© Olga Popova/Shutterstock and 19srb81/Shutterstock (почтовые марки)

Они приходили пообтрепавшимися, надорванными, нередко прочесть их было почти невозможно, словно эти открытки таскали по всей Европе в заднем кармане брюк, прежде чем отправить. Пару раз чернильные пятна свидетельствовали о том, что бумага побывала под дождем, иногда попадались строчки, казалось бы политые вином. А может, слезами. Некоторые открытки явно выцвели на солнце — должно быть, их путь длился много недель.

Первая ласточка прилетела в конце декабря, а потом открытки посыпались одна за другой. Элли Томас стала с нетерпением ждать их. Если ничего не приходило в течение недели или дольше, она на всякий случай дважды проверяла почту. В почтовом ящике Элли, одном из двенадцати в большом общем коридоре, копились в основном счета (или напоминания о неоплаченных счетах) да мусорная реклама мусорной еды. Бо́льшая часть корреспонденции предназначалась прежним жильцам, которые давно уже съехали, и Элли справедливо предположила, что адресат этих открыток — некая С. Ибботсон, прежде снимавшая здесь квартиру.

Я в тот день отправился встречать тебя в аэропорт Каламаты, но ты не появилась, я прождал двадцать четыре часа — думал, может, ты ошиблась и прилетишь следующим рейсом. Или опоздала на самолет и не смогла мне сообщить. Я выдумывал десятки объяснений. Ту ночь я спал в кресле за тележками для багажа. Уборщик протер пол вокруг моих ног, а потом принес мне пирог со шпинатом, который собиралась выбросить его жена. Она была владелицей киоска, а их сын сидел на паспортном контроле, и, конечно, за сохранность багажа отвечал племянник, а у турникета посадочные талоны проверял двоюродный брат. «Маленькие аэропорты в Греции — дело семейное», — светясь от гордости, сказал уборщик.

Рано утром мне пришлось оставить зал прибытия. Даже само название казалось мне издевательским. Стояла середина сентября, и чартерных рейсов из Англии больше не ожидалось, так что надежды (какую я до этого питал) на твое неожиданное появление не осталось. Ты не отвечала на мои звонки, но я знал: если бы с тобой произошло что-нибудь ужасное, один из твоих друзей известил бы меня.

Некоторое время я сидел на скамье перед зданием аэропорта, не зная, что делать, куда ехать. Несколько минут спустя затрезвонил мой телефон. Пришло сообщение. Я полез в карман, и у меня так тряслись руки, что мобильный упал на асфальт. Сквозь паутину разбитого экрана я с трудом разобрал: «Она не может. Извините». Ты, вероятно, продиктовала это какому-то другу. Я несколько минут в болезненном недоумении смотрел на экран, потом набрал номер, с которого пришло сообщение. Никто не ответил. Я сделал несколько попыток. Конечно, с тем же результатом. Злость, ярость, гнев… Эти слова даже приблизительно не передают того, что я чувствовал. Просто слова. Колебание воздуха. Ничто.

Больше никаких посланий не поступало. Только «Bon voyage» от брата — позднее в тот же день. Я мог бы сразу уехать обратно в Афины, но мне невыносима была мысль о возвращении — по той же дороге, по которой я летел с таким предвкушением встречи, с такой радостью… Меня охватило оцепенение, и я никак не мог попасть ключом в замок зажигания. А потом понятия не имел, куда еду. Мне было все равно. Неизвестно, сколько времени я провел за рулем, но, увидев море, нажал на тормоза. На берегу, где кончалась дорога, мне бросилось в глаза объявление: «Комнаты». Вот где можно остановиться, решил я.

© Bardocz Peter/Shutterstock (карта) and Stephen Rees/Shutterstock (фон)