Мы сидим и смотрим «Новости» — папа в кресле прикрывает лицо рукой, чтобы не видеть меня, словно я бельмо у него на глазу. «Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что, пока полиция во всем разобралась, студию радиовещания пришлось полностью эвакуировать? Что мы были вынуждены перенести интервью с Хамфри, задержать прямой эфир с Никки Кэмпбеллом и чуть не сорвали трансляцию встречи премьер-министра с Герхардом Шредером?»

«Ты хоть понимаешь, что фургон не взорвали только потому, что я узнал его номера во время собрания директоров, на котором, кстати, присутствовал генеральный директор студии? Как тебе удалось раздобыть мою карточку? По какому праву ты без спроса пользуешься моей парковкой, жопа несчастная?!»

Откуда мне было знать, что Тони Блэр должен приехать на студию? Кто мог мне сказать, что там увеличили количество охранников из-за событий в Ираке? Откуда я мог знать, что они станут проверять все номера машин сотрудников Би-би-си по списку? И как я мог догадаться о том, что старый мамин фургон не был там зарегистрирован? А пала — тот всегда оставляет машину у телецентра. Я даже не знал, что он окажется в здании радиостудии.

Папа говорит медленно, выделяя каждое слово. «Ты воспользовался на парковке моей карточкой, которую у меня украл, и приехал на белом фургоне, которыми любят пользоваться террористы. Ты миновал кордон вооруженных полицейских и припарковался на том самом месте, где должен был остановиться премьер-министр нашей страны. У меня это просто в голове не укладывается. И ничего иного кроме раздражения ты у меня вызвать не можешь».

С утра опять всякая мура, а в три часа дня — собрание в отделении Виктория, посвященное достигнутым результатам, под председательством Пэм Винс. Все филиалы должны отчитаться. Результаты оцениваются по количеству сотрудников и трудоустроенных клиентов за каждую неделю. Все это производит крайне тяжелое впечатление. Я занимаю второе место после Крохобора Джона из Уилсона. Он уже пристроил пятьдесят рабочих и каждую неделю пристраивает по пять новых. Под гнетущими взорами менеджеров я бормочу, что пристроил не то десять, не то одиннадцать человек. Я знаю, что десять, но это «не то… не то» представляется мне более убедительным.

— Надо точнее знать, сколько человек ты устроил на работу, Джей. И сколько новичков ты набрал из Харроу? — спрашивает Пэм.

Я оглядываюсь по сторонам в надежде встретиться глазами с Бриджит, но она сидит, опустив голову.

— Одного, — отвечаю я.

Отец Джеммы оплатил нашу поездку в Бат к ее подруге. Я искренне рад, что мне временно удастся исчезнуть из папиного поля зрения. Теперь всякий раз, когда мы с ним сталкиваемся в доме, он останавливается и с преувеличенной вежливостью ждет, когда я пройду мимо. Тем самым он старается показать мне, что лучше бы нам держаться подальше друг от друга, и это меня жутко раздражает. Надеюсь, хоть на один день мне удастся от него избавиться.

По дороге в Бат мы останавливаемся в Центре коневодства, где нашим экскурсоводом оказывается слащаво-сентиментальная любительница животных. Подходя к каждой лошади, она поглаживает ее по холке и похлопывает по крупу. «Это Герцог, это мой самый лучший друг, правда. Герцог? А здесь живет Джейсон. — Она подходит к следующему стойлу. — Ну разве не красавец? Вы только посмотрите на него! Кто тут у нас такой красавец? Джейсон — мой любимец. Ты же знаешь, как я тебя люблю, Джей!» Какая фальшь. Думаю, даже лошади должны ее ощущать. Как это ни смешно, но коня по имени Джей только что списали из военного оркестра. Джемма считает, что это гомерически смешно.

Самое интересное — это не сами лошади, а те благодарственные отзывы, которые пишут дети после их посещения. В Центре коневодства один ребенок написал: «Большое спасибо. Надеюсь, я смогу приехать сюда еще раз. Мне было жаль лошадку, которая везла повозку, так как в ней было слишком много народа, я все время старался сесть таким образом, чтобы весить поменьше. Кроме того, я видел кролика, которому столько же лет, сколько мне. Я его сфотографировал, чтобы показать своему кролику. Может, вы думаете, что я живу на ферме? Как ни странно, нет. Искренне вам Том Соут (7 лет)».

Больше всего меня проняла искренняя уверенность Тома Соута, что администрация центра будет удивлена тем, что он живет не на ферме. Это вполне в духе Чарли. А еще больше эта запись тронула меня припиской «искренне вам». Ею завершались все вывешенные на доске послания, испещренные красной ручкой какого-то идиота-педагога. Зачем, интересно, понадобилось исправлять ошибки и почему было не оставить все так, как это написано детьми? Если семилетний ребенок пишет, что ему понравился Центр коневодства, какая разница, с какими орфографическими ошибками он это делает? Чарли уезжает через пять дней.

Большую часть времени я лежу в кровати в футболке и трусах и сплю. Просыпаюсь я всякий раз мокрый от пота. Одно из двух — либо здесь очень жарко, либо у меня температура. Я думаю, что все-таки это температура, потому что врач, который время от времени проходит мимо, произносит слово, напоминающее «лихорадку». Я не слишком в этом уверен, потому что нахожусь в итальянской больнице. Она расположена довольно высоко в горах, и здесь ни у кого нет разговорника и никто не говорит по-английски.

Мне ставят капельницы и три раза в день дают какие-то таблетки, которые вызывают сонливость и сентиментальность. У меня постоянно берут на анализы кровь и мочу, а вместо еды и питья дают только ромашковый чай. Его приносят каждый час.

Вместе со мной в палате лежат два итальянца — старик и еще один мужчина среднего возраста. Моя кровать между ними. Старик все время что-то бормочет и ест прямо с ножа. Он ни с кем не разговаривает и во всем подчиняется моему соседу слева, человеку среднего возраста, которого я про себя называю мистер Командир. Я его так окрестил, потому что он крупный, говорит растягивая слова и, судя по всему, привык, чтобы ему оказывали уважение. К тому же мне кажется, что он — мафиози.