вердохлеб остановился, пораженный. Где же Смеливец? Всегда у него слово твердое, а сегодня подвел. Вчера говорил, что поутру будет в кузнице, — и не пришел. Чтобы убедиться в этом, Твердохлеб сильно ударил ногой в дверь. Она немножко приоткрылась, но дальше не пускала короткая цепочка, прихваченная неуклюжим замком. Сначала Твердохлеб и не заметил этого замка. О чем же Смеливец собирается сказать? Так горячо настаивал вчера, все о серпе говорил: будет, мол, благодарить Твердохлебиха за острые зубья; уж он так наточит, так выкует — серп сам будет резать рожь, стоит лишь прикоснуться к стеблю. И жена что-то уж очень рано сегодня поднялась, словно бы невзначай намекнула: пора, мол, серп отнести к ковачу, жатва скоро. Просто-таки вытолкала из дома, сунув серп в руки: «Иди, Твердохлеб, к Смеливцу».

Видно, задумали что-то жена и Смеливец. Только сейчас догадался: может, надумала Твердохлебиха породниться со Смеливцем? Улыбнулся и даже ногой притопнул Твердохлеб, подумав о дочери своей Роксане. Разве она хуже боярских дочек? Не остер ли взгляд у нее, не ровны ли брови соколиные, не стройнее ли она боярышень? Только бедная. Да и откуда быть богатой дочери смерда? Сердце больно сжалось, когда он вспомнил о вчерашнем разговоре с женой. Снова она вела речь о вышитых рушниках, да о сапожках, да о полотне. А где все это взять? Ему тяжко смотреть, как Роксана старательно ставит заплаты на свою юбку, как бережет сорочку с вышитыми рукавами, чтобы на людях не осрамиться. А где же взять денег на сапожки? Ведь целых пять ногат нужно, да и то, хватит ли? В сердцах Твердохлеб порывисто обернулся и зацепился за гвоздь, торчавший в стене, — рубаха разорвалась от рукава до самого пояса. Он прикоснулся пальцем — да, треснула! А как же ей быть крепкой, если она в соленом поте перетлела! Твердохлеб махнул рукой — будет упрекать Ольга, ну и пусть! Не носить же в руках эту рубаху, как игрушку, — пускай себе рвется!

Он начал искать под стрехой место, куда бы приткнуть серп, чтобы не нести его домой.

Сколько весен минуло, с водой сплыло, с тех пор как расстались Роксана и Иванко? Уже и счет им, невеселым, кажется, можно потерять. Вот уже и седьмая весна прошла! А придется ли увидеть его, милого, желанного?

Сколько путей-дорог пришлось исходить Роксане с княгиней Марией! И в польских землях бывали — от крамольников убегали туда к князю Лешко, — и в своих волостях, в лесных чащобах по оселищам прятались. Не один раз отпрашивалась Роксана: «Отпустите домой, хочу на Галич родной посмотреть». Но княгиня не дозволяла, уперлась на своем: «Не пущу! Дети к тебе привыкли». И правда, полюбили мальчонки Роксану, особенно меньший, Василько. Да и она привыкла к ним, будто родными стали. Глянет на Василько, а у самой перед глазами стоит родной братик Лелюк. «Как он там поживает, Лелючок?» Порой такая печаль охватывала, становилось так грустно, что она готова была бежать через леса — на юг, туда, где Галич, к своему Иванке. Беспокоилась, горевала о своих родных: как там отец и мать? И тут же ловила себя на мысли, что больше всего думала об Иванке. От этого становилось стыдно, Роксана закрывала лицо платком, будто кто-нибудь видел, как она зарделась… Если бы об этом узнала мать, что бы она сказала ей? Ругала бы дочь за то, что о матери реже вспоминает, чем о своем любимом? «Иванко! Знаешь ли ты, как Роксана тоскует без тебя? Ведаешь ли, сколько невзгод от лихих людей перенесла твоя лада?»

Сегодня день такой спокойный и тихий. Ласковая осень пришла в волынский лес, последние теплые дни напоминают о недавнем лете. Роксана отпросилась у княгини и пошла к своему любимому озерку. Вышла на поляну, оглянулась вокруг — нет никого. Тихо стоят дубы и бересты, не колышут ветвями, чтобы не вспугнуть мечтаний Роксаны. Она подбежала к ветвистому дубу, обхватила его руками; шелестит под пальцами шершавая кора. Сколько раз под этим дубом высказывала она вслух свои сокровенные мысли! Поведала дубу, как любит она Иванку и как злые люди хотели разлучить их навсегда. И сейчас еще душа болит, как только вспомнит страшные минуты. Как тяжко было в польском краю! Заприметил ее старый воевода и стая просить княгиню, чтоб та отдала ему Роксану. А княгиня согласилась. — И как только ей не совестно было отдавать ее такому старому, гнилому! Да еще ругать принялась, почему не хочет Роксана старика утешить. Кричала княгиня: где, мол, Иванко, и придется ли еще его увидеть, а жить ведь нужно, зачем, мол, своей красой мужчин сводить с ума. Вспомнит об этом Роксана — и жутко ей становится, и противно. А ведь отдала бы княгиня Роксану воеводе, если бы Роксана не упала к ногам княгини и не зарыдала в отчаянии. Когда никакие мольбы не помогли, Роксана крикнула: «Утоплюсь! Грех на твоих детях будет!» И так посмотрела на княгиню, что Мария ужаснулась. Отказала княгиня воеводе, спаслась Роксана… А недавно снова горевала Роксана. В оселище, невдалеке от Владимира, привязался к ней тиун, тенью ходил за ней. Он считал излишним обращаться с просьбою к княгине: зачем унижать себя из-за какой-то никчемной девки? Хлопка сама должна понимать, что он ей честь оказывает, и не отталкивать его, а не то он может ей немало неприятностей причинить. Он даже и намекнуть княгине не хотел — думал, что возьмет Роксану, а она сама пошла к княгине и смело рассказала об этом беззубом. На этот раз Роксана уже не угрожала самоубийством, а во имя Даниила и Василька молила защитить ее. «Защити меня, княгиня, дети твои счастливы будут, и я им понадоблюсь — ведь я их вырастила. Неужели ты забыла об этом? Или хочешь, чтобы на них проклятье пало?» Позже Роксана и сама удивлялась, как это она осмелилась так сказать владычице своей жизни. А вот сказала! Может, в глубокой любви этой девушки Мария увидела свою любовь к Роману? Может, вспомнила, какой страстью пылала к нему? А может, материнское чувство приказало? Ведь как благодарна была Роксане за детей! Только никогда об этом не говорила: еще возгордится хлопка! Ничего она не ответила Роксане. Только с тех пор Роксана никогда больше уже не видела в оселище постылого тиуна. Должно быть, Мария повелела прогнать его куда-нибудь. Молчала об этом Мария, не напоминала ей и Роксана. Это обоюдное молчание было красноречивейшим взаимным примирением. Мария почувствовала девичье упрямство и даже сама испугалась этой девушки: такая может на все решиться. Но верила ей и знала: после этого детям ее еще безопаснее с такой няней. Никто из челяди и словом не обмолвился, не напомнил Роксане о ее стычке с тиуном. Открыто не радовались ее победе, но и не посмеивались над ее ненавистью к мужчинам, а только слух пошел о том, что Роксана верна своему любимому, и о том, что она имеет сильную покровительницу.

А Роксана хорошела, словно полевой цветок. Одиночество и печаль не согнули ее, еще стройнее стал ее гибкий стан и острее взгляд. Когда скиталась она с княгиней, было не до веселья. И все же на лице ее всегда приветливая улыбка, а светло-серые глаза ласковы. Светозара завидовала ее длинной русой косе. «В какой воде ты ее моешь, что она у тебя такая пышная? — шутливо спрашивала Светозара и, лукаво подмигивая, смущала Роксану горячими словами: — Я бы и сама мед пила с этих пухлых губ. Жаль, что я женщиной родилась… Счастлив будет твой Иванко…»

Даниил порывисто перешагнул порог светлицы Дмитриева терема и застал Светозару одну. Она задрожала от неожиданности и, словно защищаясь, подняла над головой правую руку с зажатыми в руках сережками-колтами. Узнав Даниила, ласково ему улыбнулась. У нее на глазах вырос он. И хотя часто видела его, но все же удивлялась, как поднялся, возмужал некогда шаловливый Данилко. Уже восемнадцатую весну встречал юноша, и эти весны пламенели на его щеках горячим солнцем, вспыхивали огоньками в отцовских каре-золотистых очах, завивались черными как вороново крыло кудрями. Не раз смущалась Светозара, когда улыбался ей Даниил.

— Наряжаешься, Светозара, — едва разжимая губы, говорит он, — чтобы муж больше любил?

Она стояла с колтами в руках, еще не успела привесить их к золотистой нитке. Даниил подошел ближе — аромат лесных цветов ударил ему в голову. Ну как не опьянеть от этих запахов, как удержаться, чтобы не вдохнуть их полной грудью!

— Покажи, Светозара, чары твои.

Новгородцы шли на юг.

Мстислав вел свое войско не спеша. Он говорил Дмитрию:

— Собираешься ехать, так думай допрежь всего про то, чтоб доехать. Вот ты видишь, мы не спешим. А я мыслю, что так мы быстрее доедем. Коней кормить надо и людям отдыхать. А приедем в Галич — там уж некогда отдыхать, там дело надобно делать. Вот ты и помысли, спешу я или нет.

Через Днепр перешли выше Киева, у речки Тетерев. Оставив тут войско отдохнуть, Мстислав Удалой заехал в Киев, К князю Мстиславу Романовичу Смоленскому. Через гонцов они уже условились между собой. Приятель Удалого Мстислав Романович обрадовался этому походу: теперь уж никто не будет угрожать ему из Галича, если там сядет Мстислав, — и сразу же согласился помочь. Дал две сотни своих дружинников, послал тиунов, чтобы хлеба было вдоволь для новгородцев, чтоб не жалели сена для коней.