Меня разбудило солнце. Оно светило прямо в лицо. Не понимаю, как это случилось, ведь шторы с вечера были задернуты.

С трудом раскрыв глаза, я тут же их закрыла.

Переждав немного, решилась опять открыть, надеясь, что увиденное рассечется, как фантомы дурного сна.

Пришлось повторить операцию несколько раз, ибо призрачные фантомы не желали рассеиваться. Не помог и испытанный способ, как я ни щипала свою руку. Даже вскрикнула от боли, но сон не исчезал.

Значит, это не сон! Тогда что же?

Вечером того же дня я сидела в апартаментах своего отеля перед зеркалом и не в состоянии была оторваться от созерцания собственного лица. Хотя... кто поручится, что это мое лицо?

Как известно, женщине трудно устоять перед искушением. Вот и я, оказавшись в модном магазине, не устояла. Позабыв обо всем на свете, я поддалась уговорам молоденьких продавщиц и с головой окунулась в мир благовоний, мазей, кремов, пудр, притираний, помад и бог знает еще чего. Не успев глазом моргнуть, я оказалась в кабинке перед зеркалом, а надо мной хлопотали две косметические девицы.

— Неужели у мадам на лице никакого крема? — не поверила своим глазам первая. Я уже собралась сурово призвать девицу к порядку, да глянула на ее лицо — не то мулатки, не то креолки, на ее одеяние, состоящее всего-навсего из полупрозрачной сеточки, и удержалась. В конце концов, какая разница? И никто меня силой не тянул за этот столик, самой было любопытно.

— Никакого, — сухо ответила я, чем почему-то чрезвычайно обрадовала обеих девиц.

— Так это же замечательно! Шарман! — наперебой защебетали они, увиваясь вокруг меня экзотическими мотыльками. — Начнем с подклада. Вот, полагаю, этот подойдет, чуть-чуть темноват, но ведь мадам просто поразительно бледна. Кто носит сейчас такое лицо? К тому же летом? Видимо, мадам давно не была на солнце?

Утром я оделась сама, а управиться с волосами пригласила китайскую помощницу парикмахера. Она помогла мне и навести красоту, одна бы я с лицом не справилась. И опять я показалась себе невероятно красивой, право, уходить из отеля не хотелось, все бы перед зеркалом торчала. Тем более что оделась я к лицу: платье из купленных вчера, совершенная обдергайка, едва до колен, с большим декольте и совсем без рукавов. Правда, к этому серо-лиловому платью полагалась коротенькая накидка. И очень подошли мои старые туфельки, легкие, почти сандалии. Новенькие самоклеящиеся чулочки без резинок делали ногу стройной — глаз не оторвать. Странно чувствовала я себя в этом новомодном одеянии, ведь на улицу вышла, почитай, совсем голая, не поддев ни юбки нижней, ни корсета, зато чувствовала, как удобно и легко в таком платье, ничто не стесняет движений, и не жарко в эту жуткую июньскую жару. Теперь я просто не могла понять, как выносила прежнюю тяжелую одежду.

Мужчины бросали на меня восхищенные взгляды, а как же, ну да я давно уже к мужским восторгам привыкла, не скажу, чтобы была такой уж красавицей, но внимание всегда привлекала. Теперь же, в этой новой для меня ипостаси, я словно заново родилась, похорошела и помолодела.

Монтийи не обмануло моих ожиданий. Дворец был полностью построен и отделан, только изрядно пустоват. Ключи находились у месье Дэсплена, и мы могли свободно проникнуть в дом. С большим удовлетворением обнаружила я прадедушкины коллекции в полном порядке и в полной чистоте, что меня, признаюсь, удивило. Ведь дом столько времени стоял пустой, а тут — ни пылинки, все сверкает, везде помещения проветрены, никакой затхлости. Месье Дэсплен, видя мое удивление, пояснил, что каждую неделю на целый день из месяца в месяц две рабочие женщины приходят наводить порядок, пыль вытирать и комнаты проветривать, оставляя при этом все вещи на своих местах, ничего не меняя. Особое внимание обе уделяли спальне прадедушки и примыкающему к ней большому кабинету, где хранилась вся документация и нужные бумаги.

Так мы прошли по всем помещениям, в которых я особо не задерживалась, и попросила позволения осмотреть кухонные помещения, по опыту зная, что их труднее всего содержать в порядке. Поверенный, нимало не смутясь, повел меня тотчас вниз, где я, вопреки опасениям, обнаружила в полном порядке и огромную кухню, и обе буфетные, и чуланы при кухне, и все было в таком состоянии, каким запомнилось мне из прошлого моего посещения. Правда, одной комнаты месье Дэсплену отпереть не удалось, от всех помещений располагал он ключами, а от этого, оказалось, нет, что его изрядно смутило. Я даже успокаивать должна была своего юриста, таким он выглядел обескураженным и никак не мог в толк взять, почему же одного ключа в его связке не хватало. С трудом успокоила я скрупулезного судейского, мне, дескать, вовсе и не хотелось в ту комнату заглядывать, да и неизвестно, что она собой представляет, помещение для прислуги или комнатку для чистки столового серебра.

Мы перешли в другие помещения, я и думать о той комнате забыла, а месье Дэсплен все ворчал, никак, дескать, припомнить не может, чтобы он ту комнату запер, а теперь вот такой конфуз перед владелицей поместья. Я же перебила поверенного, заявив, что меня куда больше интересуют конюшни, ведь они всегда были предметом особого внимания покойного прадеда, да и меня интересовали более всего. И еще хотелось мне порасспросить о женщине, которая скрасила последние годы жизни прадеда, да как-то язык не повернулся, поэтому я окончила осматривать помещения дворца, и мы направились к конюшням.

Действительно, очень уставшая от впечатлений за день, я заснула, едва голова коснулась подушки, но среди ночи проснулась от охватившего меня ужаса. Почему-то именно ночью, во сне, до меня дошло все, что я узнала от Романа.

Сначала, еще в полусне, увидела, как переношусь через какой-то чудовищный по величине барьер, с двух сторон окруженный бездонной пропастью. И вот я на другой стороне пропасти, и что теперь будет? Мало того что я очутилась в другом времени, я оказалась совсем в другом мире. Никто не поинтересовался, хочу ли я этого, согласна ли, никто даже не потрудился предупредить меня об этом заранее. И вот я в чужом мире одна-одинешенька, без помощи, только, слава богу, Роман у меня и остался. И я — это вроде как и не совсем я, а другой человек. Куда подевалась жизнь, к которой я привыкла, для вступления в которую меня готовили и воспитывали? Где мой дом, мои поместья, где мои лошади, моя любимая лошадка Звездочка, которая, чувствуя мое приближение, уже издали радостно ржала? Где собаки мои, целая псарня? Где, Езус-Мария, мои драгоценности, которые я, разумеется, не забирала с собой в дальнее путешествие, а которые по ценности превосходили всю принадлежащую мне недвижимость?!

Смогу ли я вернуться в свое время или оно для меня безвозвратно утрачено?

Сознание того, что за минувшие более чем сто лет мой мир безвозвратно ушел в небытие, было столь ужасно, что я вся заледенела от охватившего меня кошмара. Умереть, остается только умереть, как могу жить я в этом мире, чужом и страшном? Содрогаясь уже не от земного, а прямо-таки космического отчаяния, я даже плакать не могла.

И опять выручил Роман, вернее, мысль о нем. Мне вспомнилось — ведь Роман рассказывал, как он лично несколько раз пересекал этот проклятый барьер времени, жил попеременно в двух эпохах. Значит, такое возможно? Значит, мне, наверное, никто не запретит поехать в родные места, к себе в Польшу, в мои Секерки. Ох, что же я там застану сейчас, когда прошло больше века? И царя давно скинули, как мне рассказал Роман. Что же там сейчас? Значит, теперь Россия над нами не властна и мне не грозит ни Сибирь, ни тюрьма? Ох, уже ради одного этого следовало очутиться в теперешних временах.

С самого утра Роман показал мне плоскую шкатулочку, о которой рассказывал накануне, объясняя действие телевидения и пообещав с утра научить смотреть фильмы. Мы выбрали один из фильмов, сделанный по книге известного мне писателя Жюля Верна, и я с огромным удовольствием вернулась ненадолго в оставленный мною мир — с его примитивными техническими средствами, модами, понятиями. От фильма было трудно оторваться, и, когда он закончился, я попросила Романа немедленно отыскать мне что-нибудь еще столь же завлекательное, однако Роман отказался, заявив, что нам пора ехать в Трувиль.

Уже привыкшая во всем слушаться Романа, я спустилась к машине, и здесь мне пришлось опять пережить шок. Дело в том, что Роман предложил сесть мне рядом с ним, на переднем сиденье. Ведь это все равно, как если бы я сидела на козлах рядом с кучером!

Роман стоял и ждал, когда я последую его совету, причем и выражение лица, и поза его говорили об огромном ко мне уважении. А просьба бесцеремонная! Не зная, на что решиться, я стояла неподвижно, как вдруг мне вспомнилось одно происшествие из моей ранней молодости, когда в начале марта я, по недогляду прислуги, провалилась под уже хрупкий лед в нашем пруду, и не кто иной, как Роман спас мне тогда жизнь. Он не только нырнул за мной следом в ледяную глубину, но и вытащил меня из-подо льда, сорвал с меня пропитанную ледяной водой одежду в шалаше лесоруба и там же, костер разжегши, не дожидаясь помощи из поместья, согрел меня у огня. Потом и батюшка, и моя старая нянька, и даже доктор в один голос заявили, что Роман спас мне жизнь, иначе, оставаясь долгое время в мокрой одежде, пока меня бы до дома дотащили, я бы еще по дороге Богу душу отдала. А так, у огня просушенная, даже не простудилась. И ни о какой компрометации для молодой барышни никто и не заикнулся, хотя мне тогда уже лет тринадцать было. А три года спустя он же, Роман, спас меня от бесчестья, угрожавшего мне от не помнившего себя от выпитого меда старого безобразника барона Турнича, который на балу у соседей силой затащил меня в оранжерею и надругаться задумал, я же со страху и голоса лишилась, как мертвая стояла. Уж и не знаю, отколь в оранжерее взялся Роман, только в самый последний момент подоспел. А сколько еще раз и честь, и жизнь мою спасал. Нет, не может он предложить такое, что бы мне бесчестьем грозило.

— А пристало ли так поступать? — только и спросила я.

— В нонешние времена — все пристало, — ни секунды не сомневался Роман. — Да и я пани графиню плохому не научу, а хорошему — могу. Ведь теперь многие дамы сами машины водят, глядишь, и пани, рядом со мной сидя да за моими действиями наблюдая, постепенно привыкнет к машине, а оно всегда в жизни пригодится. Да и смотреть на окружающую природу через переднее стекло не в пример сподручнее. А ведь мы по автостраде поедем, такого в прежние времена пани не доводилось видеть, кроме того, объяснения мне давать намного удобнее, не надо беспрестанно назад оборачиваться.

Проснулась я довольно рано. Открыв глаза, я сначала тупо разглядывала место, где нахожусь, ничего не понимая. А поняв, порадовалась: какое счастье, что это уже однажды со мной случилось! Представляю, как была бы я растерянна и потрясена, не имей такого печального опыта. Даже и теперь кровь в жилах заледенела и сердце вроде бы перестало биться, так что же было тогда?!

Спать я легла в небольшой, но миленькой спальне, с телевизором на маленьком столике в углу, с люстрой на потолке, с лампочкой и телефоном на тумбочке у кровати.

Проснулась же... Проснулась я в просторной постели большой сумрачной комнаты. Сквозь щель в неплотно задернутых тяжелых занавесях балдахина виднелся низкий деревянный потолок с поперечными балками, маленькие подслеповатые оконца, мраморный умывальник в углу, комод у стены, а под самым моим носом на столике у постели торчала оплывшая свеча.

Какое-то время я лежала неподвижно, постепенно осознавая страшную реальность. Рассудок все еще отказывался в нее верить.

Собрав остатки мужества и преодолев оцепенелость, я вылезла из-под перины на пол и, пошарив под кроватью, нащупала то, что ожидала и одновременно боялась обнаружить. Извлекла ночной горшок и горестно замерла над ним.

Долго я не могла заснуть, все что-то мешало. Сначала собственная постель. Оказалось, матрасы XX века куда удобнее этих, вроде бы столь мягких перин. Кто бы мог подумать, что лежать на прославленных перинах — мука мученическая! То какие-то углубления, ямы и впадины, то вдруг впивающееся в бок колючее возвышение, то куча сбившихся в твердые комья каких-то россыпей. Примостившись наконец, я вроде бы заснула и проснулась от духоты. Привыкла спать с открытым окном, видите ли. Вскочила, подошла к окну. Разумеется, закрыто, да еще для теплоты и ковриком занавешено. Содрав коврик и распахнув окно, я с наслаждением вдохнула свежий воздух, полюбовалась на звездное небо, послушала деревенскую тишину и, вернувшись в постель, заснула.

И опять что-то меня разбудило. Не спится толком, и все тут, а ведь устала после дороги, да и день выдался хлопотливый. На этот раз меня разбудил шум. Я совсем проснулась, открыла глаза и стала прислушиваться. В окно светил месяц, немного рассеивая сумрак темной спальни. И все равно темно. Рука потянулась к лампочке на прикроватной тумбочке. Кажется, я чертыхнулась и помянула «холеру», что совсем не. пристало даме, но как тут удержаться? Ведь у кровати не электрическая лампочка, а свечка. Можно и керосиновую лампу зажечь, но для этого надо разбудить служанку. Поневоле отказавшись от света, я целиком положилась на слух.

Нет, я не ошиблась, что-то происходило совсем рядом со мной. Над головой? За стеной? Пока не поняла. Если надо мной, значит, кто-то возится в комнатах для прислуги в получердачном помещении. В таком случае мне до них нет дела, даже если там и нарушаются нормы морали, не побегу бороться за нравственность своих подопечных. А если за стеной? Кто в эту пору может забраться в мою гардеробную или будуар? Может, просто кошка? В доме проживало несколько кошек, но они, как известно, людям хлопот не доставляют, хотя и ведут, как правило, ночной образ жизни. Обычно они ходят бесшумно, не задевают мебель, и под их лапками не скрипят половицы. Ого, вроде как раз половица скрипнула!

Я затаила дыхание. Тишину нарушало только кваканье лягушек, доносившееся издали, да редкие голоса каких-то ночных птиц. Даже собаки не лаяли.

Долго так лежала я, напряженно прислушиваясь, и, ничего не услышав, решила — померещилось. И вдруг за дверью, в коридоре, скрипнула половица. Ну, тут уж я не могла ошибиться, эту половицу я давно знала и старалась на нее не наступать. Выходит, кто-то крадется по коридору? Кто? Вспомнилось — остался ночевать пан Юркевич, может, ночью приспичило ему кое-куда, вот он ощупью и отправился искать ванную комнату. И опять с трудом сдержала проклятие. Какие, к черту, в этом веке ванные? Зачем человеку в таких случаях шататься по темным коридорам? Пану Юркевичу наверняка сунули под кровать необходимый ночной горшок, а уж он наверняка знает, как им пользоваться. Мончевская всегда заботилась, чтобы в наших комнатах для гостей было все необходимое.

В этот день нагрянула прорва гостей, все будто «по пути». Один Арман, без зазрения совести нанесший второй визит за день, не притворялся, напротив, всячески подчеркивал, что прибыл по приглашению, и всем своим поведением и многозначительными словами давал понять собравшимся — мы с ним в особых отношениях, подлец! То и дело что-то интимно шептал мне на ушко, мерзавец! И такой хитрый, так умело демонстрировал нашу особую близость, что у меня не было возможности его резко оборвать. Вот и Альбина Корецкая, соседка-помещица, первая сплетница по уезду, уже стала поглядывать на нас с любопытством, а этот наглец знай компрометировал меня напропалую. И все напоминал о завтрашнем визите якобы для решения каких-то наших совместных родственных проблем. Я твердо решила — непременно приглашу присутствовать Эвелину и Романа.

А когда гости разъехались, мне пришлось опять садиться за письма, и я уже который раз пожалела об отсутствии телефонов в этот дурацкий век. И все время не давала покоя мысль о мытье головы. Следовало сразу же приняться за нее, да не могла я сделать это сама, хотя и располагала кучей прекрасных шампуней, до поры до времени вместе с другой косметикой упрятанной в сундучок, задвинутый в дальний угол гардеробной, чтобы лишний раз не травмировать Зузю. А для мытья головы вызвала парикмахера, известного специалиста в наших краях.

Когда наконец пришло время ложиться, спать совсем не хотелось. Напротив, захотелось есть, причем по-страшному. Вспомнила — ничего удивительного, ведь за весь день, почитай, ничего не ела. Я уже не говорю о втором завтраке с Гастоном, когда мне было не до еды, но и позже, угощая многочисленных посетителей, сама к еде не притронулась, слишком была взволнована. И все из-за паршивца Армана Гийома.

Что же делать? Весь дом давно спит, я допоздна засиделась над письмами, будить прислугу не стоит. Сама справлюсь, привыкла.

Не раздумывая долее, погасила лампы и в кабинете, и в спальне и вышла в темный коридор. Ну не совсем темный. С тех пор, как еще при жизни мужа один из гостей, известный выпивоха пан Коморовский, украдкой отправившийся ночью на поиски так полюбившейся ему нашей смородиновки, с ужасным шумом свалился с лестницы, сломав притом ногу и вызвав панику среди гостей и преждевременные роды у впечатлительной многодетной баронессы Щепанской, я ввела в своем доме обычай оставлять на ночь освещение — малюсенькие лампочки, фитилек, опущенный в баночку с растительным маслом. Распорядилась установить их на всех переходах, поворотах коридора и у всех лестниц. Однако даже теперь, выйдя после освещенной спальни в темный коридор, несмотря на мягкий огонек в коридоре, какое-то время вынуждена была постоять, привыкая к темноте и одновременно вслушиваясь в ночную тишину. Нигде ни света, ни звука, все давно спят. Возможно, только Зузя не легла, но задремала в ожидании моего звонка, чтобы уложить барыню в постель.

Под вечер следующего дня мы с Романом обменивались мнениями.

— Я бы не сомневался — это дело рук Гийома, — озабоченно докладывал Роман, — если бы не то обстоятельство, что накануне вечером он отправился в гости к графу Скупскому, в его резиденцию под Варшавой, да вы знаете, пани графиня, их мокотовский дворец, и остался там на ночь.

— А это точно, что остался там ночевать?

— Так я же, почитай, лично расследование произвел и всех, кого мог, порасспрашивал. Правда, на покой господа Скупские и их гости отправились сразу после раннего ужина, а утром Арман Гийом был как штык на их позднем завтраке, да это не сбило бы меня со следа, кабы не его конь. Несколько человек подтвердили — всю ночь простоял в стойле, разве что негодяй другого какого нашел. Мог и нанять, и украсть.

— И никто там поблизости не видел какого уезженного коня? — допытывалась я, тоже уже поднаторевшая в полицейских расследованиях.

Наконец хоть одна ночь прошла спокойно, без всяких нежелательных сенсаций. Теперь днем предстояла встреча с Арманом.

Моим свидетелям, Дронжкевичу и Шмулю, я не запретила рассказывать о том, зачем их вызывала к себе, и очень надеюсь, весть о завещанном мною церкви состоянии разойдется по округе. Во всяком случае, Арман-то непременно вытянет из Шмуля все, что надо.

На этот раз при моей встрече в лесу с Гастоном присутствовал и Роман, хотя маячил лишь в отдалении. Он явно больше верил Шмулю и всерьез взялся меня охранять, как я его ни убеждала, что, узнав о моем наследнике и сочтя его учреждением солидным, Арман до поры до времени перестанет покушаться на мою жизнь, ну хотя бы до тех пор, пока я не напишу нового завещания. Арман, по словам моего верного слуги, слишком опасен, а вчера он разыскивал меня в лесу и, к счастью, заблудился в просеках. Да, он не так хорошо знал лес, как я.

Зато заловил меня дома. Гастона ко второму завтраку я не пригласила, поскольку договорилась о встрече с Эвелиной, а потом меня ожидало совещание со специалистами-водопроводчиками.

Завтракать мы сели с Эвелиной вдвоем, но тут-то Арман и заявился. Увидев его, Эвелина вопросительно глянула на меня. Я лишь смогла скривиться и отрицательно покачать головой, как Арман уже нахально усаживался за наш стол, громогласно заявляя о своем аппетите. Хорошо, что тут же подъехал и барон Вонсович, якобы возвращаясь с какой-то охоты. Не выдержал, бедняга, ну да оно и к лучшему вышло. К тому же привез мне в подарок дикую утку. Боюсь, он был удивлен тому, как радостно его приняли, не подозревая, что нужен мне был лишь для того, чтобы после завтрака оставить его вдвоем с Арманом — ведь это так естественно предоставить мужчинам возможность поговорить об охоте! Я же с подругой уединилась в будуаре.