— Кружку пива, — сказал я. Он нацедил пива, лопаточкой смахнул пену и взглянул на меня, не выпуская кружки из рук. Я положил на стойку деньги, и он подвинул пиво ко мне.

— А тебе? — спросил он Тома.

— Тоже.

Он нацедил еще кружку пива, смахнул пену и, увидев монету на стойке, поставил кружку перед Томом.

Ник встал. Вроде бы ничего не сломано. Взглянул поверх рельсов на задние огни последнего вагона товарняка, исчезающего за поворотом дороги. По обе стороны железнодорожных путей поблескивала вода, дальше тянулось болото.

Ник ощупал колено. Штаны разорваны, кожа содрана. На руках ссадины, под ногти забились песок и зола. Он подошел к краю насыпи, спустился к воде и принялся мыть руки. Мыл их тщательно в холодной воде, вычищая грязь из-под ногтей. Потом присел на корточки и промыл ссадину на колене.

Эта сволочь, тормозной кондуктор! Он до него еще доберется. Он с ним еще повстречается. И уж тогда тот свое получит.

«Поди сюда, паренек, я тебе кое-что покажу».

Он попался на уловку, как дитё малое. Но уж больше его не провести.

Дверь закусочной Генри отворилась. Вошли двое и сели у стойки.

— Что для вас? — спросил Джордж.

— Сам не знаю, — сказал один. — Ты что возьмешь, Эл?

— Не знаю, — ответил Эл. — Не знаю, что взять.

На улице уже темнело. За окном зажегся фонарь. Вошедшие просматривали меню. Ник Адамс глядел на них из-за угла стойки. Он там стоял и разговаривал с Джорджем, когда они вошли.

— Ники, — позвала его сестра. — Послушай меня, Ники.

— Я не хочу этого слышать.

Он не отрывал глаз от дна родника, где песок закручивался маленькими вихрями вместе с пузырящейся водой. Жестяная кружка висела на деревянной рогульке, вбитой в землю у ключа, и Ник Адамс смотрел на кружку и на воду, стекающую вниз и текущую по каменистому руслу вдоль дороги.

Он видел дорогу, по правую и по левую руку, поглядывал вверх, на склон, а потом вниз, на пристань и озеро, на деревянный мост через бухту и открытую водную гладь с белеющими парусами. Ник сидел, привалившись спиной к большому кедру, за которым начиналось поросшее кедрами болото. Его сестра устроилась на мху рядом с ним, обняв его рукой за плечи.

— Они дожидаются, когда ты придешь на ужин, — сообщила ему сестра. — Их двое. Они приехали на двуколке и спросили, где ты.

Поезд до Канзас-Сити остановился на запасном пути на восточном берегу Миссисипи, и Ник посмотрел на дорогу, которую покрывал слой пыли толщиной в полфута. Видел он только дорогу да несколько присыпанных пылью деревьев. Какой-то фургон тащился по рытвинам, возница, согнувшись, подпрыгивал на подпружиненном сиденье, вожжи свободно лежали на спинах лошадей.

Ник смотрел на фургон и гадал, то ли возница живет около Миссисипи, то ли выбрался на рыбалку. Все так же покачиваясь, фургон исчез из виду, и Ник подумал о «Мировых сериях»,

[24]

проходящих в Нью-Йорке. Вспомнил феерическую подачу Слима Солса и круговую пробежку Счастливчика Фелша в первой игре, которую он смотрел на чикагском «Уайт-Сокс-Парк».

[25]

Белая точка мяча взмыла в воздух, направляясь к зеленой стене, огораживающей центральную зону. Фелш, наклонив голову, рванулся к белому квадрату первой базы, а потом под восторженный рев зрителей мяч приземлился среди болельщиков на трибуне со стоячими местами.

Поезд тронулся, и запыленные деревья, и коричневая дорога поползли назад. На пороге купе возник мальчишка, торгующий газетами и журналами.

— Есть что-нибудь о «Сериях»? — спросил его Ник.

— «Уайт Сокс» выиграла последнюю игру, — сообщил торговец и двинулся дальше, широко расставляя ноги, словно матрос на палубе во время качки. Ник довольно улыбнулся. «Уайт Сокс» их сделала. Ему понравилось охватившее его чувство глубокого удовлетворения. Ник открыл субботнюю «Ивнинг пост» и углубился в чтение, изредка поглядывая в окно, чтобы не пропустить Миссисипи. Пересечение Миссисипи он полагал важным событием и хотел насладиться каждым мгновением.