Единственный принцип - 1

Хоменко Дмитрий Владимирович

Очень сложно найти Истину в мире, который сотворен Клоуном…

Хоменко Дмитрий Владимирович

Единственный принцип

ЧАСТЬ 1

СЭТЭРН

Сэтэрн восхищенно смотрел на крепость, которую ему сегодня предстояло взять штурмом. Это было последнее место на Эйлэфе, которое еще оставалось ему не подвластным. Может быть, именно поэтому оно с такой силой притягивало его. Последняя крепость…. За ней только вершина власти, его власти над всем Эйлэфом.

Но даже без этого зрелище было само по себе впечатляющим. Лучи восходящего Ролэнга разукрашивали прозрачную крепость у подножья скалы во все мыслимые и немыслимые цвета, постоянно сменяющие друг друга. На стенах собрались все крэторны, способные защищать свой последний оплот. Внезапно они одновременно подняли над головами мечи из такого же прозрачного материала, как и стены крепости, и мощный рог издал первые звуки Песни Безысходности. Этот гимн проклятых Сэтэрн слышал сотни раз, и каждый раз он заново наполнял его сердце ни с чем несравнимыми ощущениями. Он готов был тут же отдать приказ о штурме, чтобы насладиться еще более грандиозным зрелищем жестокой битвы. Но опыт былых сражений удерживал его, подсказывая, что враг в этот момент испытывает те же чувства, что и он. Сэтэрн отдаст приказ, как только Ролэнг окажется в зените и будет давить на обороняющихся неизбежностью происходящего.

Песнь давно закончилась, Ролэнг медленно полз вверх, а у подножья скал царила полная тишина. Все живое или покинуло эти места или застыло в ожидании битвы. У Сэтэрна было время вспомнить многие из своих былых сражений. Каждое из них было ему по своему дорого, но именно сейчас он видел перед глазами первое из них. То, с которого начался его путь к вершине, до него никому еще не покорившейся. Тогда он был всего лишь вождем малочисленного племени, скрывавшегося от своих врагов высоко в горах и терпевшего из–за своей слабости неимоверную нужду. Но он не для того стал вождем, чтобы прятаться от судьбы. Сэтэрн был рожден, чтобы побеждать.

В ту ночь он отдал приказ своим верным воинам перерезать весь скот и уничтожить все запасы зерна. Утром его племя проснулось и узнало, что теперь у него нет выбора. Не было никаких проявлений недовольства. Все молча собрали самое необходимое и пошли за ним. Спустившись с гор, они также молча напали на небольшой городок, имевший несчастье оказаться у них на пути. Этот городок не был обнесен крепостными стенами. Это говорило о том, что в нем живут покоренные, и каждый, кто захочет на него претендовать, должен для начала расправиться с его покорителями. Таков был закон, который все соблюдали испокон веков. Но для Сэтэрна и его крэторнов теперь не было законов. Когда они, нагруженные первой добычей, покинули город, там не осталось ничего живого.

Сегодня Сэтэрн решил также никого не оставлять в живых. Сегодня он хотел насладиться смертью, и только ею. Упоение властью наступит завтра.

ГРУЛЭМ

Грулэм очнулся от неимоверной боли во всем теле. Его как будто кто–то рвал на части, особенно усердствуя над головой. Боль не давала прийти в себя, но постепенно понимание всего происшедшего возвращалось к молодому воину. Первое и самое главное, что осознал Грулэм, это то, что он жив. Затем пришло понимание того, что все кончено, что последняя крепость пала. Второе не вызвало у него никаких эмоций, — разве могло произойти иначе, разве не было предрешено все заранее. А что делать со своей чудом сохранившейся жизнью, он пока даже не представлял. Для начала еще нужно было выбраться из–под груды безжизненных тел, сдавивших его со всех сторон. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось это сделать.

Грулэм отодвинул последнее тело и выбрался наружу. И тут же был ослеплен лучами восходящего Ролэнга. Это было лучшее, что ему когда–либо приходилось видеть в своей короткой жизни. Ведь сейчас Ролэнг и был для него символом этой жизни. Потом он повернул голову в другую сторону и совсем рядом увидел переливающуюся всеми возможными цветами крепость, похоже, уже покинутую полчищами Сэтэрна. Об этом свидетельствовал знак Сэтэрна, нарисованный кровью павших на крепостных воротах. Грулэм хорошо знал его значение. Никто не имел права под страхом смерти войти в павшую цитадель. Теперь она принадлежала только самому Сэтэрну. Грулэму пришлось делать свой выбор. Подчиниться — значит стать покоренным и сохранить жизнь. Войти в крепость — означало стать изгоем и избранником смерти. Потому что после этого каждый будет считать за честь убить его и исполнить волю Сэтэрна.

Прежде чем принять решение Грулэм долго всматривался в гору трупов, пытаясь распознать знакомые лица. Как будто они могли помочь ему принять правильное решение. Но так никого и не распознав, он тяжело поднялся на ноги и прошел через ворота. Грулэм решил, что последний оставшийся в живых защитник крепости должен умереть воином, а не покоренным.

В крепости Грулэм легко нашел все, что ему было необходимо, даже свой собственный меч. Подобрав подходящие доспехи и запасшись продовольствием в хранилищах цитадели, он направился к выходу. Какой–то предмет у стены привлек его внимание. Подойдя ближе он узнал своего командира, точнее его голову, которая смотрела прямо на него и смеялась. Грулэм бережно поднял ее и, вынеся за крепостные ворота, положил туда, где должно было быть и само тело. Последний раз окинув взглядом Холм Смерти, он направился в сторону гор. Если у него и был шанс выжить, то только там.

Грулэм не считал дни, прошедшие со времени битвы. Он считал только горы, через которые ему удалось перебраться, и еду, которая у него оставалась. Он понятия не имел, куда направляется. Главное было идти вперед и не останавливаться. Возможно, он только оттягивал свою участь, но у него не было другого выхода. Если он должен умереть, то почему это не произошло во время сражения? Почему он остался жив, хотя это было просто невозможно?

ФЛОДИН

Предания о волунах, как называли посвященных в таинство Креста, существовали столько же, сколько и мир крэторнов. Если верить легендам, когда–то волуны были такими же крэторнами, как и все остальные. До того момента, когда пришлось делать выбор, выбирать свой путь. Когда решалось, кто будет править миром крэторнов, большинство живших в то время склонялись к решению, что это право должно принадлежать сильнейшему. Только у волунов было другое предложение. Они предлагали отдать власть им в обмен на знания, хранителями которых они были. О каких знаниях шла речь, осталось загадкой, так как волуны стали первыми жертвами Закона Силы. Все, кто только мог, пытались их покорить, а заодно и получить доступ к их знаниям. В результате волуны были уничтожены, а их знания безвозвратно утеряны. Нельзя сказать, что это кого–то расстроило. То, что не принадлежит никому, ни для кого и не представляет угрозы. Эйлеф прекрасно обошелся без волунов на своем кровавом пути. Но сформировавшееся еще в те времена отношение к ним передавалось из поколения в поколение.

Это отношение можно было бы назвать ненавистью, если бы крэторны были способны испытывать подобное чувство. Но если даже у них присутствовал какой–то внутренний мир, то он был ужасающе беден и полностью подчинен принципам целесообразности. В жизни необходимо только то, что помогает выжить. Все остальное соответственно мешает выживанию и, так или иначе, ведет к смерти. А так как у крэторнов не существовало никакой религии и никаких богов, то не было и веры в потустороннюю жизнь. Когда крэторн умирал, то он умирал. Пока крэторн жив, он должен сохранять эту жизнь любой ценой. Может быть, поэтому те редкие случаи, когда они сталкивались с необъяснимыми вещами, ассоциировались для них со смертью и категорически отвергались. А большинство из этих редких случаев, так или иначе, были связаны с волунами. Самих волунов никто не видел на протяжении жизни многих поколений, по крайней мере, никто в этом не сознавался. Но вот сам знак Креста видели, каждый раз, когда происходило что–либо странное. И почти в каждом случае это было связано ни с чем не объяснимым исчезновением какого–то крэторна, который к тому же перед этим себя еще и странно вел.

В общем, даже для столь уравновешенного существа, как Грулэм, подобное открытие оказалось серьезным ударом. А то, что он увидел в пещере, еще долго не давало ему прийти в себя. Внутренние помещения были напрочь лишены того, что обязательно присутствовало в любом доме крэторна. В их обустройстве не было грубости, столь присущей жителям Эйлефа. Стены пещеры были отделаны столь любимым крэторнами прозрачным гримом, из которого делалось практически все, от крепостных стен до оружия и тарелок. Может быть потому, что никакой другой материал для этих целей не подходил. Но в пещере стены из грима светились, изнутри. Благодаря этому в пещере было достаточно светло. Все предметы обихода так же были из грима, и также светились.

Рассматривая все это, Грулэм даже не сразу заметил хозяина этого необычного жилища. Он сидел за столом и был чем–то занят. Но, тем не менее, увидев гостя, тут же встал и приветствовал его, как равного себе, что тоже было не совсем обычным для жителей Эйлефа.

Потом хозяин пещеры пригласил гостя сесть за стол, вернулся на свое место и к своему занятию. При этом он не забывал уделять внимание и Грулэму.

ОХОТА

Сэтэрн осторожно пробирался через заросли кустарника, ни на мгновение не теряя концентрацию. Он был в лесу один, без сопровождения. Он всегда так охотился. Только он и зверь, между ними не должно быть никого. Чтобы нельзя было понять, кто охотник, а кто добыча. Но Сэтэрн знал, кто есть кто. Не знал зверь, и это заводило. Только короткий меч в руках и предельная собранность всего организма, все, что необходимо для хорошей охоты. Особенно сейчас, когда весь Эйлеф оказался в его власти, и он не мог найти применения своей жажде борьбы в повседневной жизни. Каждое утро Сэтэрн просыпался с надеждой, что где–то на окраине его огромной империи этой ночью кто–то поднял восстание против его власти. Но все надежды на непокорность подданных оказывались тщетными. Никто не хотел вступить в бой с Сэтэрном, по крайней мере, пока. Постепенно Сэтэрн стал все чаще вспоминать слова командира гарнизона последней крепости, хотя их смысл по–прежнему до него не доходил. Но что–то с тех пор пошло не так, и Сэтэрну необходимо было как можно скорее выяснить, что именно. Даже на охоте он не мог полностью отвлечься от всех этих мыслей. И едва за это не поплатился. Едва различимый шорох раздался всего в нескольких шагах впереди него. Еще несколько неосторожных шагов, и с повелителем Эйлефа было бы покончено. Зверь еще никому не прощал ошибок.

Сэтэрн остановился и огляделся по сторонам. Он не пытался увидеть противника, он искал наиболее безопасное направление своего дальнейшего движения. Теперь нужно было идти так, чтобы между ним и зверем было достаточное расстояние для возможности ответного удара. Когда зверь совершит свой прыжок, у охотника должно быть достаточно времени для того, чтобы сделать его последним в жизни хищника. Сэтэрну этого временного запаса требовалось меньше, чем любому из живущих на Эйлефе крэторнов.

Наконец охотник выбрал направление движения, и незримое противостояние началось. Оно могло длиться бесконечно долго, пока зверь не устанет его преследовать и не решится на атаку. Сэтэрну оставалось только слушать, смотреть, и ждать. Но тут произошло то, что он никак не мог предусмотреть, потому что такого просто не могло быть. Он даже не сразу доверился своему слуху. Но очень скоро убедился в том, что зверь был не один. С другой стороны охотника еще кто–то преследовал, дожидаясь удобного момента для нападения. Зверь, как и Сэтэрн, всегда охотился в одиночку, поэтому вторым хищником мог быть только крэторн. Времени на размышления о том, кто бы это мог быть, у Сэтэрна не было, потому что теперь он действительно находился скорее в положении добычи, а не охотника. Оставалась надежда, что преследующий его крэторн не знал о присутствии зверя и нападет раньше него. Если все произойдет именно так, то зверь уйдет и оставит их один на один. Чужая добыча его никогда не интересовала, как бы голоден он не был. Но если крэторн знал, то обязательно дождется нападения зверя и нанесет свой удар сразу же после него. С течением времени Сэтэрн все больше склонялся ко второму варианту. А это значило только одно, — у него не будет права на ошибку.

В лесу стало быстро темнеть, а зверь все никак не решался напасть. Само ожидание истощало Сэтэрна больше, чем эта скрытая борьба сразу с двумя врагами. Он даже начал раздумывать над тем, не напасть ли первым. И тогда, когда он практически решился на это, зверь прыгнул. Все остальное произошло само собой. Даже сам Сэтэрн не смог бы досконально объяснить, как именно. Просто понадобилось всего лишь несколько мгновений и два удара меча. Повелитель Эйлефа даже подумал о том, что будь его враг менее опытен, его жизнь была бы несколько дольше, хотя и совсем ненамного. А так перед ним лежало два трупа его врагов. Сэтэрн одобрительно рассматривал только что убитого зверя. Тот стоил того, — это был огромный молодой леопард, покрытый шрамами от многочисленных схваток в которых он победил. Теперь он вступил в схватку с Сэтэрном и был мертв. Только оценив по достоинству зверя, охотник перевел свой взгляд на убитого им крэторна.

Это был Вэрл, принадлежавший к его племени. Когда–то он вместе с ним спустился с гор, чтобы завоевать себе право повелителя собственной жизни, а своему вождю, — право повелителя Эйлефа. Он прошел с ним весь путь, от начала и до конца. А теперь решил его убить.

ВОЛУН

Грулэм долго не мог прийти в себя после разговора с Флодином. Когда показывали его новое жилье и знакомили с правилами поселения волунов, ему казалось, что все это происходит не с ним. Еще совсем недавно он был крэторном, а теперь стал волуном. Но ведь в сущности своей Грулэм все еще оставался именно крэторном. Похоже, те, кто сейчас находился рядом с ним, прекрасно его понимали и старались не показываться ему на глаза без особой необходимости. Возможно, кое–кто из его новых знакомых сам прошел подобный путь. «Почему ты решил, что остался жив?», — этот вопрос Флодина не выходил у него из головы. Но ведь действительно почти ничего не изменилось в его состоянии. Грулэм не ощущал никаких изменений, которые указывали бы на то, что он мертв. Подумав это, он понял всю глупость подобного подхода. Откуда он мог знать, что происходит с крэторном, когда тот умирает. Он не мог знать это никоим образом. Потому что крэторны не верили в загробную жизнь. Потому что из–за этого им никогда не приходило в голову фантазировать на эту тему. Потому что они вообще не были способны создавать какие–либо фантазии в своем мозгу. В конце концов, Грулэм решил выяснить, изменилось ли вообще что–то.

Для начала, оказавшись в своем новом жилище, он попробовал не дышать. Какое–то время он сидел закрыв нос и рот руками, но очень скоро вынужден был сделать глубокий вдох. Потом он достал остатки еды, захваченной в крепости и стал неохотно жевать, прислушиваясь к своим ощущениям. Еда казалась безвкусной, но он мог ее есть. Потом он выпил воды с таким же успехом. Так Грулэм выяснил, что может дышать, есть и пить. Когда наступила ночь, он понял, что способен и спать, а утром, — что может просыпаться. Проснувшись, он сначала даже подумал, что все пережитое было только сном. Пока не осмотрелся вокруг. Теперь в голову приходил только один способ выяснить, крэторн он или волун. Грулэм поудобней устроился на своем ложе. Потом достал нож и сделал разрез на ладони. Потекла кровь.

За этим занятием его и застал Флодин, вошедший в пещеру. Некоторое время он с любопытством наблюдал за проделками Грулэма, пока тот не заметил его.

— Не пробовал воткнуть себе меч в сердце? — спросил Флодин.

— Нет, — спокойно ответил Грулэм.

ЧАСТЬ 2

ПРОЩАНИЕ С ПРОШЛЫМ

Анабель в очередной раз посмотрела назад и снова не увидела ни малейших признаков лагеря, как будто он каким–то образом растворился то ли в пространстве, то ли во времени. Все было кончено, впереди ее ждало то, к чему она шла все последнее время, а может и всю свою короткую жизнь. Возможно, именно в тот день, когда она впервые обратила внимание на маленьких существ, казавшихся ей тогда не очень–то и маленькими, все и было предрешено. А может и тогда, когда она осознала очень странную для себя вещь, — никто кроме нее этих существ не видит. А сколько всего произошло вслед за этим: Игрил, сат, Сит, Глеб со своими навязчивыми идеями, клоун и, наконец, Флодин со всем, что он ей открыл. И вопросы, все время вопросы, на которые не было ответов даже у волуна, или он не счел нужным на них ответить. И самый главный среди них: «Почему именно я?». Почему она, а не кто–нибудь другой, оказалась в центре всех этих событий, которые она пыталась воспринимать как отдельные, не связанные между собой случаи, но которые теперь слились в одно целое, представлявшее какую–то скрытую закономерность. Иногда у девушки возникало такое ощущение, что ответ на этот вопрос не так уж и недоступен для ее понимания, что она все время оказывается в каком–то шаге от него. Но каждый раз останавливается или отступает, как в том случае, когда она оказалась перед таинственной стеной фиолетово–зеленого света, скрытой в самом отдаленном месте человеческого сознания.

Она только научилась проникать вглубь человеческого сознания и с интересом наблюдала за всем, что предопределяло поступки многих людей. Она находила много общего межу самыми разными представителями человеческого рода, и, в первую очередь, то, что каждый раз она сталкивалась с потоками света двух цветов: фиолетового и зеленого, будто бы борющихся между собой. Преобладание того или другого цвета раскрывало перед Анабель понимание сущности устремлений человека, на которого она обратила свой взор. Все казалось очень просто, и, вместе с тем, не менее забавно. Пока она не заглянула дальше, чем обычно, и не попыталась пройти через эти потоки света. Тут–то и остановила ее неведомая стена. Остановила не потому, что отталкивала от себя, как те потоки света, которые время от времени наталкивались на нее и тут же спешили убраться прочь. Наоборот, — Анабель всем своим естеством осязала эту стену и ее притягательную силу. Казалось, стоит просто прикоснуться к ней, и перед девушкой откроется то, перед чем ее нынешние знания об арлемах, потоках света и многом другом покажутся сущей мелочью. Больше того, она каким–то образом ощущала, что за стеной скрыто нечто, способное разрушить ее и без того необычное нынешнее представление об окружающем мире. Но, не успев еще до конца принять и то, что уже произошло с ней, Анабель не рискнула сделать следующий шаг.

Теперь же сама судьба не оставляла ей выбора и шаг за шагом вела ее к цели, сущность которой, похоже, откроется Анабель только в самый последний момент.

АЛЭНТ

Этот год оказался самым необычным во всей долгой до бесконечности истории Алэнта и его обитателей, которые уже давно уверовали в то, что их невозможно чем–либо удивить. И вот произошло нечто, заставившее каждого агола хоть один раз высказать свое мнение по этому поводу. Точнее? поводов было целых три, — три маленьких агола появились на свет в этом году: два мальчика и одна девчонка. Само по себе появление детей на Алэнте было необычайной редкостью, — последнее такое событие хорошо помнил каждый обитатель этого мира, хотя произошло оно еще в незапамятные времена. Появление же троих сразу не было еще никогда. Появление же среди этой троицы особы женского пола было знаменательным событием само по себе. Женщин среди аголов было немного, и каждая из них сыграла немаловажную роль в истории древней цивилизации. Ни у кого не было сомнений, что и новой обитательнице Алэнта уготована выдающаяся роль в истории маленького, но могущественного народа. Но даже без всех этих традиций достаточно было посмотреть на девчонку, чтобы понять, что она не просто так пришла в этот мир. Первое, что бросалось в глаза при взгляде на ее милую мордашку, — это какая–то необузданная сила в ее глазах, которую можно было принять за обыкновенное упрямство, если бы аголы немного хуже разбирались в подобных вещах. И какой бы хрупкой она при этом не выглядела, как бы мило не улыбалась всем вокруг, каким бы скромным голоском не отвечала на вопросы, это не могло никого сбить с толку. Два ее погодка выглядели на ее фоне почти что невзрачно, но лишь до тех пор, пока кому–то не приходилось пообщаться с ними. Тот, что был повыше, уже в столь юном возрасте отличался совершенно необычным для аголов мышлением, ставя в тупик своих старших сородичей необычными вопросами и собственными комментариями к ответам на них. Крепыш, пониже ростом с оттопыренными не в меру ушами, наоборот привлекал к себе внимание остальных своим озорством и не по годам сформировавшимся цинизмом. Все трое они составляли не менее оригинальную компанию, где каждый пытался занять подобающее своим представлениям место. Но если кому–то приходило в голову понаблюдать за ними в такие моменты, то он без труда замечал, что практически всегда главенствующую роль играла девчонка, и мальчишки особо этому не противились. Для обоих, похоже, такое положение вещей было самым лучшим выходом из ситуации, когда ни один из них не собирался подчиняться другому. Аголу по имени Флодин, приставленному к ним в качестве наставника, было довольно легко с ними справляться, и одновременно он с живым интересом наблюдал за тем, как с каждым годом отношения между ними становятся все сложнее, хотя все еще и сохраняли свою первозданную суть. Флодин каждый раз тяжело вздыхал, думая о том, как все изменится, когда они вырастут. Особенно его тревожил крепыш, меньше всего подходящий по характеру этой компании. Иногда, замечая его взгляд на своих друзей после привычных детских ссор, у опытного агола появлялось недоброе предчувствие, от которого было все труднее избавиться.

И вот наступил первый знаменательный день в жизни троицы, — к своему десятилетию они должны были по традиции обрести имена. Честь или право дать им имя принадлежала тому, с кого и началась сама жизнь на Алэнте. С тех пор, как старик удалился от дел, укрывшись в Мороке, его удавалось вытянуть оттуда только в такие вот праздничные дни, когда его присутствие было обязательным. Недовольно ворча, он выбирался из своего убежища и, выполнив все формальности, тут же возвращался назад, не задерживаясь среди аголов ни на одно лишнее мгновение. По началу это смущало остальных, но со временем они привыкли и, списав все на стариковскую привередливость, научились спокойно воспринимать его прихоти. Можно даже сказать, что отсутствие старика позволило более расковано чувствовать себя остальным обитателям Алэнта.

Но в этот раз произошло непредвиденное, — старик отказался посетить церемонию без всяких объяснений. Пришлось старейшинам серьезно задуматься над тем, как выйти из сложившейся ситуации. Некоторые при обсуждении в сердцах предлагали изменить обычай, чтобы в будущем не зависеть от прихотей старика, другие — отложить церемонию до того момента, когда тот одумается. Но решение оказалось совершенно другим, и предложил его Флодин, наиболее заинтересованное лицо. Он предложил отправить детей в Морок, чтобы они смогли сами попасть к старику. Возможно, после того, как он увидит их, то поменяет свои планы. Необычность этого предложения состояла в том, что никто на Алэнте без крайней необходимости не заходил в Морок. Очень уж непросто было потом из него выбраться, а некоторым это и вовсе не удалось. Неудивительно, что большинство присутствующих поначалу скептически отнеслись к идее Флодина, и лишь после того, как он напомнил о том, что эти дети настолько необычны, что в состоянии управиться без посторонней помощи, его предложение было поддержано.

Понаблюдать за столь необычным событием отправились практически все аголы. Негромко переговариваясь, они шествовали за Флодином и его подопечными до самого Морока и, остановившись, наблюдали за тем, как наставник провел своих детей до первых деревьев и дал им последние напутствия. При этом он настоятельно попросил каждого из них первый раз в жизни сделать так, как он попросил. Но, судя по их поведению, надеяться на это особо не стоило. Как только Флодин отвлекался по сторонам, дети тут же принимались подначивать друг друга, с трудом сдерживая смех. И только когда они вошли в каменный лес и величественные исполины нависли над ними всей своей впечатляющей массой, игривое настроение троицы мигом улетучилось, и они стали пугливо посматривать по сторонам, лишь изредка поддерживая друг друга короткими фразами. Если бы Флодин мог видеть их в этот момент, он лишний раз убедился бы в правильности своей характеристики подопечных: первой шла девчонка, высокий держался немного позади, тогда как крепыш незаметно отставал.

ДАРЫ.

НЕОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ

Глеб был другом Анабель. Точнее для него она была Элен. Как Анабель ее знал его эльф по имени Сит, который был привязан к девушке даже больше, чем сам парень. Обычно эльф появлялся загодя, чтобы иметь возможность пообщаться с ней наедине. Когда же приходил Глеб, Сит становился безмолвным спутником двух молодых людей, куда бы они не отправились. Прислушиваясь к беседам двух друзей, арлем приходил иногда к довольно любопытным выводам и при первой же возможности делился ими со своей подругой.

Вообще Анабель считала, что человек и эльф очень органично дополняли друг друга, хотя один из них даже не догадывался о существовании другого. Оба они были довольно непоследовательными натурами и редко могли основательно заняться каким–либо делом. И если для эльфа, как существа впечатлительного и романтичного, это было вполне естественным и не создающим никому проблем, то необязательность и расхлябанность Глеба не всегда сдержанно воспринимались девушкой. Но связано это было в основном только с учебой или совместными планами, которые Анабель приходилось доводить до ума самостоятельно, хотя сами идеи обычно приходили в голову именно парню. В целом же ей было с ними очень даже интересно.

Вот и в тот день Глеб развлекал свою подругу пересказом очередной книги о тайнах человеческой цивилизации и прочих загадках. Каждую подобную беседу парень почти всегда начинал с одного и того же вопроса, — верит ли она в то, что люди не одиноки во вселенной. И каждый раз, глядя на крутящегося рядом эльфа, она лишь неопределенно пожимала плечами. Потом шло длинное изложение очередной теории или легенды, вычитанной в одной из многих расплодившихся книг по этой тематике. Девушка все это время не совсем внимательно слушала его рассказ, иногда задавая каверзные вопросы, заставлявшие Глеба возмущаться ее невежеством. Гораздо интереснее были выводы, которые Анабель потом слышала от Сита, что было вполне естественно, — ведь у эльфа было явное преимущество перед человеком в плане доступа к первоисточникам. Но, что обращало на себя внимание девушки, так это то, что Сит всегда избегал давать точные ответы на вопросы, возникавшие у Глеба. Арлем никогда не сказал того, что Анабель не могла узнать и без него. Он всего лишь очень логично и пространно указывал на некоторые самые занятные, по его мнению, моменты. Что касается общедоступной истории человечества, то, пожалуйста, эльф всегда готов поделиться своими соображениями, но как только разговор заходил о действительно непонятных страницах человеческой истории, — он сразу же начинал уклоняться от темы. Но на этот раз Сит сказал немного больше обычного. Возможно, причиной тому были рассуждения Глеба о пирамидах и их символическом значении или скучное изложение собственного видения проблемы вечного двигателя. А может, причина была в развлекающем посетителей летнего кафе клоуне, который периодически оказывался рядом с их столиком и несколько раз едва не наступил на эльфа. Анабель даже в определенный момент показалось, что делает он это вполне осознанно, но очередное возмущение Глеба по поводу высказанных ею замечаний заставило девушку забыть о бестактном шуте. Ее друг в тот день был почему–то через чур возбужденным и очень болезненно реагировал на любое проявление критики. Закончилось все, в конце концов, тем, что он пообещал девушке показаться ей в следующий раз на глаза только тогда, когда найдет действительно что–то стоящее, к чему она уже не сможет придраться. После этого он встал из–за столика и ушел. Сит не спешил за ним, — лишь с расстроенным видом проводил его взглядом и остался с Анабель. Учитывая присутствие эльфа, обещание парня воспринималось достаточно забавно, но у нее не было ни малейшего желания кого–то в чем–то убеждать. Тем более, что зная своего друга, она не сомневалась, что очень скоро он поостынет и забудет о своем глупом обещании. Вот только, в тот раз девушка недооценила парня и он действительно показался только тогда, когда нашел кое–что необычное. Пускай и не очень сравнимое по своей значимости с теми же пирамидами, как на тот момент это воспринималось.

Когда Анабель направилась к выходу, ее окликнул клоун, оказавшийся рядом.

— Это не вы обронили? — спросил он, подняв с пола сложенный лист бумаги.

ВСЕМУ ПРИХОДИТ КОНЕЦ

Когда Нэбэлит и Вэлэвин вышли из Морока со своими дарами, аголы осознали, что наступает время перемен. Когда же вслед за ними появился, тяжело дышащий после быстрого бега, Улф в спадающем на глаза колпаке, стало ясно, что эти перемены привнесут в жизнь аголов массу неведомых до сих пор проблем. Старик сыграл с ними жестокую шутку, доверив детям то, что старейшины безуспешно пытались получить от него с того самого момента, когда он покинул Алэнт. Теперь оставалось только ждать, когда трое детей достигнут зрелости и вступят в свои законные права. Но уже сразу после возвращения из Морока вокруг них стали формироваться внушительные группы советников, пытавшихся втолковать, как лучше распорядиться предоставленными возможностями. Большинство склоняло детей к мысли, что прежде чем использовать данную им власть над мирами, стоит очень серьезно подумать над тем, не навредят ли они этим своему собственному миру. Но чем старше становилась троица, тем меньше она прислушивалась ко всем этим советам. Особенно это касалось Улфа, который при каждом разговоре на подобную тему лишь иронично ухмылялся, не упуская возможности поиздеваться над собеседником. В конце концов, аголы вынуждены были смириться с неминуемым, и просто дожидаться момента, когда Нэбэлит, Вэлэвин и Улф сами сообщат о своих намерениях. Иногда, правда, в головы самых недовольных из них закрадывалась мысль отнять дары, но слишком велика была власть старика, чтобы кто–то действительно попытался воплотить ее в жизнь.

Все это не оставалось незамеченным самими детьми, и по–разному сказалось на их характере. Улф преисполнился собственной значимости и не упускал ни единой возможности воспользоваться этим. Нэбэлит отнеслась ко всему более чем спокойно, предпочитая обществу надоедающих ей своими нравоучениями аголов прогулки по миру, который подарил ей старик. Вэлэвин же все чаще задавался вопросами, на которые не мог найти ответы. Ему о многом хотелось спросить Флодина, но получить исчерпывающие ответы он мог, только став равным остальным аголам. И когда этот момент, наконец, настал, он первым делом нашел своего наставника.

— Рад приветствовать тебя, наконец, как равного себе, Вэлэвин, — встретил его улыбкой наставник. — Теперь весь мир аголов открыт для тебя.

— А что дальше? — слегка растерянно спросил его Вэлэвин, глядя прямо в глаза.

— Наслаждайся жизнью, как все, — ответил ему Флодин, явно провоцируя своего недавнего подопечного, которого знал как никто другой. — Ты — часть Алэнта со всеми его знаниями и возможностями. Разве тебе этого мало?

СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Анабель не знала, недостаток это или нет, но она не умела надолго концентрироваться на чем–то одном, пускай и очень интересном. Она не верила в случайности и не искала закономерности. Любая случайность лишь «плод человеческого труда», а закономерности, если они существуют, и сами находят человека. Главным для нее было то, что она знала, чего хочет. И само понятие «хотеть» означало для нее «стремиться к чему–либо», а не просто «мечтать о чем–то». Анабель хотела знать, какая роль предназначена ей в этом мире, почему она отличается от большинства людей, и что ей со всем этим делать. Она была убеждена, что в этом мире ничего не происходит «просто так», что во всем есть смысл, пускай и самый «бессмысленный». Кроме того, девушка считала, что если человек в стремлении к чему–то движется в правильном направлении, то он обязательно об этом узнает. Исходя из принципа «Америки», — если ты до чего–то «дозрел», то обязательно получишь, а если нет, то просто не заметишь, даже если оно будет у тебя перед самым носом. В общем, Анабель решила, что если она на правильном пути, то версия с пирамидами — это одна из подсказок. Но это абсолютно для нее не означало, что нужно сконцентрироваться только на ней одной и забросить все остальные дела. Нужно двигаться дальше и находить новые «подсказки».

Но вот что касается клоуна, то здесь для девушки все не было так просто. Она была уверена, что это был не простой «шут» и что из его появлением что–то следует, или оно само является следствием чего–то произошедшего ранее. Думая о том, какие же чувства он в ней вызвал, Анабель пришла к выводу, что пережитое ею нельзя назвать обыкновенным страхом. Скорее это было абсолютное невосприятие, при чем с обеих сторон. Как будто кто–то попробовал совместить несовместимое, огонь и воду, например. Девушка понятия не имела, в чем именно может быть причина этого взаимного невосприятия, но чувствовала, что «клоун» не просто мелькнул в ее жизни, чтобы навсегда исчезнуть, что он сыграет еще какую–то неведомую ей роль. И ей очень хотелось бы знать, какую именно. Но в данном случае Анабель совершенно не представляла, каким образом могла бы получить требуемый ответ. И это ее беспокоило, вызывая определенную не проходящую тревогу. Вот тут бы ей и понадобился «принцип Америки». Оставалось надеяться, что он действительно существует не только в ее сознании, но и в реальной жизни. Анабель даже представить не могла, как скоро она «откроет» свою Америку, как и Колумб, даже не догадываясь об этом.

«Странный человек», так она назвала своего нового знакомого, который вскоре появился в ее жизни и заставил по–новому посмотреть на некоторые вещи. Это был мужчина располагающей к себе внешности, средних лет, с необычным именем Флодин. Но для Анабель не имя стало в нем самым примечательным. Его особенность состояла в том, что у него, как и у самой девушки, не было своего арлема. Такие люди редко встречались Анабель, поэтому подобные встречи всегда становились для нее заметным событием. Вот только последний раз это случалось еще в детстве. Необычным было еще и то, что, увлеченная общением со своим новым знакомым, она не сразу обратила внимание на отсутствие у него «спутника», настолько этот мужчина оказался интересен сам по себе.

Произошло все в кинотеатре, куда Анабель должна была пойти с Глебом. Но ее друг, по привычке, изменил в последний момент свои планы, и ей пришлось идти одной. Билет парня отдать кому–то уже не получилось, и перед началом фильма место рядом с девушкой пустовало. Будущий знакомый Анабель появился перед самым началом и попросил разрешения занять свободное кресло. То же самое произошло и после просмотра, когда она зашла в кафе перекусить. Подобное совпадение не привлекло внимания девушки по той причине, что она находилась еще под впечатлением увиденного фильма. Его главная идея состояла в том, что существует возможность изменять будущее путем изменения прошлого. Главный герой не единожды проделывал подобное на протяжении фильма, добиваясь приемлемого и для себя, и для близких ему людей результата. Вот только устроить счастливое будущее для всех у него никак не получалось. В конце концов, ему пришлось выбирать меньшее из зол. При чем для себя лично, ради благополучия остальных. Сюжет фильма и стал поводом для завязавшейся беседы.

— Я вижу, фильм произвел на вас сильное впечатление, — пристально посмотрев на девушку, заметил мужчина.

ЧАСТЬ 3

НОЧЬ СМЕРТИ

Карл не сделал ничего, чтобы предотвратить удар кинжала. Он лишь несколько секунд смотрел в глаза своего убийцы, ничего не предпринимая. Потом он упал в вонючую лужу и потерял сознание. Так бы и умереть, не возвращаясь к жизни, но видно это было бы слишком большим одолжением для него. Адская боль в груди вскоре напомнила ему, что жизнь все еще не покинула его тело. Зловоние и мерзкая сырость вернули ему даже способность мыслить. «Я умираю точно так же, как и жил», — думал Карл, отрешенно глядя на ночное небо. Тусклые звезды не менее равнодушно смотрели на него, не испытывая ни малейшего сочувствия. На смену им пришли чьи–то лица, как в калейдоскопе сменявшие друг друга. Сначала Кранц увидел лицо необычной девушки, привлекшей его внимание в кабаке. Она, как и несколько минут назад, посмотрела сквозь него, тогда как он сам видел лишь ее красивые глаза, полные бессилия. Ее сменил клоун, строящий рожицы. Только вот глаза у него были совершенно не смешные, а преисполненные злорадства. Потом Карл увидел такую же уродливую рожицу, как у клоуна, но с глазами, выражавшими те же чувства, что и у девушки. Следующее лицо раздвоилось, превратившись в две маски, символизировавшие собой все самые низменные человеческие чувства. Пока он рассматривал их, две пары сильных мужских рук быстро рыскали по его телу, выискивая что–либо ценное. Небогатая добыча заставила маски некоторое время ссориться между собой, дополняя отвратную картину грубой и бранной речью. Не выдержав подобного зрелища, сознание вновь покинуло Кранца, унеся с собой и боль. Двое мужчин решили вопрос с добычей и, не церемонясь, погрузили бездыханное тело на скрипучую повозку. Двигаясь, она издавала истошные звуки, приводившие в ужас не вовремя проснувшихся горожан. Даже скрывающиеся в подворотнях грабители, заслышав ее приближение, спешно убирались прочь, стараясь больше не оказаться у нее на пути. И лишь сопровождавшие повозку мужчины чувствовали себя вполне комфортно. Издаваемые повозкой звуки служили для них лучшей защитой и единственным доказательством их значимости в этом мире, в котором они в дневное время могли рассчитывать в лучшем случае на брезгливость и отвращение. Они уже давно привыкли к подобному отношению и не реагировали на него, спокойно дожидаясь предрассветного времени суток, чтобы подобрать и сопроводить в последний путь очередную безликую жертву, еще несколько часов назад, возможно, высказывавшую им свое презрение. Каждое подобранное с грязной мостовой тело, символизировало для них окружающий мир, которым они были отвергнуты. А огромный ров за городскими воротами, распространяющий на сотни метров вокруг сопутствующие разложению запахи, куда мужчины сбрасывали собранный урожай, был для них лучшим местом на всей земле, казавшимся именно тем адом, в котором рано или поздно окажутся все ненавидимые ими люди. И они готовы были каждого из них провести в последний путь. Мужчины знали, что когда–то окажутся в нем и сами, и равнодушно воспринимали эту мысль. Потому что, каждую ночь, приходя сюда, знали наверняка: никакого рая нет, а значит, нет и никакого выбора.

Отправляя в ров бездыханное тело Карла, мужчины лишали какого–либо выбора и его, оставляя ему лишь право сгнить в этом аду. Но он не воспользовался этим правом.

Когда Карл снова пришел в сознание, вместо смешанной с его же кровью воды под ним лежали десятки разлагающихся трупов. Трупный запах и мерзкая слизь разъедали его еще живое тело. Неимоверный ужас охватил Кранца, заставляя его жить, жить до тех пор, пока он не выберется из этого ада. Какая–то неведомая сила заставила Карла перевернуться на живот и, проваливаясь в человеческие останки, ползти вперед. Ему было все равно, куда он движется, лишь бы выбраться из этого страшного места. Даже боль в ране куда–то подевалась, не выдержав конкуренции с окружающим ужасом. Добравшись до края рва, Кранц, возможно, впервые в жизни почувствовал себя счастливым человеком. И это новое для него ощущение изменило его планы. Вместо желания не умереть в проклятой яме пришло желание выжить, заставившее его все дальше отползать от страшного места, в поисках глотка свежего воздуха и зарождавшегося где–то за горизонтом солнечного света. Но предрассветные сумерки никак не хотели отпускать его. Лишь на смену трупному смраду пришел холодный запах могильной сырости. Вскоре стволы огромных деревьев, как будто вытесанных из камня, преградили ему путь, но не остановили. Карл продолжал медленно ползти на брюхе между черными исполинами, задыхаясь от забившей горло перетертой в пыль трухи. Он чувствовал, что если остановится, то сознание уже в который раз покинет его и уже не вернется. Движение для него сейчас было равносильно жизни. Но силы неумолимо покидали его, и отрешенность уже готова была придти им на смену. В этот момент Карл и увидел маленькую полуразрушенную землянку впереди. Немного передохнув, он сделал последний рывок в ее направлении и, лишь когда сполз в тесную конуру, распластался на сырой земле и умиротворенно закрыл глаза.

— Надо же, все–таки дополз, — звонким мальчишеским голосом сказал маленький худой старик, с самой окраины леса следовавший позади Кранца и с интересом наблюдавший за его потугами.

Старик ловко перепрыгнул через распростертое на пороге тело и легко втащил его в землянку. Вскоре странный фиолетовый свет осветил его жилище, и хозяин стал тщательно осматривать незваного гостя. Грязная и мокрая одежда Кранца, равно как и исходящая от него вонь, ничуть не смущали его. А вот глубокая рана в груди заставила старика толи удовлетворенно, толи удивленно цокать языком. Затем он, что–то по–детски напевая себе под нос, стал перебирать глиняные сосуды. Найдя искомое, старик умолк и стал готовить в миске какой–то раствор, тщательно подбирая и смешивая ингредиенты. Закончив работу, он понюхал приготовленную смесь и удовлетворенно хмыкнул. Прежде чем залить жидкость в рану, старик на прощанье еще полюбовался ею. Как только первая капля проникла в разорванную плоть, истошный неумолкающий вой разорвал тишину леса.

ПЕРВЫЕ СТРАНИЦЫ

Я решил завести нечто вроде дневника еще тогда, когда лежал в землянке старика, не в силах пошевелиться не столько из–за физической немочи, сколько из–за пустоты и растерянности в моем сердце. Три вещи я осознал в тот момент. Первая, — каким–то чудом я остался жив, хотя и не имел понятия, что мне теперь с этим делать. Вторая, — одиночество отныне стало моим уделом, и я должен это принять, хочу я того или нет. Дневник — это единственное, что я себе могу позволить. Я не могу никому поведать о том, что я пережил, что чувствую сейчас и что мне теперь доступно. Можно сказать, что я открыл для себя некую истину, которая теперь принадлежит только мне одному, и которой я не могу ни с кем поделиться. И третье, пожалуй, самое важное для меня, — после всего, что я пережил, у меня появилось сокровенное желание, об исполнении которого я и прошу того, кому доведется прочитать эти строки. Когда я умру или, по крайней мере, все будет выглядеть именно таким образом, настоятельно прошу кремировать мое тело. Лучше быть сожженным заживо, чем гнить мертвым в земле, или того хуже, живым.

Чудо… Чем дольше я наблюдаю за приютившим меня стариком, тем меньше верю в чудеса. Наверное, он реальнее всего того, что я видел в своей жизни. Я не могу объяснить, откуда у меня такая уверенность, но может именно это и является главным доказательством сказанного мной. Возможно, то, чему не находишь ни малейших объяснений, что существует помимо твоей воли и твоего сознания, рядом с чем чувствуешь всю свою никчемность, и есть истинным, в отличие от нас самих. Фортуна, сопутствовавшая мне всю мою жизнь, воспринимается теперь как сущая мелочь, которая была всего лишь моим отличительным признаком в окружении других людей. Кто–то обладает исполинской силой, кто–то — музыкальным даром, кто–то — дурным пристрастием, а я — везением.

Мне везло с самого момента моего рождения. Ведь далеко не каждый ребенок рождается в семье очень богатого торговца, который был увлечен своим делом настолько, что совершенно не мешал жить своим родным. К тому же был достаточно стар, чтобы все его богатства перешли сыну практически одновременно с началом сознательной взрослой жизни. Мне повезло и в том, что ему удалось накопить столько золота, что даже мне понадобилось бы две жизни, чтобы его растранжирить, а если учесть еще и мое природное везение, оберегавшее меня от сильных финансовых потрясений, то и все три. Отец покинул этот мир вскоре после матери, когда мне исполнилось всего лишь двадцать пять лет. К тому времени я успел получить кое–какое образование, посмотреть мир и понять, что меня в нем ничего особо не интересует, и мне не к чему стремиться. В двадцать пять лет я получил возможность просто жить в свое удовольствие, ни в чем себя не ограничивая и занимаясь лишь тем, что мне нравилось и что не требовало приложения особых усилий с моей стороны. Если я что–то и делал, то только то, что доставляло мне удовольствие. Когда веселье надоедало мне, я закрывался в своем жилище и занимался живописью, основы которой успел изучить у известного мастера еще при жизни отца. Написанные картины я складывал в чулан, чтобы потом в благодушном настроении раздаривать их своим собутыльникам и женщинам, которые ради выпивки усердно восхищались моими работами и советовали более серьезно отнестись к этому ремеслу. Иногда меня так и подмывало последовать их совету и посмотреть, чтобы они запели, оставшись без дармовой выпивки. Хотя я и так это знал.

В общем, у меня было все: деньги, женщины, множество сомнительных друзей и такая же сомнительная популярность, и одиночество, перекрывавшее собой все остальное и превращавшее его лишь в единственный мост, связывавший меня с окружающим миром. Вот только чем дальше, тем сильнее этот мост расшатывался, грозя обрушиться в пропасть вместе со мной. Что, в конце концов, и произошло. Вот только я выжил, и мне пришлось вернуться в этот мир. Но желания по–новому строить тот же мост у меня не было, а в каком–либо ином статусе я окружающих совершенно не интересовал. Лежа в землянке, похожей на могилу, я долго перебирал в голове всех своих знакомых и думал над тем, кого из них я хотел бы еще увидеть. В конце концов, пришел к выводу, что существует лишь один такой человек. Ее звали Глория, она и была той единственной, кого я хотел увидеть, и к кому мне было тяжелее всего подойти. Из всех моих знакомых только она заслуживала гораздо лучшего отношения, чем удостаивалась с моей стороны. Вот только что я ей скажу, когда увижу, мне тогда не дано было знать, как и многого другого.

Все оказалось не так сложно, как я тогда предполагал. Наверное, все–таки не может быть человек безразличен совершенно всем. Иначе, зачем тогда было мое возвращение? Не для того же, чтобы понять, что между той общей могилой, в которой мне довелось побывать, и тем миром, в котором я существовал долгие годы, не такая уж и большая разница. И от того, и от другого хотелось бежать как можно дальше, наперед зная, что укрыться просто негде, и рано или поздно зловоние и гниль все равно доберутся до тебя. Все–таки в моей жизни был тот странный старик с мальчишеским голосом и страшными глазами, Глория, воспринимавшая действительность такой, какой она есть, и несколько других подобных ей людей. Может быть, это и не много, но вполне достаточно, чтобы окончательно не впасть в крайность и осознавать, что в мире нет однозначных вещей. Да и сам мир не так прост, как нам кажется. В нем есть много того, что пока недоступно обычному человеку, хотя, наверное, он сам в этом и виноват. Люди воспринимают только то, что хотят, что соответствует их идиотским догмам. Они предпочитают верить, а не знать.

СТАРИК

Карлу все время снился один и тот же сон. В нем он каждый раз заново переживал ту страшную ночь, которая должна была стать закономерным итогом его беспорядочной жизни. Казалось, сама судьба никак не могла смириться с тем, что ему удалось выскользнуть из объятий смерти, и раз за разом, прокручивая в его голове ход событий, пыталась определить, где же она допустила ошибку. А сам Кранц снова и снова просыпался в холодном поту и никак не мог определиться, радоваться ли ему тому, что у него сейчас есть возможность просыпаться в сырой землянке и дышать затхлым могильным воздухом.

Но в этот раз он не стал предаваться грустным размышлениям, а впервые за все время попытался встать на ноги. Хотя и с большим трудом, но у него это получилось. Держась за сырую стену и пригибаясь, Карл выбрался наружу и тяжело опустился на землю, опершись спиной на холодное дерево. Старик тем временем сидел в нескольких шагах от него и не обращал на его появление никакого внимания, увлеченно разглядывая со всех сторон какой–то небольшой предмет в своих руках. Кранц в свою очередь, не имея выбора, стал наблюдать за ним самим. Даже такое времяпровождение показалось ему далеко не самым худшим, и он не спешил что–либо предпринимать. Тем более, что пускай и в полумраке, но у него появилась наконец–то возможность получше рассмотреть своего спасителя. В его внешности по большому счету не было ничего необычного. Карлу и раньше приходилось встречать подобных ему стариков, высушенных прожитыми годами и сопутствовавшими им лишениями. Возможно, только манера поведения в данный момент, когда он увлекся какой–то игрушкой, не вполне соответствовала его возрасту. Карл не видел, но мог поклясться, что от напряжения старик даже совершенно по–детски высунул кончик языка. Вот только когда он начинал говорить или смотрел прямо в глаза собеседнику, обыденность его внешности сразу куда–то улетучивалась. И если мальчишеский голос по большому счету вызывал лишь недоумение, то его глаза холодили кровь собеседника. Встретиться с ним взглядом еще раз не возникало никакого желания. Старик, похоже, знал о такой особенности своего взгляда и старался как можно реже смотреть в сторону Карла. Но в отношении Кранца после всего пережитого это было, пожалуй, излишним, а с другими людьми, судя по всему, ему не выпадало часто общаться.

Старик наконец–то обратил внимание на Карла и посмотрел на него своими необычными глазами, а потом, немного подумав, продемонстрировал ему свою игрушку.

— Вот, нашел на опушке леса. Наверное, кто–то обронил, — объяснил он своим мальчишеским голосом и, критически посмотрев на обсуждаемый предмет, добавил. — Или выбросил. Скорее всего, действительно выбросил, потому что вещь совершенно бессмысленная. Я вот уже сколько пытаюсь выяснить ее предназначение и все никак не могу взять в толк, что же с ней можно делать.

Карл внимательно посмотрел на безделушку в его маленьких ладонях и улыбнулся.

ЖИЗНЬ

Однажды Карл выбрался из землянки и, не прощаясь со стариком, ушел. Тот, занятый своими мышами, толи не заметил его ухода, толи отнесся к нему совершенно равнодушно. Лес закончился неожиданно быстро, и Кранц остановился на опушке, ослепленный лучами солнца. Привыкнув к яркому дневному свету, он снова двинулся в путь и вскоре оказался у городских ворот. Встречавшиеся ему на пути люди подозрительно поглядывали в его сторону. Даже нищие выглядели лучше, чем он. Его грязная одежда была изодрана в клочья. К тому же от него исходил все тот же могильный запах, заставлявший прохожих обходить его стороной. Но Карл не обращал на это ни малейшего внимания, как будто заново осваиваясь в мире, который должен был покинуть навсегда. Он просто шел по узким городским улицам, пытаясь заново привыкнуть к шумной суматохе и различным запахам вокруг себя и жмурясь от пестрых красок, мелькавших у него перед глазами и круживших ему голову. Пошатываясь, Кранц наконец–то добрался до дома, в котором снимал верхний этаж, и остановился напротив входа, не решаясь зайти. Подняв голову, он понял, что в этом не было никакого смысла. В открытом окне верхнего этажа стояли вазоны, которых при нем никогда не было. Вскоре появилась и незнакомая ему женщина, принявшаяся поливать растения, что–то радостно напевая. Вдруг она увидела уставившегося на нее Карла и застыла на месте. Страх в ее глазах заставил Кранца сдвинуться с места и несколько часов бесцельно шататься по городу. Изредка он узнавал знакомые лица, но его не опознал никто. Окликнуть же кого–то из своих знакомых в таком виде Карл не решился. Когда на город опустились сумерки, он оказался на той улице, где жила Глория, и вскоре подошел к ее дому. До глубокой ночи простоял Карл в подворотне напротив, глядя на освещенные распахнутые окна, из которых доносилась музыка и жизнерадостные голоса. Потом один за другим стали выходить хорошо знакомые ему гости, всякий раз сопровождаемые гостеприимной хозяйкой. Кранц с жадностью ловил каждое ее слово, доносившееся до него. Но лишь когда служанка закрыла ставни и погасила свечи, он решился подойти поближе. Окно ее спальни все еще оставалось освещенным, указывая на то, что хозяйка все еще бодрствует. Когда Карл, наконец, решился постучать в дверь, та неожиданно открылась. Какой–то мужчина в сопровождении Глории вышел из дома и стал с ней прощаться, все время держа ее за руку и не сводя с нее глаз. Слова благодарности и восхищения хозяйкой ни на миг не переставали слетать с его уст. Глория же вежливо слушала своего гостя, лишь изредка вставляя для приличия критическое замечание по поводу излишних комплиментов. Не замеченный ими в темноте Кранц так с глупым видом и простоял до самого ухода мужчины, боясь пошевелиться и нарушить наблюдаемую им идиллию. Дождавшись ухода гостя, Глория собралась, было, вернуться в дом, но, что–то почувствовав или заметив, замерла на пороге, вглядываясь в темноту.

— Кто здесь? — спокойно задала она вопрос, но Карл даже не пошевелился.

— Карл, — скорее утверждающе, чем вопросительно сказала женщина, и тому не оставалось ничего другого, как выйти на освещенное место и, остановившись, дать возможность Глории рассмотреть себя.

Внешний вид Карла не произвел на Глорию никакого впечатления, в отличие от ее служанки, которая никак не могла избавить свое черное лицо от выражения брезгливости. Глория с присущим ей спокойствием отдавала распоряжения, а служанка с неприсущим ей недовольством их выполняла. Вскоре Кранц оказался в ванне благоухающей ароматами трав и принялся усердно соскабливать с себя грязь. Глория, сидя в кресле напротив него, не отказала себе в удовольствии насладиться этим зрелищем. Мягкая улыбка сошла с ее лица лишь тогда, когда она разглядела ярко–алый шрам на груди Карла. Заметив этот взгляд, мужчина смутился и погрузился поглубже в воду, ожидая неприятного для себя вопроса. Но женщина, правильно оценив его реакцию, не стала ни о чем спрашивать. Вместо этого она стала рассказывать новости сама.

— Я сказала твоему банкиру, что ты неожиданно решил развлечься и уехал на некоторое время из города, не удосужившись никого поставить в известность. Ему почему–то мое вранье показалось очень даже правдоподобным. Так что твои финансовые дела в полном порядке. А вот хозяин дома ждать не захотел, и мне пришлось забрать твои вещи к себе. Что касается остальных, то никто особо не интересовался твоей пропажей. Был, правда, слух, что тебя закололи кинжалом возле одного из твоих любимых притонов, но он очень скоро снизошел на нет. — Тут женщина не удержалась и иронично ухмыльнулась. — Дольше всех о тебе вспоминали твои самые преданные «доброжелатели», не скрывая при этом своей радости и злорадства. Никогда не подумала бы, что у тебя так много «поклонников». Ты их всех хорошо знаешь, — они всегда крутились там, где был ты и выпивка.

АДАМ

Утром за завтраком Глория по–прежнему избегала расспросов о том, что произошло с Карлом, и где он так долго пропадал. Вместо этого она рассказывала последние светские новости. Делала она это больше из вежливости, так как Кранц слушал ее невнимательно, сосредоточившись на еде, от которой уже успел отвыкнуть. Только сейчас он задался вопросом, как мог так долго обходиться без пищи, практически ни разу не ощутив в этом потребности. Это было не больше чем любопытство, так как удивляться чему–то Карл уже похоже разучился.

Неожиданно возле дома остановилась карета, и вслед за тем раздался стук в дверь. Служанка вопросительно посмотрела на хозяйку и, увидев кивок головой, пошла открывать раннему гостью. Глория, похоже, догадывалась, кто это может быть.

— Тебе нужно подыскать подходящее жилье. Не нужно давать лишний повод для сплетен, — сказала она.

Пока Карл подбирал слова для ответа, в столовую походкой человека, уверенного, что его рады будут видеть, вошел молодой человек. Но как только он увидел Карла, его уверенность тут же улетучилась. Он застыл при входе, забыв даже поздороваться. Глория довольно спокойно отреагировала на эту сцену, предоставив мужчинам возможность, хорошенько рассмотреть друг друга. Молодой человек жизнерадостного вида, без всяких следов каких–либо пороков на симпатичном лице, оказался натурой пылкой. В его глазах сразу же появилась неприязнь к незнакомому ему мужчине, помешавшая ему как следует его разглядеть. На его щеках тут же появился румянец, а все мышцы напряглись. Карлу же оказалось достаточно одного взгляда, чтобы составить мнение о госте. Тот был далеко не худшим из людей, которых Кранц успел повидать на своем веку. К его кругу общения он уж точно не относился. У молодого статного мужчины пока были явно другие жизненные приоритеты. И Глория, скорее всего, являлась одним из них. Размышляя над тем, была ли эта симпатия взаимной, Карл еще раз посмотрел на гостя и встретился с ним глазами. Молодой человек поспешил отвести взгляд и почему–то сразу же стушевался. Глория решила, что пора ей вмешаться и поспешила представить мужчин друг другу. При этом она подошла к гостю и взяла его за руку, тем самым, вернув ему самообладание. Имя молодого человека ни о чем не говорило Кранцу, тогда как его собственное вызвало у гостя неподдельный интерес. Он как бы заново посмотрел на Кранца, уже без прежней враждебности. Но встречаться с ним взглядом он по–прежнему избегал. Прошло немало времени с момента их знакомства, пока Адам, так его звали, смог привыкнуть к глазам Карла.

— Адам, я думаю, вы не откажетесь помочь Карлу найти подходящее жилье. Пока он отсутствовал, прежнее успели сдать другим постояльцам, — обратилась к гостю хозяйка, немного сильнее сжав его руку, что не осталось незамеченным Кранцом. Он даже улыбнулся, но остальные приняли эту усмешку, как выражение доброжелательности.