Он был такой старый, что никто не знал, сколько ему лет. Он и сам забыл. Звали его Харлашей, и кто-то вспоминал, что в былые времена на рыночной площади стоял кабак с зелеными буквами на вывеске: «Харлаша». Тогда купцы солили рыбу в ямах, наспех вырытых возле моря, а какой-то догадливый делец, плюнув на рыбу и на соль, поставил на самом пупке, среди торговой сутолоки, свое питейное заведение.

Продав рыбу, люди шагали — одним шагом — прямо в кабак через сырую чешую на пороге. Мимо «Харлаши» не проходили.

Говорят, кабак назвали в честь его деда, бесшабашного хамсолова и забулдыги, старшего из рода Харлампиев.

Но и Харлаша, живущий ныне на краю Голубиного, был уже таким, что его путали с дедом.

За Голубиной горкой, в трех километрах от села, в море тянулся мысок Харлаши. Две бухты ополаскивали его своими солнечными водами. Они были мелкими, и вода в них светилась. Там любили купаться сельские девушки, скрываясь от ребят. Рыбача на том мысу с бечевой, вроде бы и выследил себе нечаянно Харлаша невесту.

Что бы он ни делал, он ждал. Он ждал не письма, не подарка. Он ждал сына. Иной раз, возвращаясь из села в пустой дом на скалу, он останавливался и смотрел в море.

Оно было морем красок и морем звуков. Лепет и грохот жили в его голосе рядом, розовое и черное в нем перемешались. Море умело буйствовать и умело думать — тогда оно затихало.

Харлаша мог смотреть в море сколько угодно. Он заранее угадывал, каким оно будет.

И ждал шторма, хотя волны, лениво шелестя, казалось, собирались уснуть. Но наступал миг, и где-то всхлестывалась одна волна, а там другая, дрожа, издали несла на себе белый хохолок. И вот они уже бежали... И вот быстрее... взмахивали, взлетали! Ай да волны! Сила, сила, сила гуляла! Не сила! Силища!