От равнины МэгКата, где собирались на кровавые игрища Вороны Битвы, насыпь круто поднималась к крепости Тауровинда. В сожженной, опустевшей твердыне стояла тишина. Сумрачный лес, окружавший равнину, подступил к самому крепостному холму. Корявые ветви черного терна, шиповника и чахлых дубов шептались у подножия, их корни пронизывали крутые земляные насыпи стен. Обгоревшие сторожевые башни, казалось, плыли среди облаков, а ворота крепости, в которые давно никто не входил, были открыты теперь лишь для птиц, мертвых да тех, кто неподвластен времени.

Погруженная в траур Тауровинда, твердыня Урты, сильнейшая из пяти крепостей Альбы, еще не покорилась силам земли, несущим разрушение. Она выдержала натиск дождей и ветров. Уже который день она звала меня: манила настойчивым шепотом, посылала призывные запахи, притягивала, уводила из укрывшей меня долины на западе.

Я прошел к холму через тенистую священную рощу, раскинувшуюся в излучине таинственной реки Нантосвельта. Переправу через ее воды и стерегла крепость. Едва ступив на тропу от рощи к воротам, я знал уже, что в тени серых скал и склонившихся дубов за мной следят чьи-то глаза. Покинутая крепость зарастала дубами, как сорной травой. Была еще ранняя весна, но роща и равнина уже дышали летом.

Мощная крутая насыпь, с высоким частоколом из почерневших дубовых бревен, окружала холм. Выше змеилась по склону дорога. Пять ворот преграждали путь страннику, поднимавшемуся по ее изгибам к стенам крепости: на столбах первых ворот были вырезаны черепа быков, на вторых – оленьи рога, на третьих – волчьи морды. В нишах по бокам четвертых скалились человеческие черепа, а на столбах пятых висели лошадиные кости, обернутые в шкуры, и над ними – черепа любимых боевых коней Урты, выкрашенные в красный цвет. Ворота Рианнон. Эти кони мчали в набеги колесницу предводителя, а в мирное время катали троих его детей. Гибель лошадей Урта оплакивал, как оплакивают умершего брата.

Подъем был долог и мрачен – молчаливая темная дорога. От ворот Рианнон уже видны были крыши домов, хижин, конюшен и казарм. Прямо передо мной стоял дом правителя: длинный, с крутыми скатами крыши и крепкой дубовой дверью. После разграбления крепости дом обновили, и, обойдя его кругом, я увидел на северной стене знамена и щиты. Память предков и оружие героев. Но кто мог побывать здесь?

Весть об убийстве перелетала от дома к дому, от улицы к улице, от дворца на холме – к рыночной площади, к окраинам и долетела до гавани с молчаливыми кораблями и зловонными причалами, где вопили чайки и гнили под жарким солнцем сети.

«Главка умерла. Убита невеста Ясона. Медея, обманутая жена, убила царевну. Колдовское заклятие с варварского севера! Главка сгорела заживо!»

Девять аргонавтов Ясона остались в Иолке после плавания за руном и обольщения Медеи, его хранительницы.

Каждый из них, услышав эту весть, схватил оружие и устремился по узким улочкам, призывая человека, который когда-то стал капитаном Арго, самого древнего из кораблей, и довел его до края мира.

Я все утро переживал давнее прошлое, уйдя в забытые времена и не замечая, как ноги несут меня вдоль стены заброшенной крепости. Косые струи неожиданно начавшегося ливня вернули меня в настоящее. Холодный дождь ворвался в ворота Рианнон. В его потоках двигалась тень человека, ведущего на поводу коня. За ним показались другие. Они осторожно входили в ворота крепости. Осторожно и опасливо.

Первый вдруг рванул вперед, мимо покосившегося навеса, под которым я укрылся от ливня. Другие побежали за ним. Призрачные длинные плащи почти скрывали кожаные туники и доходящие до колен штаны. Рослые кони красовались в богатой сбруе.

Предводитель резко остановился и взглянул в мою сторону, затем шагнул ко мне. Воины вскочили на лошадей и замерли в ожидании.

Его лицо показалось мне знакомым, таким знакомым, что волосы зашевелились на затылке. Взгляд напоминал взгляд Урты, верховного вождя корнови и законного владельца покинутой крепости.

Впрочем, сходство с Уртой обнаруживалось во многих лицах: его многочисленные родичи могли улыбнуться мне чуть ли не за каждой крепостной стеной.

Я целый день прождал у брода Последнего Прощания. Со мной был Арбам с маленьким отрядом воинов, присоединившихся к нам, когда мы проходили через лагерь изгнанников, переживших налет на Тауровинду и нашедших укрытие в глубокой лощине среди холмов.

На той стороне что-то шевельнулось – украдкой, мимолетно и опасливо. Но стоило Арбаму со своими людьми отойти подальше, на краю леса возникла человеческая фигура в плаще с капюшоном и скользнула от опушки вниз по каменистому береговому откосу. Нелегко было разглядеть ее за широкой полосой Нантосвельты – потока, разделяющего миры. Над ее водами висела туманная дымка. Но мне показалось, что плащ переливается бледными цветами, скрывая женщину от посторонних взглядов. Плащ стал серым, когда женщина задержалась под крутой осыпью, потом зеленым и темным, когда за спиной у нее оказалась стена деревьев, потом пожелтел, сливаясь с сухими стеблями камыша, когда она спустилась к самой воде.

На бледном лице под капюшоном выделялись только темные пятна глаз: она испытующе рассматривала меня издалека.

Одна из нянек, опекавших Кимона и Мунду. Я вспомнил ее – кажется, младшая из трех.

Женщина пока не звала меня переправиться на ее берег, хотя лодка-дух легко перенесла бы меня через реку. Она терпеливо ждала в зарослях камыша, и только лебединая головка выглядывала из-за сухих стеблей. Но переговариваться через широкую реку, воды которой не принадлежали ни одному из миров, было невозможно, и я вызвал птицу. Потемневшее небо над вершинами густого леса Страны Призраков предвещало грозу, но я отказался от мысли о вороне и вызвал вместо него небесного жаворонка – самую голосистую птичку.

Той ночью меня навестила поистине нежеланная гостья. Я-то надеялся, что отделался от нее, оставив в далекой Греческой земле.

Жилище, отведенное мне в лагере изгнанников, оказалось по-спартански неуютным: подстилка из тростника под выступом скалы, на котором укрепили кожаный навес, так что все сооружение могло бы сойти за стойло для скотины. Ветер пробирался до костей, а ушастая сова – вестница несчастья, – обосновавшись на столбе-подпорке, превратила мой сон в сущее мучение. Ручей, протекавший по долине, шумел, воображая себя не иначе как горным потоком; новорожденные члены клана изгнанников вопили, испуганные ночной темнотой, и им вторили коровы и привязанные собаки.

У меня не шли из головы те щиты со злобными ликами Медузы. Самое подходящее настроение, чтобы подпустить к себе навязчивую девицу!

Меня звали по имени, настойчиво и жалобно. На все голоса, какие только могут лишить человека покоя: плач обиженного ребенка, последний стон умирающего, вопли роженицы, разверзающей врата для новой жизни… И крик женщины, воображающей себя оскорбленной.

– Мерлин! Я знаю, ты здесь!

После долгих споров было решено, что возвращение в Тауровинду, с боем или мирным путем, состоится на рассвете второго дня. Мунда немедля отправилась на поиски предзнаменований, с дозволения Рианты-Заботницы. С ней отправили нянюшку.

Утэны и равные им по положению мужчины других кланов состязались за места в рядах и на колесницах, которыми располагало маленькое войско.

Кимон неустанно совершенствовался в «приемах», как говорится у кельтов. Под этим словом подразумевалось умение перехватить копье, брошенное врагом, и тем же движением метнуть его обратно; использовать щит как оружие; пробежать по колесничному дышлу и, стоя на дуге, метнуть копье, а затем тут же вернуться обратно и иные умения, напоминавшие мне порой прежних греческих гимнастов, – например, способность в высоком прыжке перекувырнуться вперед или назад, совмещая с этим движением выпад мечом или копьем.

Под искусным руководством эринской рабыни Катах Кимон прошел заключительный курс обучения в «приветствии удару». Тут требовалось изогнуться или вывернуться всем телом так, чтобы нанесенный удар причинил как можно меньше вреда, а также зажать тяжелую рану на время, требуемое, чтобы дождаться спасения.

Катах, крепкая рыжеволосая женщина, свободно открывала свое покрытое шрамами тело, и все видели, что многие из полученных ею ран могли оказаться смертельными. Хуже всего была искалеченная лодыжка, но женщина одной силой воли справилась с увечьем.