К вечеру сено на полях уже ломкое от изморози, особенно на запад от Лисьего холма, где пастбища заблестели, как звезды. В октябре смеркается в полпятого, и, хотя листва стала ало-золотой, в темноте все превращается в тень самого себя — серое с пурпуром по краям. В такое время года в здешний лес лучше не соваться. Так, по крайней мере, утверждают местные парни. Даже признанные смельчаки не отважатся на обратном пути с футбольной тренировки в Файермен-Филдс сойти с шоссе. И те, кто уже достаточно взрослый, чтобы выпросить поцелуй у своих подруг возле темных вод озера Старой Оливы, тоже спешат побыстрее оказаться дома. Если откровенно, некоторые из них даже пускаются бегом. Всякий запросто здесь сгинет. Пару-тройку раз не туда свернув, он обнаружит себя в местности с красноречивым названием Глухая топь — и вечно останется там блуждать средь камыша и пугливых стаек мальков. И долго-долго после того, как люди наткнутся на его кости и захоронят их на вершине холма, что буйно порос дикой голубикой, душа его будет силиться отыскать дорогу.

Кто не из здешних мест, скорее всего, поднимет на смех парней, верящих в подобное, и даже назовет их дурнями. А ведь есть и зрелые, пожилые люди, всю жизнь не покидавшие Дженкинтаун, которых мало что вообще страшит в этом мире, — но и они не перевалят за холм, как стемнеет. Даже пожарники со станции на Мейн-стрит, отважные добровольцы, дважды награжденные за героизм самим правительством, облегченно вздыхают, окажись, что в колокол бьют на Ричдейл, или Седьмой стрит, или еще где — везде, в общем, только не близ холма, единственного места, от которого действительно стоит держаться подальше.

Аарон Дженкинс, основатель города, семнадцатилетним юношей приехавший из английского Уорика, первым обнаружил, что некоторые из здешних мест могут довести до беды. Свой дом в Глухой топи он построил в 1663 году. И вот одной октябрьской ночью, когда прилив застыл коркой льда и отказался возвратиться в море, было Аарону во сне послание, что должен он немедленно уйти отсюда или же, как вода, тоже будет скован льдом. Побросав весь свой нехитрый скарб, юноша бежал за холм, хоть и свирепствовала в ту ночь ужасная буря, над головой сверкали молнии и падали градины величиной с яблоко.

В своем дневнике (том самом, что выставлен в читальном зале городской библиотеки) Аарон клянется: тысячи лисиц неслись за ним по пятам. А он бежал, бежал, пока не достиг места, где теперь городская площадь. Там и построил вскоре себе новую обитель — однокомнатный, без изысков домик (в нем сейчас туристический центр, гости из Нью-Йорка и Бостона приобретают тут путеводители).

Он появился, словно почтовый пакет, в серый, ветреный день. Марч совершенно отчетливо помнит: суббота, отца вот уже неделю как нет (уехал в Бостон, на конференцию), а самой ей немного нездоровится — слегка лихорадит и насморк. Миссис Дейл поит ее апельсиновым соком и чаем из мяты. Сегодня она проснулась поздно — нечастый случай в ее одиннадцать лет, когда весь мир распахнут настежь и ждет тебя, тебя одну.

Алан, брат Марч, известный соня, уже, как ни странно, на кухне и пьет кофе. Он на десять лет ее старше, окончил Бостонский университет (не очень, кстати удачно) и записался на курсы аудита юридической школы в Дерри, все еще надеясь пойти по стопам отца, что ему, впрочем, так никогда и не удастся.

— А у нас будет жить один парень, — сообщает он, когда Марч, покачиваясь от слабости, пришла на кухню позавтракать.

— Нет, не будет.

Каждый вечер Холлис инспектирует границы своих владений. Пешком или на своем пикапе (а может, и вообще завязав глаза, если понадобится).

Как бывший «бедный родственник», он абсолютно точно знает, что ему принадлежит. Даже вон та на первый взгляд бесхозная черника — его, и он с горьким наслаждением смотрит, как белки и еноты обдирают куст. Что ж, он не против, пускай едят вволю, не спрашивая разрешения (как это нужно было ему — что ни день и по любому поводу).

Холлис долго считал, что прошлое способно только ранить, если дать ему всплыть в памяти. Если не прекратить перебирать в уме все, что сделано и не сделано. Не стоит заострять внимание на том, что пару десятилетий назад пошло не так, как надо. А лучше — вообще перестать думать. Бывают дни, когда Холлис, положившись только на привычку и инстинкт, действительно способен это сделать. Однако есть вечера — такой, как этот, — когда не думать невозможно.

Он знает: Марч Мюррей приедет на похороны. Может, даже уже приехала и сейчас она там, наверху, в своей комнате, где тени в этот поздний час стелются по полу.

В день похорон Джудит Дейл небо серое, как мыльный камень. Мамы варят детям на завтрак овсянку и, невзирая на бурные протесты, достают из комодов шерстяные носки и рукавицы. Двери библиотеки опять скрипят, знаменуя смену погоды, а в булочной, что на углу Элм-авеню и Мейн-стрит, сунули, похоже, в печь булки с корицей — аромат везде такой, словно над всем городом раскатали тесто. Такой денек, конечно, лучше провести в постели, и все же Гвен и Марч одеты, обуты и полностью готовы к восьми тридцати, когда Сюзанна Джастис, старая подруга Марч, открывает им дверцу своего красного пикапа, извиняясь за собачью шерсть на сиденьях (у нее парочка лабрадор-ретриверов) и тесноту салона, в который им придется себя втиснуть.

— Не знаю, что я делала бы без тебя, — говорит Марч и рассказывает о злоключениях с прокатным автомобилем (его, кстати, уже отбуксировали в город). — Ты настоящий друг. Спасибо.

Удивительно, но она произнесла это серьезно.

Немыслимо было от нее подобное услышать в детстве. Они много времени по необходимости проводили вместе (отцы их, как-никак, партнеры), но терпеть друг друга не могли. За целых два года не проронили и двух слов. Не звучало даже «передай, пожалуйста, кусочек пирога» в праздничный обед на День благодарения. Теперь, конечно, и не вспомнить, почему возникла эта стена молчания.

После кладбища у Лафтонов был поминальный ужин. Марч дюжину раз назвали бедняжкой, а Гвен так участливо спрашивали, все ли в порядке у нее с глазами, что она, не выдержав, отлучилась на минутку в спальню хозяев и там сняла с лица всю тушь белой махровой салфеткой. А еще Марч позвонила Кену Хелму (он всегда говорил, что нет такого приработка, от которого стоило бы отказаться) — спросить, не возьмется ли он отвезти их домой, на Лисий холм.

— Только не этой дорогой, — едва не вскрикивает она, увидев, что Кен сворачивает на 22-е шоссе.

— Постой, мам, — Гвен с трудом верит в то, насколько чувствительной стала ее мать. — Какая разница?

— Разница — два бакса, — сообщает Кен Хелм, как всегда флегматично-бесстрастный. — По проселку, хоть так и короче, не разгонишься.

День Основателя. Веющий с Глухой топи ветер срывает с деревьев листву. К вечеру уже так черно, что, кажется, протяни руку, сожми ладонь — и в ней останется пригоршня золы. Гвен позволила своим новым подружкам уговорить себя пойти на школьные танцы, и теперь Сюзанна с матерью ввезут ее к Лори, хотя она куда охотнее направилась бы сейчас в конюшню: в ненастье Таро обычно нервничает, и ей будет беспокойно за него до самого утра.

Вообще-то у нее имелась уважительная причина никуда с ними не ехать: преподаватели прислали пухлую папку домашних заданий (она ведь, к слову, отсутствует уже две недели). Но Марч так рада, что ее дочь занята наконец таким нормальным мероприятием, как школьные танцы, что ничего тут не поделать. Гвен теперь — послушная девочка. Она будет делать все, что ей велят, — если хочет добиться поставленной цели: остаться здесь и выкупить Таро. Эта же цель заставляет ее быть осмотрительнее с косметикой и прической а-ля сердитый дикобраз. И вот она выходит в ветреную ночь с двумя своими новыми подружками — насчет которых даже не определилась, по душе ли они ей вообще, — по направлению к школе, которую в глаза еще не видела.

— Мой папаша сейчас там, — роняет Крис. Это они минуют бар «Лев», переполненный клиентами различной степени охмеления. — Пьяный как свинья.

Крис по-настоящему красива: копна белокурых волос, бледно-кремовая кожа. Но когда она, подойдя, смотрит в окно бара, выражение лица становится глупым, некрасивым. Лори и Гвен тоже подходят и заглядывают внутрь. Там — Холлис. Не у барной стойки, уставленной блюдцами со сливовым пудингом — любимый десерт Аарона Дженкинса, — где вовсю шумит вечеринка, а за самым крайним столиком. Сидит пьет колу и молчит. Бросает взгляд в сторону окна, и даже не скажешь, видит ли он девушек по ту сторону стекла или смотрит прямо сквозь них. Он на удивление красив, думается Гвен… и странен. Во всяком случае, когда, идя в конюшню, Гвен удается с ним не пересечься, ей определенно легчает на душе. Он какой-то… бесчувственный, что ли. Такой, кого хорошо бы пореже видеть.

Каждую среду пополудни Луиза Джастис покупает свежие травы — на фермерском рынке, что возле библиотечной автостоянки — для жарки курицы по рецепту, который так нравится Судье: шалфей, перец и много-много розмарина (для укрепления памяти). В октябре погода способна на любой фокус, но сегодня солнечно и тепло; просторное голубое небо вызывает на глазах Луизы слезы. Она каждого на рынке знает на протяжении долгих лет. Увидев Харриет Лафтон, приветственно машет ей рукой. Та накупает всякой всячины своим внукам, предвкушая их приезд из Бостона на выходные. Забавно: в лучах солнца руки Луизы выглядят чудно — коричневые пятнышки, тонкая, как пергамент, кожа, практически видна кость.

На безымянном пальце ее правой руки опал, остался от покойной бабушки: вещь, принесшая ей сплошное невезение. Ее убежденность в этом так окрепла, что она даже сходила к Дженет Трейвис, новому городскому адвокату, — просить дополнить завещание Судьи: кольцо должно быть продано в пользу Фонда городских пожарных. Луиза не оставит, черт возьми, эту проклятую вещь Сьюзи.

Вообще-то ни одной душе в Дженкинтауне не пришло бы в голову счесть Луизу несчастливой. И сама она никогда не давала повода для подобных умозаключений. Кому какое дело до того, что творится у нее внутри, верно ведь? Она идет к горшочкам с бархатцами (их продает Милли Хартвиг), чтобы наверняка разминуться с Джимми Пэрришем, стариком, ценящим чистокровных скакунов куда больше представителей рода человеческого. Кто знает, может, он и прав. В детстве (Луиза росла на Маунт-Вернон

[16]

) она думала, будто жизнь — замечательная штука, и верила, что все-все ее мечты воплотятся в явь. А почему нет? Она была капризной, хорошенькой и знала, как очаровывать мужчин. Билли Джастиса Луиза встретила на рождественской вечеринке. Ей было шестнадцать, ему двадцать, и, кроме тех моментов — коих не счесть, — когда она была готова убить его, она всегда его любила. Единственный мужчина. На все годы. Мужчина, который не любил ее.

Луизу искренне бы удивило, не перейди ее несчастья по наследству к Сьюзи. Ее прекрасная дочурка так и не вышла замуж и, похоже, никогда уже не выйдет. Не то чтобы на ее долю не хватало парней… Невозможно, живя в Дженкинтауне, не быть в курсе: Сьюзи встречалась почти с каждым мало-мальски доступным мужчиной. На данном этапе у нее Эд Милтон, шеф полиции. Луиза, разумеется (а точнее — предполагается), об этом знать не знает, ведь ее дочь — донельзя приватная особа (каковой на деле абсолютно невозможно быть в таком малюсеньком городке). Странная это штука — сплетни: в высшей степени идиотичны и все же доставляют боль. Окружающие, конечно, избегают говорить о Сьюзи при Луизе, но она прекрасно чувствует яд толков и сплетен.

Сидя на коврике в гостиной, Марч смотрит на фотографию брата. Летняя жара, ему шестнадцать, волосы почти добела выгорели на солнце. Спортивная рубашка, джинсы, белые кеды. Алан улыбается прямо в объектив. Он не провалил еще беспросветно учебу в юридической школе, не женился, не стал отцом. Он просто еще мальчишка, склонный заигрываться сверх всякой меры и не умеющий вести себя с людьми. Он мил, но себялюбив, а временами в высшей степени неприятен.

Марч раз пять ездила в Глухую топь — он так и не открыл ей дверь. Алан канул, нет его — вот что это значит. Да, в той полуразваленной лачуге кто-то живет — но мальчик, на фотографию которого Марч сейчас смотрит, исчез, как пригоршня дорожной пыли при порыве ветра.

Тикают часы на каминной полке (их приобрел в Бостоне отец — единственная вещь, которую она не в силах заставить себя упаковать). Она уже просмотрела два-три ящика пожелтелых фото, разложенных по альбомам и датированных аккуратным почерком миссис Дейл. Себе Марч оставит только два и даже рамочки для них купит. На первом фото — она и Холлис. Размытый кадр, они как голодранцы: изодранные шорты, грязные колени, чернющие глаза, самодовольная ухмылка. На втором — зимний день, Джудит Дейл катается на коньках по льду озера Старой Оливы. Голова задорно откинута, лицо так и светится, весь мир вокруг ледяной и белый. Ребенком Марч никогда не замерла, как красива Джудит, как молода. Намного моложе на этом фото, чем Марч теперь.

Сегодня она отвезет горшочек астр на могилу Джудит. Идеальный день для уединенной поездки: Холлис по делам в Бостоне, Гвен в школе. Только Ричард, хоть и находится за тридевять земель, удерживает ее. Минувшим вечером Марч наконец с ним поговорила, но он отказывался что-либо понимать.

Вечером Гвен будет во всем черном. Нет-нет, не подумайте, никаких маскарадных угроз и вымогательств — сласти и без того ей обеспечены: у Крис сегодня, в день Хеллоуина, вечеринка.

[19]

А еще Гвен припасла подарок, для Хэнка. Он парень серьезный, нелегко подобрать ему то, что в самый раз. CD-диск, магнитофонная кассета, что-то модное из одежды — все это не то. Гвен несет ему компас из серебра высшей пробы, который она нашла наверху, в мансарде. Старинная вещица, годная еще, смеет надеяться Гвен, правильно определять север.

В этот вечер она хочет быть рядом с Хэнком. У нее немало было парней, в высшей степени ей безразличных. До крайности себялюбивые, они не упускал случая пройтись по адресу девушек, которых трахали, оценивая каждую по десятибалльной шкале. «Ниже нуля», — так они, хохоча, именовали тех, с кем вообще отказывались иметь дело. Например, с ее подругой Минни. И подумать только, Гвен все это устраивало! Она стояла среди них, слушала непристойные комментарии в адрес близкой подруги и делала вид, что ей все по барабану.

С Хэнком все иначе. По-настоящему. И потому Гвен нервничает: уже давно пора бы выйти из дому.

— Потрясно выглядишь, — говорит Марч, видя готовую к вечеринке дочь.

Кто только не видел Марч с Холлисом в Хеллоуин! Все теперь об этом знают, новость живо обсуждается и в гастрономическом отделе «Красного яблока», и в читальном зале библиотеки. В ресторане «У Димитрия» они сидели рядышком, а не напротив, как принято у культурных, цивилизованных людей. Тамошняя официантка Регина Гордон, конечно, сплетничать не любит, но… «Представляете, им даже руки не удавалось при себе держать; они занимались этим, можно сказать, прямо за столом!» Некоторые посетители тоже заметили, как Холлис засунул руку под свитер Марч. Зачем они вообще сюда пришли — так и осталось загадкой для Регины. Ведь абсолютно ясно: им никто, кроме друг друга, не нужен.

Насчет того, что творит ее подруга, Сюзанну просветил наконец Эд Милтон — как раз после того, как они позанимались любовью. Ее загородный домик так мал, что Эд, да повышая голоса, говорит с постели, в то время как она готовит им на кухоньке праздничный пломбир с горячей шоколадной глазурью. Псы Сьюзи — золотистый лабрадор Честер и черный Даффи — дружно не сводят с нее глаз и капают слюной на ее босые ноги.

— Что за чушь! — убеждена она. — Я бы первая об этом знала.

— Может, ты и знаешь — процента эдак на два-три.